Право на понижение

С Дегеном Ионом Лазаревичем меня свел случай. Ион Лазаревич прошел всю Вторую мировую войну на танке Т-34 и в своей танковой бригаде имел репутацию офицера надежного, но склонного ко всяким розыгрышам и неожиданным поступкам.
Когда я познакомился с ним в 1976 году, он, имея ученую степень и авторские свидетельства за изобретения в области медицины, тем не менее, работал врачом в поликлинике Печерского района Киева. И был обожаем всеми и как врач и как человек, всегда с улыбкой и шуткой наготове.

Познакомились мы при обстоятельствах не связанных с какими-то либо повреждением у моей персоны. Травму имела моя девушка, рискнувшая съехать со мною, с довольно высокой горки на санках. Санки были прокатовские, железные и в конце спуска ее ступня попала под полоз. Обнаружилась трещина, и мы оказались на приеме у Иона Лазаревича. Я выступал в качестве виновного транспортного средства. Врач обнаружив, что мадемуазель доставляется на руках, хмыкнул, улыбнувшись, и критически смерив взглядом мою худую фигуру, изрек.
– По вас и не скажешь. На что я ответил.
– Так пострадавшая легонькая, – и, не зная, почему добавил. – Альпинизмом занимаюсь. Наверное, для солидности. Хотя имел всего лишь значок. На что он ответил, уже переключившись на мою напарницу по «бобслею».
– Тогда все понятно с вами молодой человек, плоские мышцы и тонкая кость идеальная конституция для гор. И пока сестричка готовила гипс, он рассказал, как раз в жизни побывал в горах..

В нашей фронтовой танковой бригаде, я командовал танком Т-34. Когда немцы двинулись на Кавказ, нас перебросили в Ставропольский край, но только мы продвинулись в горы, мой танк подбили. Экипаж уцелел, так как боезапас не детонировал, но танк был приговорен. Нам осталось только снять пулемет и стать пехотой. К тому времени бои переместились из нашего ущелья в другой район Кавказа и моему экипажу приказали занять перевал и удерживать его до особого приказа. Немцы нас не беспокоили. Хотя их позиция хорошо просматривалась, но для перестрелки, все-таки была далековато. Следили за ними в бинокль и зря не высовывались, понимая, что у фрицев мог быть снайпер в наличии. В конце концов, у нас кончился провиант. Связи со штабом не было, а покинуть перевал без приказа, мы не могли. В итоге мы сварили и съели все, что было кожаное: голенища от моих сапог, ремешки и пр., а из штаба ни слуху, ни духу. Уже и канонады не стало слышно. Мы, пребывали в полнейшем отчаянии от безысходности нашего положения.

Когда одним ранним утром, заметили, что над позицией немцев появился белый флаг. Я навел бинокль и увидел, что пятеро немцев без оружия, с опасением глядя на нашу позицию, медленно двинулись по склону к нам, с белым флагом и поднятыми руками. Как потом выяснилось, у них несколькими днями ранее прекратилась связь по рации со штабом, и два дня как закончились продукты. И по тому они пришли сдаваться в плен. Зато у нас появился повод достойно покинуть перевал. Но зрелище скажу вам, было еще то. Истощенный до невозможности конвой, качавший от любого ветерка и пленные, упитанные, добротно экипированные, спокойно следовавшие по тропе, немцы. Да, еще, у офицера на кепи была эмблема с эдельвейсом.



Увиделись мы с Ионом Лазаревичем второй и последний раз, когда пришло время снимать гипс у моей подопечной. Когда я внес свою девушку на второй этаж, Ион Лазаревич как раз быстро шел по коридору, прихрамывая. Он распахнул дверь нам, и с улыбкой на лице, и произнес.
– Добро пожаловать! Доставка у вас милая моя, скажу просто безупречная. Это было в канун Дня Победы, и мы принесли ему гвоздики. Он поблагодарил, разом погрустнев и пока моей девушке снимали гипс и делали рентген, он рассказал еще одну фронтовую историю. Благо посетителей после нас не оказалось.

Это произошло, когда фронт наступая, уже продвинулся на Украину. Было начало весны. Иногда пригревало солнце, но зима, особенно по ночам еще не отступала. Я командовал танковой ротой приданной пехотному батальону. Положение наше было хуже просто некуда в смысле бытовом. В моем подразделении было четыре Т-34 и каждую ночь под ходовой частью танков, надо было жечь костры, дабы поутру дизель завелся. Спали тут же на броне у медленно остывавшей брони. Довольно часто голодали, так как тылы все время отставали, к тому же они были пехотные, бывало, нас просто забывали покормить. Понятно бои, артобстрелы, но нам везло, не взирая на прямые попадания, броня выдерживала, что уж про людей говорить. Главное все были живы.

Но каждый вечер надо было заготавливать дрова, единственное наше тыловое средство, тягач на гусеничном ходу был загружен боеприпасами, и подгрузить в прок дровами его не было возможности.
В тот день наступающие части к вечеру заняли позицию в декоративном парке какого-то бывшего поместья, чудом не пострадавшего от боев. Нужны были дрова, опять прихватил мороз, но деревья вокруг были настолько красивые, что рука на них не поднималась. Я развернул карту и увидел нитку железной дороги в тылу. Где дорога там и шпалы. Оседлав разгруженный тягач, двинулись в том направлении. Подъезжая, увидели странное сооружение, сложенное из шпал. Но что удивительно, вокруг расхаживал пехотинец с винтовкой за плечом. И это в тылу и в стороне, от каких либо позиций.
На мой вопрос, какого… он тут отирается. Часовой совсем юный парнишка сообщил, что он часовой при гауптвахте. Гауптвахта на фронте, ну ни чего более абсурдного нельзя было придумать. Более того, арестант сидел в этой самой коляде из шпал за САМОВОЛКУ в близлежащее село! Мы без лишних разговоров погрузили шпалы, дав коленом под зад арестанту. И тут часовой чуть не плача попросил его связать, что бы СМЕРШ не пустил в расход (СМЕРШ НКВД СССР, Управления контрразведки, расшифровывалось как «смерть шпионам»).

Через пару дней меня вызвали в штаб, но посыльный провел меня не в штабное здание, а в стоящее особняком. Там я оказался в комнате с письменным столом, за которым восседал капитан СМЕРША. Без предисловий он равнодушно спросил.
– Так на броне вашего тягача скрещенные палочки (опознавательный знак нашей танковой бригады)? Я понял, что часового малость встряхнули, и он все вспомнил. Посему молча ожидал продолжения. Капитан, так же, не глядя на меня, равнодушным голосом продолжал.
– Это старший лейтенант, трибунал и штрафбат. Я молчал, думая про себя, что наши условия пребывания на фронте мало, чем отличалось от штрафбатных. Он, похоже, подумал о том же или возможно о том, что чрева-то лишить в наступлении, даже на сутки, пехоту без танковой поддержки. Капитан ткинулся на стуле, закурил папиросу и посмотрев на меня впервые за наше «общение», и задумчиво произнес.
– Что же мне делать с вами? Хотя, – он облокотился на стол, придвинув к себе приказ и скрипя пером, написал, что-то наискосок. Промокнул неспешно, написанное, пресс-папье и прочитал.
– За вопиющее нарушение…, – далее с подробным изложением нашего преступления, и закончил.– Объявить всему подразделению понижение по будущей награде. И через паузу.
– Подпишите и вы свободны.

Когда наступление остановилось в очередной раз, весна была уже в разгаре. Распустились листья, цвели сады. Между лесом, в котором были наши позиции и лесом, занятым отступавшими немцами, было широкое зеленое поле. С одиноким, ближе к нам, заброшенным хуторком, укутанным цветущим густым садом. Разведчики к вечеру доложили, что позиции немцев, напротив, танков не имеют. По сему я решил, как стемнеет со своими четырьмя 34-ками перебраться в этот хуторок. Командир пехотного батальона не возражал, да еще и прицепил нам свою пушечку сорокапятку. В темноте мы на малой скорости переползли в садик хуторка с расчетом пушечки на броне. Замаскировали танки и стали ждать утра, на которое было назначено наше наступление. Но только начало светать, земля задрожала. И донесся, не шуточный рев танковых двигателей. Как потом выяснилось, немцы по железной дороге, якобы заброшенной, за ночь перебросили танковое соединение на наш участок фронта. Намереваясь прорвать нашу оборону, и пройтись по тылам.

Вышли они из леса ромбом. По периметру двигались Фердинанды, Пантеры, Тигры, в центре тоже Тигры и средние танки. Было подсчитано позже, что на прорыв шло 200 вражеских машин. И эта армада двигалась на нас, вне всякого сомнения. К справке пушка самоходки Фердинанд прошивала броню Т-34 на вылет что с боку, что в лоб. Больше одного нашего залпа нам не суждено было пережить. Пехотинцы тут же бросили свою сорокапятку и рванули в лес к своим. Нам бежать было некуда. Мы пребывали в каком-то оцепенении, ну что может пушка Т-34 сделать лобной броне Фердинанда? И тут стало ясно, что их разведка тоже не засекла нас на хуторе. Строй танков двигался мимо нас. Так близко, что все заклепки можно было пересчитать. Я понимал, что после первого же нашего залпа они просто нас проутюжат и пойдут дальше. И тут по бортовой связи раздалось хриплое.
– Командир! Давай огонь! Ну нет мочи смотреть на это… И я без паузы дал команду.
– Экипажам. Беглым. Огонь!
Залпы следовали беспрерывно, с паузой только на перезарядку. Каждый снаряд ложился в цель. Перед нами была боковая броня и ходовая часть их машин, промахнутся было просто невозможно. И после каждого залпа, наблюдая в смотровую щель, я ожидал, ну вот еще один выстрел и нас обнаружат. У подбитых Тигров срывало башни, ближайший Фердинанд полыхнул и от взрыва опрокинулся. Дым от взрывов и горящих танков заволок все перед нами и это спасло нас. Машины немцев начали вести беспорядочный огонь, но не в нашу сторону. Объезжая подбитые свои танки, вообще подставляли нам заднюю броню. В какой-то момент они остановилась и начала медленно пятится. В начале, задним ходом, но, натыкаясь на подбитых, танки врага начали разворачиваться, потеряв от наших снарядов еще четыре машины. Увидев отступление врага, прибежали пушкари и из своей сорокапятки сумели сбить гусеницы у двух танков, как оказалось у них даже противотанковых снарядов не было.

Итог боя, немцы потеряли 30 машин. Нашу позицию тем же вечером посетил спецкор из фронтовой газеты, и позже передал нам номера со статьей о нашем бое. А меня через пару дней вызвали в штаб, но посыльной сказал, что мне следует сначала зайти к капитану СМЕРШа. Это был тот же капитан, так же, не здороваясь, холодно сообщил.
– Значит так, в связи с объявленным вашему подразделению, понижением по будущей награде, – он сделал паузу. – Вам ст. лейтенант Деген, вместо Звезды героя, орден Боевого красного знамени, а экипажам соответственно вместо орденов Боевого красного знамени, медали, За отвагу. Уточню, это был штаб пехотной дивизии, а приказ о награждении был по нашей танковой бригаде.

На первой встрече однополчан ко мне подошел наш бригадный генерал уже седой полностью и, обняв меня, проговорил.
– Ион, ну большого хохмача у меня в бригаде не было, но этим ведь не шутят. Где твоя звездочка Героя? Я рассказал ту давнюю историю. Добавив.
– Батя, главное живы, и руки ноги на месте, а Звезда….
У генерала выступили слезы, и он проговорил.
– Клянусь, не знал, Ион. Вот крысы штабные, и мне не слова, все за спиною….

На следующий год, я хотел зайти поздравить Иона Лазаревича с Днем Победы, но оказалось, что он уволился и уехал на родину, в Молдавию

Напарница по «бобслею» стала моею женою. В альплагерь съездила один раз. Но этого ей было достаточно. Я резюмировал.
– Как по мне, главное, что бы остались положительные эмоции о горах, в большинстве. Так и произошло, к счастью. У нас сын и дочка, уже взрослые. Сын в 11 лет в Артуче, честно заработал значок «Альпинист СССР», но без продолжения. Дочь гостила в семье проводников на Монблан. Ей очень понравилось лазить по скалам, под присмотром конечно, но для горы она тогда еще маленькая была.