Это сладкая конфетка – Эверест! Юго-западный контрфорс

Все фото в публикации из архива Валерия Хрищатого

Мы продолжаем серию публикаций для тех, кого зовёт высота!

После материалов об отборе в советскую сборную на Эверест мы не могли не привести ту часть записок Валерий Хрищатого, где речь шла непосредственно о самом восхождении!

Это сладкая конфетка – Эверест!
Юго-западный контрфорс

Валерий Хрищатый



Но и падать свободно нельзя потому, что мы
падаем не в пустоте


1982 год. 27 апреля. Вышла связка Балыбердин—Мысловский. Им нужно провесить веревки от 4-го лагеря в сторону вершины по гребню, установить лагерь 5 на высоте примерно 8500 метров и.., если останутся силы, выйти на штурм. Это был их шанс. Единственный. Мало кто верил в их успех, и меньше всего в нем были уверены они сами. С ухмылкой Бэл (Балыбердин) говорил, скорее успокаивая других, что они в случае неудачи могут рассчитывать еще на одну попытку уже после всех.



Из базового лагеря они уходили втроем. Третьим с ними пошел шерп Наванг. Сказать, что за какие-то три дня пребывания у монастыря Тхьянгбоче они отдохнули и полностью восстановили силы, было бы неверно. Рюкзаки более двадцати килограммов. В нескольких веревках выше лагеря 3 Наванг извинился перед ребятами, сказав, что дальше идти не может из-за сильных резей в глазах.

Перед этим выходом его обожгло и ослепило на ярком от солнца свежевыпавшем снегу, и теперь при большой нагрузке травма давала о себе знать. И без этого очень тяжелые рюкзаки Балыбердину и Мысловскому пришлось догрузить из рюкзака Наванга. Это привело к тому, что Балыбердин пришел в лагерь 4 на 8250 м к 12-ти часам ночи, а Мысловский, оставив рюкзак ниже лагеря 4, добрался до палатки часа через два после Володи.

На следующий день поздний подъем. Лишь после обеда Володя вышел на обработку гребня в сторону лагеря 5 и к вечеру в одиночку навесил четыре веревки перил.

Эдик спустился за своим рюкзаком и стал с ним снова выбираться наверх. Совсем недалеко от палатки произошел срыв. Эдик завис на вертикальной, даже с небольшим навесом стенке. Тяжелый рюкзак за спиной тянул вниз. За несколько минут усилий снова овладеть полкой, откуда упал, не удалось. Мысловский, спасая жизнь, вынужден был освободиться от груза. Он видел, как красный рюкзак стремительно понесся вниз, как долетел до первого выступа в кулуаре, ударился и распался. Вниз летели продукты, баллоны с кислородом, снаряжение. Эдик вылез наверх и вконец расстроенный завалился в палатку. Так его и застал Володя, вечером вернувшись с обработки маршрута.



Кислорода остался минимум. На другой день они изготовили из чехла от палатки некое подобие рюкзака. Провесили перила до места установки лагеря 5, то есть до высоты 8500 метров, и снова возвратились в лагерь 4. В это время сюда поднялась двойка Бершов—Туркевич, и оставив ребятам баллоны с кислородом, снова спустилась в лагерь 3. А Балыбердин с Мысловским в третий раз заночевали на высоте 8250 метров.

3-го мая проснулись поздно и в пятый лагерь поднялись лишь под вечер. Распаковывая вещи из своего самодельного «рюкзака», Эдик в какой-то момент допустил неосторожность, и полный баллон с кислородом, скользнув к выходу, полетел вниз по крутому кулуару. Не простив ни одного из промахов Мысловскому, Балыбердин потом скажет: «Эдик, по-моему, сделал все, чтобы мы не поднялись на вершину Эвереста». Но благодаря высочайшей коммуникабельности оба продолжили путь к вершине.

Кислородом пользовались по очереди: Мысловский днем во время движения, а Балыбердин только ночью во время сна. После всяких передряг и приключений последних дней двойка 4-го мая в 4 часа утра оставила палатку лагеря 5 и отправилась в сторону вершины, Мысловский используя кислород, Балыбердин шел без кислородного аппарата. Он уже устал принимать каждый очередной купол впереди за вершину, но за тем оказывался еще такой же, и за этим тоже, так на протяжении десяти с половиной часов. Наконец в 14 часов 30 минут по довольно острому снежному гребню они поднялись на очередной купол, от которого начинался спуск по уходящим вниз трем гребням. Это была вершина!.. Сколько времени они к ней рвались? Два месяца? Два года? Или всю жизнь? У каждого из них, как, впрочем, и у всех, поднявшихся на вершину Эвереста, был свой путь. Пройдя весь маршрут от подножия до вершины по одним и тем же веревкам, переночевав в одних и тех же палатках, связки и отдельно в них люди пришли на вершину каждый своим путем.



Балыбердин пришел на отбор в гималайскую сборную единственным кандидатом в мастера спорта. Отсеивались мастера спорта, мастера спорта международного класса, а он, пройдя через этот длинный и долгий путь, первым из советских альпинистов поднялся на высшую точку планеты.

Около часа двойка находилась на вершине и в половине четвертого начала спуск в сторону пятого лагеря.

В 17.30 прозвучал голос Бэла с просьбой о помощи. Кислород кончился, и Эдику стало совсем тяжело. За 2,5-3 часа Балыбердину с Мысловским удалось спуститься с вершины лишь метров сто. И все... Ребятам хватило сил взойти на вершину, самим спуститься вниз сил не осталось.

30 апреля вслед за Мысловским и Балыбердиным к вершине из базового лагеря вышла четверка под руководством Валентина Иванова в составе: Иванов—Ефимов, Туркевич—Бершов. 20 апреля, когда эта четверка вернулась с последней обработки маршрута, Евгений Игоревич Тамм предложил им выйти 28 апреля первыми на установку пятого лагеря, а там, исходя из ситуации, возможно, и на штурм. Но ребята, сославшись, что им для восстановления нужно десять дней, отказались от этого выхода, и через день отправились вверх через ледопад Кхумбу следом за связкой Балыбердин—Мысловский—Наванг. У них было задание поднести дополнительно кислород из третьего лагеря в четвертый.

2-го мая связка Туркевич—Бершов вышла в направлении четвертого лагеря с кислородом для Балыбердина и Мысловского. Иванов с Ефимовым в этот день находились в лагере 3. Передав кислород, Туркевич с Бершовым вечером 2-го мая вернулись снова в третий лагерь, и третьего мая они вчетвером проводят здесь еще день. Утром 4-го мая четверка Иванова выходит вверх. Пользуясь кислородом, они к обеду приходят к палатке четвертого лагеря на высоте 8250 метров. Времени и сил у ребят вполне хватало, чтобы подняться еще в пятый лагерь, но там тоже одна палатка и занимать ее нельзя, так как после штурма вершины в нее должны спуститься Балыбердин с Мысловским.



Однако события последних дней и казусы, которые случались в группе Мысловского, подсказали Иванову, что будет лучше, если его группа окажется поближе к связке Мысловский—Балыбердин. И он принимает решение занять пятый лагерь, сообщив предварительно о своем намерении руководству. К 17-ти часам они приходят в палатку на высоте 8500. Стали готовить ужин. Когда человек находится на высоте, его постоянно мучает жажда, поэтому приготовление ужина начали с компота. Компот был почти готов, когда в эфире прозвучал сигнал Балыбердина о помощи. Да, очень вовремя Иванов оказался в пятом лагере.

Взяв фляжки с теплым компотом, одев кислородные аппараты, связка Туркевич—Бершов пошла по гребню в наступающие сумерки навстречу Балыбердину с Мысловским. Туркевич с Бершовым, опасаясь в темноте пропустить спускающихся мимо, периодически громко окликали их. Около девяти часов вечера наконец увидели терпящую бедствие двойку. Положение действительно было критическим. Мысловский совсем не мог двигаться вниз. Какая-либо помощь со стороны Балыбердина Мысловскому не представлялась возможной. На этой высоте, под куполом Эвереста, человек сам-то едва переставляет ноги, даже когда он полон сил. Помочь практически невозможно, если не будешь двигаться сам.

Подошедшая снизу двойка напоила их теплым компотом, отдала свои полуопустевшие баллоны с кислородом. Первые же глотки живительного газа вдохнули в Мысловского жизнь. Они с Бэлом снова могли продолжать спуск самостоятельно, по крайней мере им так казалось. Ну, а подошедшая двойка была так близка к вершине!
— Сколько отсюда до горы? — спросил кто-то из ребят у Бэла.
— Часа полтора.

Туркевич с Бершовым переглянулись.
— Может, попробуем?

Продолжать спуск самостоятельно можете? — обратились они к Бэлу с Мысловским, и получили от них утвердительный ответ.



Тогда они обратились в базовый лагерь с просьбой продолжить подъем к вершине, но получили отказ. Долго уговаривать руководство не могли, индикаторная лампочка на рации тускнела, на холоде питание замерзало.
— Евгений Игоревич, долго говорить не можем, питание садится. Эдик хочет сказать вам пару слов.

Эдик тоже попросил, чтобы ребятам разрешили штурм уже столь близкой вершины, заверяя, что они с Бэлом вполне могут продолжать спуск самостоятельно. И Евгений Игоревич Тамм дает Туркевичу с Бершовым их, очень зыбкий до сего момента, шанс на вершину.

Двойка тут же уходит наверх и в 22.30 достигает вершины. Возвращаясь, Туркевич с Бершовым находят Мысловского с Балыбердиным чуть ниже того места, где оставили их почти три часа назад. Связки продолжили спуск вместе. Туркевич с Бершовым шли на веревку ниже, навешивая перила на наиболее крутых и опасных участках для Мысловского с Балыбердиным. Почти сутки прошли с того момента, когда они вышли из пятого лагеря на штурм. В одном месте Эдик остановился: «Все, мне здесь хорошо. Я отсюда никуда не пойду». Ребятам удается его поднять и уговорить продолжить спуск.



Под утро они добрались до пятого лагеря. Там их встретили Иванов с Ефимовым, которые через некоторое время сами отправились на штурм. Пожалуй, из всех выходов восхождение связки Иванов—Ефимов было наиболее спокойным. Ребята при хорошей погоде около обеда были на вершине и к вечеру благополучно вернулись в палатку лагеря 5.

Все позади за той чертой.
Мир у подножья, выше – вечность.

1 Мая — международный день солидарности трудящихся. Шерпами этот праздник не отмечается, просто они о нем ничего не знают. Утром у нас началась демонстрация. Построившись в колонну и скандируя лозунги, с дружным «ура» мы стали ходить между палатками лагеря по обозначенным нами «улицам» и «площадям». Шерпы с недоумением на лицах созерцали наше веселье. Кто-то из ребят раздал им красные флажки, которые обычно использовали для маркировки тропы на ледопаде Кхумбу, и они с радостью, образовав свою, еще более веселую колонну, включились в увлекательную «игру» вместе с нами.



После демонстрации мы прошли в большую палатку на завтрак. Настроение у всех приподнятое. Вошел шерп шеф-повар, неся в руках две порции. Одну он поставил перед Таммом, другую перед Орловским, и пожелав им приятного аппетита, вышел на кухню затем, чтобы принести бачок с пищей для раздачи остальным членам экспедиции. Буквально полмесяца назад правом первого подношения пользовался только Евгений Игоревич, как начальник экспедиции. Шеф-повар Сонам всегда приносил одну порцию и ставил ее перед Таммом. Неожиданно в середине апреля у Сонама разболелся зуб. На третий день зубная боль стала столь сильной, что вместо Сонама этот ритуал исполнил его молодой помощник Бедендра.

— А где Сонам? — осведомился Евгений Игоревич.
Бидандра, изобразив на лице страдание, объяснил, что у шефа сильно болят зубы.
— Сейчас я позавтракаю, а потом передай Сонаму — пусть он зайдет ко мне. Понял? — обратился Орловский к Бидандре.
— О да, сэр!

В обед Сонам, счастливый, что избавился от боли и больного зуба, как обычно вносил Тамму первую порцию. Свет Петрович Орловский хмыкнул, прочищая горло, сел ровно за столом и принял строгий вид. Когда Сонам исполнил свой ритуал и уже собирался уходить, Орловский окликнул его и поманил пальцем. Подобострастно улыбаясь, Сонам приблизился к доку.
— Так, Сонам, с этого дня ты мне должен тоже приносить порцию, как и сэру Тамму, в первую очередь.

Все вокруг рассмеялись. Свет Петрович, увидев замешательство и неуверенность на лице шерпа, грозно добавил:
— Если не будешь так поступать, то я тебе больной зуб вставлю обратно. Ты меня понял?

Сонам, кланяясь и испуганно озираясь на Тамма, под общий хохот ребят стал задом двигаться к выходу. С тех пор док Орловский вместе с сэром Таммом стал получать первую порцию, но Сонам все же сначала ставил тарелку перед Евгением Игоревичем, а уж потом подносил Свету Петровичу Орловского это вполне удовлетворяло, и он более не посягал на права сэра Тамма.

Завтрак был праздничным. Специально к этому дню сохранили мясо яка, и сейчас оно, порезанное мелкими кусочками, добавлялось к отваренному рису. Открыли банки с соком. Триста миллилитров спирта было разведено в четырех литрах сока и разлито по кружкам.

За столом не хватало шестерых участников. Балыбердин—Мысловский двигались в это время в направлении четвертого лагеря, а четверка Вали Иванова пошла в сторону второго. Тамм поздравил всех с праздником, пожелав экспедиции успеха.



После завтрака мы с Казбеком устроились около палатки на уже теплых камнях под припекающими лучами солнца. Казбек что-то подшивал. Я перебирал отснятые фотопленки.
— Казбич, как ты думаешь, Бэл с Эдиком после установки лагеря 5 смогут выйти на штурм?
— А что, это же как обычное восхождение, только высота большая. Я даже не сомневаюсь, что у них получится. Во всяком случае, у Бэла сил с лихвой хватит.
— Видишь ли, их только двое, а предстоит еще провесить веревки от лагеря 4 до места установки лагеря 5. Поставить там палатку, занести с собой все необходимое.
— Эдик предложил Навангу идти вместе с ними на вершину, так что их трое. Мне кажется, что Наванг сможет подняться на Эверест, тем более, что он сам стремится к этому. А потом, когда Мишка с Серегой вышли к лагерю 4, то говорили, что дальше просматривается несложный карнизный гребень.
— То-то Голодов с Москальцовым не смогли тогда провесить ни одной веревки, когда поднимались в лагерь 4. Как расценивать это?

Казбек перекусил зубами нитку и, вставляя в иголку новую, спросил:
— Кстати, знаешь, сколько они тогда «съели» кислорода? Четырнадцать баллонов!
— Откуда ты это узнал?
— Сорока на хвосте принесла. — Немного помолчал. — Подсчитали. Туркевич с Бершовым сказали, сколько баллонов осталось в лагере 3 после их спуска, и известно, сколько баллонов с кислородом выше лагеря 2 подняла группа Хомутова. Сложили и получили цифру 14. Сейчас там нет ни одного. Бэл с Эдиком называют какие-то крохи атмосфер, которые они нашли в двух-трех баллонах.

У меня кровь прихлынула к лицу.
— Ни фига себе...
— Вот тебе и ни фига себе. А мы с тобой там до блевотины упирались, тащили грузы наверх, и этот кислород тоже!
— Что же, ты хочешь сказать, что кто-то из мужиков просто ждет часа, когда путь на Эверест будет проложен, и они пойдут по нему, полные сил, на вершину?

Казбек чиркнул спичкой о коробок, поднес к торчащей из штанов капроновой ниточке, расплавил ее и растер пальцем. Встал и, ничего не ответив, пошел в палатку. От входа крикнул:
— Худой! Снаряжение когда будем раскладывать?!
— Давай после обеда!
— А если опять затянет?!
— Не должно! Смотри, как чисто кругом. Можно, конечно, начать до обеда. Давай еще часик-другой на солнышке погреемся.

Сверху из палатки кто-то крикнул:
— Валиев! Казбек! Зайди к Тамму!




Я немного полежал на камне и пошел раскладывать на солнышке вещи и отбирать их для завтрашнего выхода. Нам остался последний рывок, последний заключительный выход — и то адское напряжение, в котором мы находились последние два года и которое все росло по мере приближения к цели, должно схлынуть, выпустить тебя из своих клещей. Давно уже каждая клеточка дрожит от психологического напряжения, расшатывая тебя всего. Я давно не реагирую остро на такие «мелочи», что такая-то группа «съела» весь кислород в верхнем лагере и не провесила при этом дальше ни одной веревки перил, что другая группа, проработав наверху два дня вместо трех, спустилась вниз и заявила, что за один день сделала двойную норму, хотя установить и рассчитать твердую норму на этой большой Горе нельзя. Сам человек должен определить ее для себя прежде всего своим самочувствием и оставшимися силами, а не утверждать, что задание, которое выдал нам Тамм, мы выполнили. На такую Гору на бумаге не взойдешь. Просто этот просчет ложится на плечи других. Гора-то все равно требует работы до конца, до самой вершины. Теперь только бы не заболеть, а сил хватит. Прошибает пот, как только подумаешь, что какая-нибудь нелепая случайность может вывести из строя и не пустить на Эверест. Простуды не боюсь, сейчас я сильнее ее, страшно подвернуть ногу, вот здесь, на этих камнях, — пойдешь в столовую и бац!.. А вдруг аппендицит! Последние два дня только и делаю, что вслушиваюсь в себя, с ума можно сойти! Ничего, скоро это кончится. А там сделаю все, вытащу любой рюкзак, но вылезу на Эверест.

«Тьфу... Опять распаляешь себя раньше времени, попридержи свои эмоции, они тебе еще наверху пригодятся».
Подошел Казбек. Мои вещи на выход были отобраны и лежали отдельно.
— В этих шмутках наверх собираешься?
— Да. Сейчас просушу на солнышке, чтоб полегче стали, вытащу кошки, подберу медицину. Неизвестно, как нас там прижать может. С четвертого обещают непогоду, а с восьмого по десятое мая ожидается ее максимум.
— Да, дела... как раз в этих числах мы и должны быть под вершиной. Ты шприц прокипятил?
— Нет, Орловский обещал дать несколько штук разового пользования. Я посмотрел, они даже в сумме легче, чем этот, в металлическом контейнере. Спирт только нужно не забыть у него.
— Я сейчас тоже начну собираться. Как только ты будешь готов, займись подбором продуктов. Слава Онищенко презентовал нам кусок свиного сала.
— Это хорошо, ты мусульманин, тебе свиное сало нельзя, а мне его хватит до самой вершины.
— Ага, раскатал губу — одному сало есть.
— Слышь, Казбич, а разбора по поводу последнего выхода группы Хомутова не было?
— А кому он нужен? Обсуждать эти баллоны с кислородом, когда пора выходить на штурм?.. Сейчас даже просто шум поднимать не стоит, люди на склонах уже в сторону вершины работают. И так все прекрасно понимают…

Я получил у Володи Воскобойникова карманное питание и снова вернулся к палатке.
— Валера, ты пуховые штаны не берешь, что ли?
— Нет, я шерстяные гольфы возьму, под них тонкие, от шерстяного костюма, а сверху болоньевые, они от ветра будут спасать. Снизу в стыковку с гольфами у меня носки из собачьей шерсти. Граммов двести-триста на этом выигрыш будет.
— Я бы на твоем месте взял. Мы же в непогоду попадаем, пуховые штаны лишними там не будут. Возьми, пригодятся, заметет наверху, тоскливо будет.
— Да ну их! Рюкзак подшить надо, а то фирма фирмой, а нитки обычные — уже подгнили.
— У меня тоже понизу начал распарываться. Пойду из репшнура ниток капроновых надергаю.
— О чем с Таммом беседовали?
— Ознакомился с нашим тактическим планом, спросил, где и когда собираемся состыковаться с Ильинским и Чепчевым. Еще раз уточнили время связи, ну и он дал нам конкретное задание.
— Что по поводу нашей тактики сказал?
— «Б-э-зусловно» одобрил, — передразнил Казбек Тамма и стал вытаскивать из рюкзака свои вещи и раскладывать их на теплых камнях.



Незаметно в сборах, в суете наступил вечер. Рюкзаки, подшитые и аккуратно уложенные, стояли в прихожей палатки. Завтра в 6.00 выход. Легли рано, хотя спать совершенно не хотелось. Сегодня полное безветрие. Лежу, вслушиваясь в тишину Гималаев. Она обманчива, через пять или десять минут, а то и в следующее мгновение откуда-то издали может долететь грохот ледового обвала, а то просто остывающий после дневного тепла лед под палаткой резко и гулко треснет. Но пока вокруг тихо. И сейчас я наслаждаюсь этой тишиной. Какое-то бесконечное спокойствие поселилось в душе. Как давно я ждал этого состояния! Стараюсь ни о чем не думать, только бы подольше его удержать. Но долго оно не продержалось, снаружи нас окликнул непальский офицер связи, один из двух прикрепленных к нашей экспедиции непальским правительством. Он подошел к нашей палатке, присел на корточки и долго по-английски желал нам всяческих успехов на выходе. Он представитель армии Непала. Второй офицер — от полиции. Пожелав друг другу спокойной ночи, мы с Казбеком опять улеглись в свои спальные мешки. Или из-за того, что рано легли, или слишком много мыслей бродило в голове, но уснуть долго не удавалось. Сон не шел. Завтра выход... Чем он для нас кончится? Нужно проснуться в четыре часа утра. Незаметно уснули.

Открываю глаза, кругом темно. Не знаю, засыпал я или нет. Кажется, что нет. Шарю рукой между собой и Казбеком, где-то должен быть фонарик. Нащупываю холодный металлический корпус, включаю. Час ночи. Значит, все же спал. Ощущение, что уже выспался. Казбек посапывает рядом. Я снова положил фонарик на место. Казбек заворочался в спальнике и тоже стал шарить рукой около себя.
— Что тебе?
— Время хочу посмотреть, — ответил он сонно.
— Час ночи, спи пока.

Казбек глубоко вздохнул и опять равномерно засопел. Я позавидовал его способности так быстро засыпать. Незаметно отключился сам. Проснулся в три. Потом опять задремал, то состояние, в котором я пребывал, сном не назовешь, но все же в какой-то момент я вздрогнул и, ужаснувшись, что проспали, снова достал фонарик. Часы показывали 3.55. Вдруг очень захотелось спать. Обманывая себя, я думал, что отосплюсь по приходу в лагерь 1.
— Казбич, подъем!

Казбек заворочался в спальном мешке и, с удовольствием потянувшись, сел.
— Сколько времени?
— Четыре.
— Поспать бы еще, — сказал он позевывая.
— А что ты всю ночь делал? Перед этим полтора дня спал напролет. Давай одеваться.
— У тебя с краю должна быть свечка.
— Казбич, я ее тебе вчера в ноги перекинул. Посмотри у себя.

Казбек стал шарить рукой в ногах, а я достал из кармашка палатки
спички. Разожгли свечу, вылезли из теплых пуховых спальных мешков и быстро стали напяливать приготовленные с вечера в определенном порядке вещи. Температура в базовом лагере ночью опускалась до минус 15 градусов. Оказавшись в такой бодрящей прохладе в одном нижнем белье, хотелось побыстрее одеть на себя что-нибудь теплое. Сон как рукой сняло. Облачился в свою боевую экипировку, в чем буду работать до самой вершины. Дополнительные теплые вещи уложены были в рюкзак вчера. На обувание и одевание ушел час.



Вынесли рюкзаки, поставили их около палатки и прислонили к ним ледорубы, а сами отправились на кухню что-нибудь перекусить.

Сегодня у нас с Казбеком праздник. Такой праздник есть у каждого альпиниста, отправляющегося на высшую точку планеты. К нему готовишься долго, многие годы. Физически и технически все мы здесь примерно равны, на последней прямой выигрывают психологически. А может, даже не так. Может быть, просто любить... беззаветно любить эти горы, чувствовать тепло к идущим с тобой на вершину людям. Испытывать какую-то потребность в бешеных перегрузках.

В феврале этого года исполнилось десять лет нашей с Казбеком связке. За это время мы совершили более ста восхождений. Приятно было отметить наш маленький юбилей такой Горой. Боюсь произнести вслух ее имя...

Мы поплотнее позавтракали и вышли из столовой. Почти совсем рассвело. В прозрачном воздухе, наполненном ровным светом зарождающегося утра, нежно вырисовывались контуры гималайских гигантов. Я вдохнул утреннюю свежесть полной грудью, взглядом обнимая все вокруг, и пошел к оставленным рюкзакам.

Сонам, наш шерп-повар, уже разжег священный огонь и, обращаясь к богам и духам, читал молитвы, чтобы они были снисходительны к нам в нашей дерзости и по возможности помогали.



Несмотря на столь ранний час, больше половины лагеря вышло проводить очередную двойку. Евгений Игоревич Тамм давал нам последние напутствия, похлопывая нас по плечам. Но уже не настраивал, а, наоборот, предостерегал и успокаивал. Ну вот, похоже, все «формальности» выполнены и можно уходить. Я почему-то вспомнил свое первое восхождение — у нас в горах Заилийского Алатау, около Алма-Аты. На пик Школьник тогда нас вела Тамара Николаевна Постникова — мастер спорта СССР. Это было в декабре 1968 года. Прошло 13 с половиной лет. Не ведал я и не гадал, что наступит минута, когда я вскину рюкзак на плечо и отправлюсь на Эверест. Я и до сих пор не могу поверить, что иду на Эверест. Хоть убей, не могу!

Тамара Николаевна... Интересно, следит она сейчас за нашим восхождением? Конечно же, как все наши родные и близкие, как миллионы советских людей. Мы должны быть на вершине теперь не только для себя...



Я подкинул рюкзак, чтобы удобнее лег на спине, взял в руку ледоруб и под зазвучавшую в голове мелодию «Миллион, миллион, миллион алых роз...» пошел с Казбеком в сторону Эвереста.

Почти полтора месяца назад мы прибыли сюда, на место базового лагеря. Спустя три дня отправились на свой первый акклиматизационно-забросочный выход. Тогда мы по-настоящему окунулись в сказку Гималаев, овеянную легендами живущих здесь духов и снежного человека — йети. Вокруг стояли сверкающие в лучах солнца вершины — Пумори, Амадаблам, Эверест, ледник и ледопад Кхумбу.

Ледопад Кхумбу к прибытию основной части экспедиции был обработан, то есть в этом хаосе нагромождений льда с перепадом высоты 600-700 метров и протяженностью более двух километров был найден проход. Четверка Мысловского установила промежуточный лагерь выше ледопада на высоте 6100 метров, а затем при повторном выходе прошла под склоны Эвереста через западный цирк ледника Кхумбу, или, как еще называют это место, долину Молчания, и установила лагерь 1 на месте 6500 метров.



Весна в Гималаях на этот раз запоздала, и сейчас здесь как раз шла смена времен года. Зима нехотя сдавала свои позиции наступающей весне. Между ними периодически завязывались настоящие сражения. Как раз в такой период погоды в лагере 1 работала группа Эдика Мысловского. Разбушевавшийся ветер ночью надорвал угол палатки. В таком урагане, да еще ночью, зашить дыру было невозможно, и Володя Шопин заткнул отверстие своей пуховкой, надеясь утром залатать брешь. Один из порывов ветра рванул палатку с еще большей силой, увеличил дыру и, выдернув пуховку, унес ее в темноту. Утром, когда ветер унялся, Володя отправился на поиски, надеясь, что она где-то зацепилась. Пройдя несколько сот метров ниже палатки среди ледовых трещин, он заметил кусок синей материи. Чудо, но это оказалась его пуховая куртка.

Следом за группой Мысловского на оборудование лагеря 1 и первый свой акклиматизационный выход отправилась наша группа. Мы ходили втроем — Казбек, Серега Чепчев и я. Эрик в это время сопровождал караван с грузами и должен был со дня на день прибыть в базовый лагерь. Четвертым к нам подключили шерпа Наванга. В помощь дали также еще четырех шерпов-носильщиков.



Кто бы ни писал о ледопаде Кхумбу — все рассказывали о разных ужасах. Поэтому на тот выход я отправлялся с трепетом в душе. Конечно же, было перед чем трепетать. Представьте себе реку шириной в 1,5-2 километра, и вот с высоты 6700 метров, где она образуется из множества притоков, стекающих с окружающих склонов, эта река устремляется вниз меж двух «берегов». Правым является Эверест и его склоны, а левым — гребень с вершиной Нупцзе. Пройдя по долине Молчания несколько километров, она резко, водопадом, с высоты 6100 метров устремляется вниз на глубину 600-700 метров, затем в районе нашего базового лагеря выпо-лаживается и более плавно течет по широкой долине, образуя множество громадных боковых морен. И вот, словно по мановению волшебной палочки, эта гигантская бушующая река рябью на выполаживании, волнами и воронками — неожиданно застыла, образуя ледник Кхумбу. На месте воронок разверзлись широкие бездонные трещины через весь ледник, а там, где был водопад, получилось нагромождение ледовых глыб. Но и по сей день по инерции ледопад продолжает двигаться, стекая вниз со скоростью один метр в сутки и продолжая грохотать, образуя в одном месте нагромождения льда, в другом выравнивая поверхность.



Сейчас мы восьмеркой отправляемся в этот ледовый хаос. Прежде чем ступить на ледник, шерпы собрались вместе, разожгли священный огонь и обратились к своим духам. Когда молитвы были вознесены, Наванг по-английски сообщил нам, что он готов к выходу. Четверо других шерпов тоже подошли к своим рюкзакам, надели их, приблизились, показывая тем самым, что мы можем выходить.



С утра снизу нагнало туман, а сейчас он немного приподнялся, обнажив нижнюю часть ледопада. Воспользовавшись этим, мы побыстрее подошли к началу Кхумбу. Устроились в «безмолвном» месте, где на нас ничего не могло свалиться сверху, и надели на ноги кошки. Снова набежал туман, но это уже не беспокоило, путь через ледопад был промаркирован красными флажками. Флажок от флажка установлены через 50-100 метров, а в наиболее крутых местах висели веревочные перила и металлические сборные лестницы. Кое-где через не очень широкие трещины тоже были переброшены лестницы. Мы с Казбеком связались сорокаметровой веревкой и пошли от флажка к флажку. Наванг отказался связаться веревкой, и третьим к нам пристроился Чап (Чепчев). Шерпы с недоумением следили за нашими действиями, никто из них не изъявил желания образовать связку. Падал легкий снежок. Воздух был недвижим. Дойдя примерно до середины ледопада, шерпы остановились на отдых. Наванг сел с ними, мы устроились метрах в двадцати выше. Через некоторое время он подошел к нам и сказал, что шерпы дальше идти не хотят. Казбек спросил его:
— А ты?
— Я пойду.
— А они что? Боятся что ли?
— Туман. Они не хотят идти в такую погоду.
— Поговори с ними еще раз.



Наванг долго уговаривал шерпов, но те отказывались решительно. Казбек достал из-за пазухи радиостанцию и запросил базовый лагерь:
— База, База. Я ледопад. Как меня слышишь? Прием.
— Слышу тебя отлично, Казбек. Что случилось? — прозвучал голос Тамма.
— Евгений Игоревич, шерпы не хотят идти дальше. У нас густой туман. Видимо, это их пугает.
— А Наванг?

Наванг идет с нами дальше. Отказываются те четверо, что вышли вместе с нами.
— Они что... боятся?
— Не знаю. Наванг пробовал их уговорить, но они ссылаются на плохое самочувствие.
— Ладно... Пусть спускаются. Если получится, попробуйте уговорить.
— Это довольно сложно, они же по-русски ни беса не понимают, а у нас знание английского весьма ограниченное. Мы даже по мелочам пускаемся в довольно пространные диалоги. Наванг пытается им что-то втолковать, но, судя по их реакции, пока бесполезно.
— Ну ясно, ясно! Если больше ничего нет, то связь кончаю. Если что, я на приеме.
— СК.

Казбек выключил радиостанцию и засунул ее во внутренний нагрудный карман пуховой куртки. Мы вчетвером пошли дальше, а шерпы остались сидеть.



Ледопад стал круче. Все чаще попадались перильные веревки. Гигантские глыбы голубого и зеленого льда, громоздившиеся вокруг, создавали впечатление невероятного хаоса. Будто какой-то великан специально крошил лед и разбрасывал вокруг. Только эти «крошки» по своему объему были в несколько десятков и сотен кубометров. Если сейчас произойдет хоть маленькая подвижка, то, мне кажется, уцелеть будет невозможно. Эту опасность ты чувствуешь всем нутром, и ноги идут вверх быстрее. Не только легкие, но и ребра болят от глубоких и частых вдохов. По спине струятся ручейки пота. В горле першит от холодного воздуха. Наконец вышли на маленький перегиб, место относительно безопасное. Дальше путь совсем крутой, немного спустившись вниз, в надолбы и гигантские ледовые пирамиды, и проходя меж ними, упирался в вертикальную ледовую стенку высотой метров 25-30. Стенка переходила в крутой склон, а где он заканчивался — мешали просмотреть ледовые глыбы, лежащие вокруг. На этой стенке навешены две металлические лестницы по 7,5 метров длиной, от верхней протянуты крутые перила за перегиб. За перегибом начинаешь дышать ровнее. Ледопад выполаживается, и к промежуточному лагерю на 6100 м ведут снежно-ледовые увалы с неширокими трещинами. После лабиринтов ледопада идти по этим увалам одно удовольствие.



Уже был полдень, туман рассеялся, и солнце щедро разливало свои лучи на горы. Из промежуточного лагеря просматривалась вся долина Молчания. Конец ее замыкался вершиной Лхоцзе — 8501 метр. Ее рваный черный контур четко вырисовывался на фоне темно-синего неба. Левее был самый высокий в мире перевал — Южное седло, почти 8000 метров, еще левее — цель нашей экспедиции — Эверест.

Даже отсюда чувствовалось, что этот гигант доминирует над всем окружающим. Справа долину Молчания замыкал длинный, высотой под 8000 метров гребень с вершиной Нупцзе. Пока мы устанавливали палатки, Наванг принялся за приготовление кофе. Высота давала о себе знать, хотелось продышаться, поглубже вдохнуть. Солнце сильно припекало. Из-под мази, нанесенной на лицо ровным слоем, пробивались капельки пота и к подбородку. Лишь иногда пахнёт ветерок — и опять тишина. Часа в четыре дня снизу дунул легкий ветерок, сразу стало легче. Солнце спряталось за гребень Нупцзе, и наступила прохладная благодать. Перебрали и уложили отдельно вещи, которые завтра предстоит перебросить в лагерь 1.



Вечером разгулялся ветер, в матерчатых боках палатки стали ощущаться его толчки и порывы. Где-то наверху среди скал слышался гул, будто духи резвились на склонах Нупцзе, играя, пробегали над долиной Молчания и увлекали за собой мощную струю воздуха. Казалось, что где-то грохочет лавина, даже не верилось, что ветер может издавать такие звуки. Как скорый поезд, с грохотом проносился он мимо.

По вечерней радиосвязи ребята из лагеря 1 передали, что их палатку нещадно треплет ветер, и вокруг стоит такой гул, что разговаривать друг с другом приходится чуть ли не криком. Духи резвились всю ночь, под утро стало стихать. На выход в лагерь 1 мы собирались под ласкающим солнцем, хотя и при достаточно сильном холодном ветре. Не прошло и часа с момента нашего выхода, как духи, проявляя любопытство, вновь явились взглянуть на нас. Мощные струи ветра откуда-то с Южного седла устремились вниз и, вздымая вихри снежной пыли, с силой обрушивались на нас. Солнце растворилось в этом вихре, стало сумрачно и холодно.

Мы вышли на участок, где вешки стояли чаще. Здесь много скрытых трещин, и флажки на вешках трепыхались в 20-50 метрах друг от друга, обозначая опасные места и направления обходов. Наванг под ударами ветра и тяжелым рюкзаком согнулся, сзади казалось, что огромный рюкзак движется сам по себе. Своим ростом Наванг едва ли набирал полтора метра. Из-за несущейся по ветру снежной пыли видимость упала до 20-30 метров. Примерно на середине пути между промежуточным и лагерем 1 мы встретились с ребятами, спускающимися в базовый лагерь. В двух-трех словах они рассказали о проведенной ночи. Пожелав им хорошо отдохнуть, мы, прикрываясь рукавицами от ветра, пошли в верховья ледника.

Миновав участок с трещинами, мы с Казбеком отвязались от веревки и в быстром темпе пошли к лагерю 1, предупредив Чапа, что по приходу сразу же встретим их чаем.

Ветер согнал с ледника снег и фирн и обнажил гладкий чистый лед. Следов на нем не оставалось, и мы с Казбеком взяли примерное направление к лагерю. Носы и щеки у нас на морозном ветру побелели, руки и ноги тоже слегка мерзли. Увидеть палатку нам никак не удавалось, хотя вешка с флажком, воткнутая в трещину ледника, осталась давно позади. Возможно, другие вешки просто сорвало и унесло ветром. Снова начался крутой подъем, ледник стал разрываться трещинами — значит, палатку мы где-то проскочили. Вернулись назад и приблизились к склонам Эвереста. В пределах видимости ничего не обнаружили. Ветер не унимался. Решив, что палатку сорвало и унесло, мы снова вернулись к разрывам ледника и под прикрытием ледовой стенки поставили свою палатку. Казбек забрался внутрь и стал раскладывать вещи, а я взял аптечку и пошел навстречу Сереге и Навангу. Ветер стал немного стихать, появилась надежда на улучшение погоды.

Минут 20-30 я шел вниз по гладкому льду, и, хотя видимость стала лучше, ни Сереги, ни Наванга не встретил. В какой-то момент затишья на небольшом перепаде ледника стал просматриваться даже склон Нупцзе. Как раз мы там встретились со спускающейся группой Мысловского. До того места всего минут пятнадцать-двадцать хода, если идти вниз, вверх оттуда час ходьбы, а ребят нет. Неужели они вернулись? Заблудиться не могли. А вдруг — в трещину?.. Да нет, тогда один где-нибудь бы крутился.

Я еще раз внимательно просмотрел путь, по которому мы пришли сюда. Ни души. Повернулся и пошел вверх. Проскочить мимо и не увидеть их я не мог. Неужели все же повернули?.. Но чего ради?



Раздумывая вслух на ходу, я стал подниматься слишком быстро, но разреженный воздух заставил сбросить темп. Ветер почти стих, только иногда где-то наверху по склону Эвереста проносился, словно поезд, гул. Духи, видимо, удовлетворили свое любопытство, и большая часть их покинула долину Молчания. С каждой минутой становилось тише и тише. Я принял немного левее вешек и пошел по ледовым увалам. И вдруг с одного из них увидел большую палатку. Мне оставалось еще метров сто до нее, как из-за перегиба сверху появился Казбек. Я свистнул, Казбек ответил мне, указывая на палатку, из нее тоже послышался окрик. В матерчатый отворот бокового входа высунулась голова Наванга. Подходя ближе, я силился из своего скудного запаса английских слов составить предложение, чтобы узнать, все ли в порядке и где Серега, но так и не успел, а просто спросил:
— Чепчев?
— О'кей! — ответил Наванг.

Подошел Казбек.
— Ты где так долго пропадал? — обратился он ко мне.
— Я уже не мог сидеть и вышел посмотреть, куда вы все делись.

Я рассказал ему, что спускался довольно далеко вниз и никого не встретил.
— А где Серега? Эй, Чап!

Из бокового хода снова высунулся Наванг и сказал, что «Шепшеп» спит. Предложил нам забраться внутрь. Казбек как более подготовленный в языковом отношении принялся, то и дело вставляя продолжительное «э-э...», объяснять Навангу, что неподалеку мы поставили палатку и хорошо бы ее перенести сюда. Наванг дважды повторил ответ, пока мы поняли, что он только насыплет в кастрюльку льда и присоединится к нам.

Мы с Казбеком уже на середину склона вытащили палатку с вещами, когда появился Наванг. Он подхватил со льда волочащиеся оттяжки палатки и тоже потянул вверх. На ледовой гривке остановились передохнуть. Где-то высоко по склону Эвереста струя ветра, цепляясь за скалы, издавала грохочущий, свистящий звук. Казбек обратился к шерпу:
— Наванг, а почему вы с Чепчевым не пошли искать нас, когда пришли к палатке?

По-моему, с лица шерпа впервые за все время сошло довольное выражение, и он, пожимая плечами и виновато оправдываясь, ответил:
— Я предлагал ему пойти поискать товарищей, но Шепшеп сказал мне, что там нет проблем. Они имеют палатку и примус. У них нет проблем.

Казбек кивнул головой в знак согласия, глядя в сторону, и добавил:
— О да, Наванг, о'кей, нет проблем.

Мы с Казбеком переглянулись. Наванг перехватил наши взгляды и не понял, правильно ли он сделал, что сказал нам это?

Подтащили вещи к большой палатке, необходимые забросили внутрь, а остальные снаружи прижали камнями, чтобы любопытные духи не позаимствовали их у нас. Залезли в палатку, разулись и начали копаться в продуктах, подыскивая, чего же приготовить. Серега проснулся и, не вылезая из спальника, сел.
— Казбек, вы где ходили? Заблудились, что ли?
— Все нормально, Сережа, нет проблем.
— А что? Палатка у вас есть, примус тоже... Вообще-то Наванг мне предлагал...

Казбек молча выбрал из продуктов сахар, сухие сливки, чай, сухой сублимированный творог. Супы, каши на высоте почти не употреблялись. Но все время хотелось чего-нибудь натурального — мяса, картофеля...

Казбек разложил продукты, ругнулся:
— Тут же есть нечего! Как мы на этом работать будем? Слушай, Валерыч, в следующий раз нужно чего-нибудь со склада добирать. Ну, елки-палки! — подбрасывая банку с черной икрой, возмущался Казбек. — Икры здесь сто граммов, а сама стекляшка все 300 весит. Сахара совсем мало! Конфеты? Да на фига они здесь нужны? Лучше бы сахару добавили.
— Его вообще хотели по тридцать граммов в рацион положить.



Та девица, которая комплектовала, так объясняла ребятам: тридцать граммов в чистом виде сахара хватит, потому что еще есть печенье сладкое, мед, шесть штук конфет и брикетик повидла на двоих на два дня. Вы, говорит, и так превысили калорийную потребность организма в углеводах.
— Да что они там, обалдели, что ли? Поешь-ка здесь мед... Через пару часов спускать тебя будут. Он же разогревает! Потом на ветерке прихватит — и готов!
— Что ты на меня-то налетел, я, что ли, комплектовал продукты? Спустишься вниз, выскажи свои претензии Воскобойникову.
— Калории мы по углеводам превысили!?! — не унимался Казбек.
— Да ты не кипятись — высотные-то пайки другие.

Наванг, мурлыча что-то себе под нос, хлопотал у кастрюльки с закипающей водой. Повернул к нам голову, и на его беззаботном лице расплылась улыбка.
— Сэр, чай или кофе? — обратился он к Казбеку, признав его за старшего.
— Наванг, поесть надо.
— Сэр, попьем, поедим и опять попьем. — Наванг приподнял крышку с кастрюльки и с улыбкой вопрошающе почтительно уставился на Казбека.
— Чуть-чуть, — сказал Казбек, пальцем показывая, сколько налить.
— Ха-ха! Чуть-чуть! — рассмеялся Наванг, повторив в точности русские слова.

Горячий чай немного согрел душу, и «маленькие» упущения с продуктами забылись. О них старались не думать. Разложили спальные мешки и после вечерней радиосвязи с базовым лагерем улеглись. Это у нас уже вторая ночь на высоте более 6000 метров, осталась еще одна, и потом спуск вниз на недельный отдых. Ночь прошла тихо. Утром небо было ясное. Вокруг чистота и прозрачность. Серега высунул голову наружу и воскликнул:
— Ох, а красота-то какая!

Я следом высунулся из палатки и застыл в изумлении:
— А может, духи вчера и позавчера не полюбопытствовать приходили, а навести здесь чистоту и порядок к нашему приходу?
— Посмотри, йети там вокруг палатки не наследили? — произнес Казбек, протискиваясь между нами к выходу. — Ух ты-ы! Яркость-то какая, нет, надо очки надеть, — и полез обратно.



В рации послышались щелчок и шипение, затем сквозь легкий шум прорвался голос Тамма:
— Первый, я база. Как слышишь меня? Казбек нажал клавишу передачи и ответил:
— Здравствуйте, Евгений Игоревич. Слышу вас отлично. Какие к нам вопросы?
— Здравствуйте. Как самочувствие, как ночь прошла? А то ребята вчера спустились, рассказывают, что их изрядно потрепало.
— У нас все хорошо.
— Что собираетесь делать?
— Сейчас позавтракаем, а потом начнем ставить палатки и раскладывать снаряжение. Если останется время, прогуляемся под склон, просмотрим начало маршрута.
— Вроде, дел у вас не очень много. Хочу предложить вам сделать еще ходку в промежуточный лагерь за грузами.

Казбек задумался, глядя на нас и как бы спрашивая наше мнение. Затем опять включил передачу:
— Евгений Игоревич, дайте три минутки на обдумывание.
— Хорошо. Обсудите, я побуду на приеме.

Казбек положил рацию в сторону.
— Казбич, по-моему, не стоит делать эту ходку. На этом участке с переноской грузов вполне справятся шерпы, а наша задача на этом выходе получить хорошую, стойкую акклиматизацию и не переработать. Если сейчас этого достигнем, то на следующих выходах можно будет упираться вовсю.
— Я тоже считаю, что эта ходка никому ничего не добавит. Твое мнение, Чап?
— Конечно, лучше на склоне будем работать больше.

Казбек взял рацию:
— База, я первый!
— Слушаю тебя, Казбек.
— Евгений Игоревич, мы обсудили ваше предложение и решили, что будет лучше, если на первом выходе не переработаем. Впереди еще два месяца, и если мы сейчас перегрузимся, то потом тяжело будет восстановиться. Конечно, если в этой ходке есть большая необходимость, то мы ее сделаем, но на первом выходе это нежелательно.
— Нет-нет, ребята. Такой необходимости нет. Просто я подумал, что если у вас хорошее самочувствие... Да нет, вам на месте видней. Все, связь кончаю.
— Евгений Игоревич, Эрик пришел?
— Еще не пришел, но говорят, что они где-то рядом.

Казбек выключил рацию и, медленным движением закрыв кожаный чехольчик, положил ее в пуховую куртку. Мы сидели не двигаясь. Чувство какой-то вины не позволяло нам глядеть друг на друга.
— Наванг, чай готов? — резко по-английски спросил Казбек.
— Да, сэр...



Часа в четыре дня палатки были установлены, снаряжение разложено по палаткам и аккуратно переписано. Еще одна ночь на 6500 — и утром мы ушли в базовый лагерь на недельный отдых. По пути вниз встретились с группой Вали Иванова и с некоторой завистью пожали им руки, желая успеха. Им предстояло начать работу на склоне Эвереста, повесить первые веревки перил, забить первые крючья, проложить первые метры маршрута.

В начале апреля наша группа получила второе задание — обработать участок выше лагеря 2, то есть провесить перильные веревки через довольно сложный участок скал, выйти на гребень, подыскать площадку и установить лагерь 3 на высоте около 7800 метров. Предполагалось, что это наиболее сложный участок маршрута. Любому альпинисту всегда бывает приятно потешить свое тщеславие, сказав потом себе, что обработанный тобой кусок маршрута к вершине оказался самым сложным. Вместо нашей четверки на обработку просились Туркевич с Бершовым — великолепные скалолазы, неоднократные чемпионы первенств СССР по скалолазанию. Евгений Игоревич, несмотря на обиды ребят, отказал им в просьбе, и на обработку отправилась наша четверка. По-прежнему вместо Ильинского четвертым с нами шел шерп Наванг. Эрик уже прибыл с караваном в базовый лагерь, но сразу, без акклиматизации, подключиться к нам в группу не мог. И когда мы выходили на обработку маршрута на высотах до 7800 метров, Ильинский только еще возвращался со своего первого акклиматизационного выхода из промежуточного лагеря.

Второй лагерь установлен на высоте 7300 метров. От первого к нему протянулась по склону непрерывная нитка перил из 30-40-метровых веревок. Сюда заброшено 17 веревок. Крючьев и карабинов тоже было в избытке. Переночевав здесь, мы с Казбеком взяли часть рабочего снаряжения и отправились на обработку. Чап с Навангом вышли чуть позже. Первые четыре веревки — лазание не сложное, хотя крутизна и увеличивается. Затем скальный контрфорс упирается в плиты. Техническая сложность скалы резко возрастает, и следующие пять веревок Казбек навешивает по стене с уклоном до 65 градусов. Работа для нас не совсем привычная. У нас в Союзе на этой высоте заканчиваются самые высокие вершины, а здесь только начинаются основные технические трудности.



Часам к четырем дня провешиваем одиннадцать веревок перил, десятая вывела из крутого кулуара на косую полку, пересекающую стену по диагонали вверх. Отсюда видно, что полка выходит в большой кулуар, который должен вывести к гребню. У нас имелся еще запас в шесть веревок, но сколько осталось до гребня — пока трудно было предположить. Над нами крутая стена, из-за нее ничего не видно. Стали навешивать по полке двенадцатую веревку. По перилам из кулуара показался Чап, следом Наванг. Я помахал им рукой.
— Как дела, Чап?
— Норма! Неплохой кусочек вы прошли! Мужики, но гребень, по-моему, в другой стороне! Нужно ли уходить в кулуар?
— Чап, если ты сможешь здесь пройти вертикально вверх, то через три-четыре веревки мы будем на гребне!

Серега крутнул головой по сторонам, пытаясь хотя бы зрительно найти приемлемый путь вертикально вверх, и присвистнул.
— Чап, а как Наванг себя чувствует?
— А кто его знает! Идет, мурлычет под нос песни, и вроде все время улыбается.
— Казбич, веревки метров четыре-пять!

Казбек повернулся и поднял руку, как бы показывая, что он понял.
Увидел Серегу с Навангом и, прокричав приветствие, спросил:
— Палатку принесли?
— Да! Уже поздно, мы с Навангом здесь начнем выкладывать площадку под палатку.
— Давайте, если удастся.
— Не хочется опять снизу сюда карабкаться!
— А из снаряжения для дальнейшей обработки ничего внизу не оставили?
— Нет! Все с собой захватили.
— А спальники взяли?
— Да, два спальника.
— Так это же для нас с Худым!
— Ничего, ночку вчетвером перебьемся.

— Ну, как хотите! Если соорудите площадку для четверых, тогда оставайтесь!
Казбек выбрал у меня остаток веревки, прошел еще три-четыре метра по скале, забил крюк и, закрепив веревку, крикнул, что перила готовы. Наванг поднес еще три маркированные «сороковки», и я, повесив их на себя, полез к Казбеку. Высота давала себя знать, и на прохождение 40 метров перил я затратил минут десять. Раза три пришлось остановиться и отдышаться.

Скоро должно стемнеть. Долины Гималаев под нами погрузились в тень. На гребни и окружающие вершины заходящим солнцем наброшено бронзовое покрывало. Становилось прохладно.
— Казбич, давай подменю тебя впереди!
— Да, что-то я чуть лишку перехватил. Немного устал.

Я перевесил с него крючья, взял молоток, встегнул конец веревки к себе в карабин и полез вверх по расщелине.



Солнце скрылось за горизонтом, когда мы провесили еще три веревки. Остаток снаряжения закрепили на последнем забитом крюке и вернулись к ребятам. Площадка под палатку была почти готова, мы только помогли ее чуть расширить. Она хоть и была небольшой, но если потесниться, четверо на ней могли устроиться на полулежачую ночевку.
— Чап, у нас только два спальника, их можно молниями состегнуть вместе. Три человека туда могут забраться, а четвертому отдадим наши четыре пуховки.
— Казбек, мы с Навангом взяли только две. Вначале-то предполагалось, что мы вернемся в лагерь 2, поэтому ни я, ни Наванг пуховки не взяли. Мы вместо них снаряжением загрузились.
— Ну вот, приехали! — возмутился Казбек. — Спальника только два, пуховки две... Ведь тут высота на двести метров больше, чем на пике Коммунизма. Ты, Чап, представляешь, что значит провести ночь на 7700 под двумя пуховками?!

Серега передернул плечами, очевидно, представив.
— Ладно, — сказал я, — нечего базар разводить, все равно сейчас ничего не исправишь. Засветло Чап с Навангом спуститься в лагерь все равно не успеют. Как-нибудь устроимся. Давай я, так и быть, лягу с пуховками, а вы уж попробуйте втиснуться в спальники.

Проведенную ночь «жаркой» не назовешь. Ребята состыковали молниями спальные мешки и втроем втиснулись в них. Наванг сразу же с головой забрался на самое дно мешка в ноги к парням. Я с двумя пуховками устроился с краю. Личных вещей у каждого был самый минимум, поэтому под себя много подстелить не могли: рюкзаки, три веревки, самостраховки, чехлы от спальных мешков и палатки для лагеря 3. Все железо: крючья, кошки, молотки, ледорубы — закрепили снаружи. Каску с головы я не снимал, в ней не требуется мягкой подстилки и даже острые камни в головах не беспокоят. Главное, чтобы каска не соскальзывала с них.

Со дна палатки тянет холодом, спина мерзнет. Переворачиваюсь на бок, но скоро плечо и бедро сковывает холод, на них приходится основная опора и, конечно же, самый тесный контакт с остывшими под палаткой камнями. Пришлось одну пуховку подстелить под себя, а другой укрыться сверху. Даже поджав ноги, никак не удается поместиться под курткой. Я стараюсь боком или спиной прижаться к ребятам и под их мешок подсунуть ноги. Более или менее ночь удается перекантоваться. Забыться надолго не получалось, высота не позволяла. Хотелось глубоко вдохнуть, но даже такой вдох не утолял потребность организма в кислороде. Мышцы где-то внутри щекотало, иногда их подергивало судорогой.



Утром встали немного квелые, в теле разбитость, лень шевелиться, все делаешь через силу. Но понимали, что это временно и, как только начнем работать, неприятное вязкое состояние уйдет, нужно только сейчас перебороть себя и выбраться из этого липкого «чехла» лености.

Я уже растер и размял затекшие от неудобных поз ноги, лишь от озноба в спине никак не удавалось отделаться. Надел ботинки. Казбек тоже в движении.
— Ну что, Валерыч, как ночка? — спросил он хрипло.
— Весь в поту, до сих пор никак в себя не приду.
— Ничего не прихватило?
— Да вроде нет. Если и есть где, так не страшно. Туркевич же на выезде из Москвы сказал от имени жен: «Ладно, мол, если что, возвращайтесь без рук и без ног, но главное, чтоб не калеки».
— Вообще-то вчера у нас получился серьезный промах со спальниками. Если бы я сразу знал, ни за что бы не согласился на их ночевку здесь.
— Давай Чапа будить. Наванг там не умер у вас в ногах?
— Ну, он мужи-ик! За всю ночь ни разу не вылез из спальника подышать. Как не задохнулся?

Наванг, услышав свое имя, стал выбираться из мешка. Улыбнулся нам с Казбеком и приветливо произнес:
— Хелло!
— Доброе утро, Наванг! — ответили мы.
Он засмеялся.
— Как спал? — по-русски спросил его Казбек.
— О'кей! — Помолчав, Наванг вопрошающе и чуть виновато, что встал позже нас, предложил: — Кофе?

Казбек кивнул головой в знак согласия. Наванг активно принялся за примус.
На этой высоте сбор и завтрак у нас заняли часа полтора. На восхождении первые две веревки шли тяжело, затем организм стал привыкать, высота как бы нехотя отпускала. Подоспело время связи. Казбек вытащил из рюкзака завернутую в пуховку рацию и, щелкнув на панели тумблером, включил ее. Послышался обрывок фразы, произносимой Евгением Игоревичем. Нас вызывали.
— Доброе утро, Евгений Игоревич.
— Доброе утро, Казбек. Слышу тебя хорошо. Как самочувствие ребят? Как проведенная ночь? Не замерзли?
— Спасибо, Евгений Игоревич. Все нормально. Что к нам имеете?
— Доложи обстановку Что сделано? Где находитесь? Что видно выше? Что думаете предпринимать?
— Так. Значит, у нас обстановка такая... — Казбек уже успел продышаться после прохождения перил. — Мы с Валерой находимся на верху перил. Это на конце четырнадцатой веревки от лагеря 2. Готовы начать движение дальше. Чепчев с Навангом стоят тремя веревками ниже, упаковывают временный лагерь. Наванг, по-моему, начал движение. Перед нами кулуар, верха его не видно, но скорее всего он выводит на гребень. Думаем подниматься по нему. Метров через 40-50 обстановка должна проясниться. Евгений Игоревич, у нас мало снаряжения. Осталось всего три веревки. Боюсь, что их до верха не хватит. Будем провешивать, а потом на конце закрепим все поднятое снизу снаряжение. Крючьев у нас в избытке, но остались только двух-трех типов. Снизу надо поднять швеллерные, дистанционные крючья, карабины и больше, больше веревки. У нас есть запас сил, можем работать выше, но из-за нехватки снаряжения приходится возвращаться. Так, теперь для Валентина Венделовского. Вчера Валера отснял одну кассету пленки на скале, при замене кассеты пленка во второй лопнула от мороза. Кинокамеру закрепим на конце веревочных перил в каландровом мешочке. У нас информация вся.

Евгений Игоревич, заканчивая связь, подбодрил:
— Все хорошо, ребята. Идите, докуда хватит веревки, а потом уходите вниз на отдых.

До гребня нам не хватило буквально двух веревок. Обидно было спускаться, не завершив дела. Организмы наши уже привыкли к работе в условиях кислородной недостаточности, и поэтому переработать мы не опасались.

Еще раз заночевали в лагере 2 и на следующий день спустились вниз. Радовало, что получена акклиматизация до 7500 метров, правда, врачи утверждают, что к этой высоте организм человека полностью не привыкает. Возможно... Биологические процессы там, конечно, затухают, но, поднявшись на эту высоту вторично, ты чувствуешь, что у тебя нет такой угнетенности, как при первом подъеме.

Был у нас и третий рабочий выход перед штурмом вершины. На этот раз вместо Наванга к нам в группу предложили Хуту Хергиани. Уже был установлен лагерь 3 и выше провешено 6-7 веревок. До будущего лагеря 4 необходимо было протянуть еще столько же. Группа Мысловского свой последний выход отработала. После этого последнего их выхода из четырех человек «боеспособными» остались только двое.

Володя Шопин выработался до предела и на последнем выходе, сказав, что у него нет сил, спустился вниз. У Коли Черного тоже из-за больших перегрузок «село» горло, и он мог говорить только шепотом. Когда Черный спросил у Орловского, что же ему теперь делать, тот посоветовал перейти на общение жестами. Коле было не до шуток, с таким горлом наверху оставаться было нельзя, и он ушел вниз.



Следом за группой Мысловского вышла наша четверка: Валиев, который до самого конца исполнял обязанности руководителя группы, Чепчев, Хергиани и я. Нам надо было сделать три грузовые ходки между лагерями 2 и 3 и перенести около 140 килограммов груза. Мы просили Евгения Игоревича позволить нам обрабатывать контрфорс выше лагеря 3, но он отказал. Эту работу оставил за группой Валентина Иванова. Акклиматизация на тот момент у нас была лучше, чем у «ивановцев». Мы имели две ночевки на 7300 и одну на 7700, а они выше 6400 метров не ночевали.

Сейчас же им предстояло вести обработку на 8000 метров и выше. Конечно, Туркевич и Бершов отличные скалолазы, но здесь скала не столь технически сложна, определяющим фактором все же является высота. А прохождение скального участка четвертой и пятой категорий трудности для любого альпиниста, ходившего маршруты высшей категории, проблем не составит. В конце концов на этот счет у руководителя экспедиции были свои соображения, а мы должны исполнять его волю.

Первую ходку из второго лагеря в третий сделали с рюкзаками весом в пятнадцать килограммов. На 7800 метров пришли после обеда. Две палаточки приютились под навесом скалы. Место безопасное во всех отношениях, даже рикошетом камень не мог туда влететь. Грузы сложили под скальным козырьком на снегу. Хута держится неплохо, хотя ходку простой не назовешь, ведь пятнадцать килограммов — это чисто полезного груза, да плюс вес личных вещей, фотоаппарат, вес самого рюкзака. Все это вместе создает достаточную тяжесть, чтобы появилась «кислинка» после преодоления 500—600 метров по довольно крутым скалам. В лагере 3 мы специально запланировали ночевку с тем, чтобы сразу, с первой ходки, получить еще некоторый заряд акклиматизации. На следующий день утром по возвращению в лагерь 2 Хута сказал, что плохо спал ночь и почти не отдохнул. Ну, спуск это не подъем, тем более без груза, хотя эта высота и на спуске забирает силы.

Все время хочется пить, но чаем жажда только притупляется. Стоит дать нагрузку и задышать глубже, как во рту пересыхает. Долго сидели и пили чай со сливками и медом. На баночки с черной и красной икрой даже не хотелось смотреть, хотя вяленую подсоленную рыбку жевали с удовольствием. С тем же удовольствием поглощался сублимированный разведенный в горячей воде творог. Поели, попили и расползлись по своим палаткам. Мы с Казбеком остались в одной, а Хута с Чапом перебрались в соседнюю. Сегодня на спуске из лагеря 3 встретили ребят четверки Вали Иванова. Я бы с удовольствием поменялся с ними ролями. Хочется идти работать вперед, дальше, а нам предстоят еще две ходки с грузами между лагерями 2 и 3. Но это тоже необходимо кому-то делать. Грузы должны двигаться вверх вслед за установкой лагерей. И как в наступательном бою требуется бесперебойное снабжение патронами, снарядами, так и здесь для продвижения к вершине необходимы молотки, крючья, веревки, карабины, кислородные баллоны. Сравнение может показаться странным — война, бой, где люди гибнут от пуль и снарядов — и мирное восхождение на гору. Но не надо забывать, каждый третий восходивший оставался на Эвересте навеки.

На следующий день после утренней радиосвязи отправляемся с грузами вверх. Только теперь нас идет трое. Хута сказал, что плохо себя чувствует, и попытка уговорить его сделать хотя бы еще одну ходку наверх успеха не имеет. Даже разговоры о его легендарном двоюродном брате Мише Хергиани не смогли воодушевить Хуту еще раз подняться.

Мы загрузили свои рюкзаки, сообщили в базовый лагерь о своих потерях и потянули грузы на гору. Половину груза рюкзаков составлял кислород.



Сразу после обеда вышли к лагерю 3. Передохнули и принялись распаковывать и укладывать грузы. Чап чуть раньше нас с Казбеком убежал вниз по перилам, чтобы к нашему приходу приготовить чай. Мы вырубили во льду у скалы нишу и уложили в нее баллоны с кислородом. Продукты, вещи разложили в палатках. Вторая ходка далась тяжело. При спуске на перилах часто отдыхали, и появившуюся при движении вниз одышку приходилось унимать, долго простаивая у очередного крюка. Эта одышка еще обострялась страшной сухостью горла. Нестерпимо хотелось пить. Ну, вот наконец площадка лагеря 2. Подхожу к палатке, где обычно готовилась пища.

Ворочаю во рту шершавым языком в предвкушении нескольких глоточков воды. Открываю створки палатки и вижу дремлющего в ней Чапа.
— Чап, а где чай?
— Чай? — встрепенулся он. — Сейчас будет. Я только немножко прилег отдохнуть. Никак не думал, что вы так быстро спуститесь.
— Серега, ну мы же тебя для этого и отправили вниз.

Усталые ноги сами подогнулись, и я уселся на выступ около палатки. Сверху подошел Казбек. Остановился у крюка и, навалившись боком на скальный выступ, долго и глубоко дышал. Потом выпрямился, перестегнул страховку ниже крюка и подошел ко мне.
— Ну вот, сходили… Осталась еще одна ходка, а потом вниз, на отдых.
В палатке послышалась возня с примусом.
— Чап, дай хлебнуть водички!
— Сейчас поставлю.
— Дай мне хоть холодненькой.
— У него, Казбек, пока никакой нет.
— Ну ни фига себе! А что же он здесь целый час делал? Я пожал плечами.

Ночью спали тяжело, часто просыпались. Любая поза была неудобна. Перевернешься, опять какая-нибудь вещь упирается в бок. Ощущаешь усталость, сонливость, и все равно не получается сразу уснуть. Наконец забудешься.

Утром проснулись разбитые, не отдохнувшие. Во всем теле ломота и вялость, двигаться не хочется. Лежу с открытыми глазами, лень даже посмотреть на часы. Заставляю себя сесть, но от тяжести и боли в голове опять валюсь на каремат. Заворочался Казбек, зевнул и со вздохом сказал:
— Пора вставать. Через полтора часа связь. Примус бензином заправлен?
— Да, Чап вчера заправил. Ты как себя чувствуешь?
— Тяжеловато, за ночь не отдохнул. Голова болит.

Я высунулся из палатки. Свежий холодный воздух пахнул в лицо. Кругом чисто, на небе чистая лазурь. Склоны соседних вершин искрятся под утренним солнцем, лишь внизу, в долине Молчания, да у нас, на западном склоне Эвереста, еще тень. Минуты две я так сидел, привыкая к свежести и оглядывая окрестности, затем полез из палатки набрать в мешок фирна и льда для приготовления чая. Когда вернулся, долго глубоко дышал, приходя в себя. Организм никак не хотел включаться в работу. Не то что двигаться, пальцем не хотелось шевельнуть. О ходке с грузом наверх вообще не думалось.
— Чап там проснулся? — обратился ко мне Казбек.
— Нет, пока тихо, палатка не колышется. Пусть поспит, пока чай закипать будет.

Казбек стал потихоньку вылезать из спальника и рассовывать вещи по углам палатки, освобождая пространство для утреннего стола. В это время я разжег примус, засыпал в кастрюльку из мешка льда и поставил ее на огонь. В кастрюльке послышалось потрескивание нагреваемого льда.

По отдельным неявным признакам я видел, что Казбеку тяжело, но усилием воли он подавлял это в себе. У меня тоже болела и слегка кружилась голова. Я уже несколько раз за утро закрывал и резко открывал глаза, иногда даже встряхивая головой. Боль на некоторое время исчезала, а головокружение оставалось. Оно должно исчезнуть, как только вылезем из палатки и начнем двигаться. Поднялся Чап. Пробурчав приветствие, уселся молча. Казбек, перебирая вещи и продукты, спросил:
— Как спал?
— Так себе...
После непродолжительной паузы.
— Ходку делать будешь?
— ?

Чап с некоторой надеждой заметался глазами от меня к Казбеку, как бы спрашивая: «А что, разве можно не делать?» У меня опять заболел затылок, и я с тем же немым вопросом уставился на Казбека.

Мы с Чапом поняли вдруг, что ведь можем и не делать третьей ходки. Зачем себя мучить? Зачем растрачивать силы, которые в самое ближайшее время будут более необходимы, чем даже этот кислород в баллонах, который предстоит поднять наверх. Что останется от меня после третьей ходки с грузом? Хватит ли потом сил? Если мы сейчас откажемся от ходки, никто нас не осудит, Хергиани ушел ведь после первой.
— Ну, что делать-то будем, мужики? — спросил Казбек и, приподняв крышку, заглянул в кастрюльку с водой. У меня опять заломило затылок. Я пару раз глубоко вздохнул. Чап посмотрел на меня, думая, что я что-то хочу сказать. О-о-о! Как мне хотелось все бросить и пойти вниз, но я не мог решиться и произнести «нет».
— Кто его знает... Не знаю!
— Чап, твое мнение? — обратился к нему Казбек.
Чап пожал плечами.
— Через пять минут связь, базе надо дать окончательный ответ.

Казбек, расслабившись всем телом, с приоткрытым ртом, чтобы легче было дышать, и полуопущенными веками, сидел и ждал нашего ответа. Затем встрепенулся, посмотрел на часы, взял рацию, несколько раз глубоко вздохнул и, делая над собой усилие, полез из палатки. Перестегнув карабин со страховочной на перильную веревку и прокашливаясь, стал устраиваться на каменном приступке в трех-четырех метрах от выхода. Через открытые створки палатки я наблюдал за ним. Чап был занят примусом и закипающей в кастрюльке водой.

Казбек, не переставая кашлять, включил рацию. Послышалось шипение и щелчки. Евгений Игоревич вызывал нас. Казбеку пока никак не удавалось совладать с кашлем. Он навалился боком на выступающую скалу, наклонил голову, и тут, видимо, кашель совсем доконал, его начало рвать. А динамик рации по-прежнему спокойно и настойчиво звал нашу группу. После рвоты кашель прекратился, Казбек, отплевываясь и глубоко дыша, приходил в себя. Десять лет мы ходили в одной связке на маршруты от самых простых до сверхсложных и сверхтяжелых, но такое с моим товарищем было впервые. Я выждал, когда он отдышится, и умоляюще сказал:
— Казбек, ну куда ты еще хочешь выходить?

Он вполне уже овладел собой, бросил на меня злой взгляд, должно быть, оттого, что я вдруг оказался невольным свидетелем его слабости, взял рацию и спокойным голосом произнес:
— База, слышу вас хорошо. Что к нам имеете?
— Доброе утро, Казбек. Как самочувствие? Что собираетесь делать? Как ребята?
— Здравствуйте, Евгений Игоревич. У нас все нормально. Собираемся подняться в лагерь 3.
— То есть собираетесь сделать еще ходку с грузом? Я правильно тебя понял?
— Да, Евгений Игоревич, поняли верно. Сейчас позавтракаем и отправимся.
— Ну хорошо, успеха вам. Если к нам ничего нет, то вызываю Иванова, группу Вали Иванова. Вы их видели, как у них дела?

Тут Иванов включился в связь:
— Евгений Игоревич, я на приеме.
— Здравствуй, Валя. Как у вас дела, чем сегодня намерены заняться?
— Ну, в общем, сегодня последний день нашего пребывания здесь. Миша с Сережей после завтрака отправляются по навешенным перилам наверх и вынесут туда палатку и часть груза. Они дошли вчера до конца стены, а дальше гребень. Снежный, со снежными надувами и выходами скал. Не особенно сложный.
— Гребень, ведущий к вершине? Что, это западный гребень Эвереста?
— Нет, это гребень или ребро, даже не знаю, как его лучше назвать. Он выходит на основной западный гребень, ведущий уже к вершине. Ребята говорят, что до их смыкания веревок десять-двенадцать.
— Понял, Валя, понял. А вы с Ефимовым? Что у вас?
— Мы хотим получше организовать здесь лагерь. Я думаю, что лагерь 3 будет опорным при восхождении, поэтому он должен быть удобным для пребывания в нем участников. А то спать приходится полусидя. После ухода двойки наверх снимем палатки и подрубим под ними ледовые площадки, сделаем их более просторными. А то их как организовали первый раз наспех, так палаточки на них и ютятся.
— Валя, я бы вам рекомендовал подняться с Туркевичем и Бершовым и поднести побольше грузов наверх. Сейчас это гораздо важнее, чем дооборудовать лагерь 3. Им займется кто-нибудь другой.



Евгений Игоревич настаивал, чтобы Иванов и Ефимов сделали грузовую ходку к будущему лагерю 4, которая действительно была важнее для штурма, чем тот мнимый «комфорт», на который они почему-то упирали.

Казбек, Чап и я сидели около включенной рации и слушали их спор. Связь закончилась. Иванов остался на своей позиции. Казбек тяжело влез в палатку и, глубоко дыша, произнес:
— Сообщи мы сейчас на связи, что идем вниз, и Тамм бы нам ни слова упрека не сказал...

Мы с Чапом молча собирали вещи и рюкзаки. Где-то внутри всколыхнулись спавшие до того силы, о которых я даже не подозревал. С какой-то злой веселостью они наполнили меня. Только обжигающий стыд по сей день горит во мне за допущенную в то утро слабость.

Через час мы вышли на третью грузовую ходку. Все правильно, ее надо сделать. Понятие НАДО стало для нас главным на Эвересте — надо сделать, надо сходить, надо выполнить... Как бы тяжело тебе ни было — НАДО!

Вечером спустились в лагерь. На душе было светло и чисто. Конечно же, не сделай мы эту ходку, нас бы никто не осудил, даже оправдываться бы не пришлось, но совесть...
— А все-таки хорошо, Казбич, что мы ее сделали.
— Я утром думал, что умру, если пойду, а сейчас вроде и не устал. Евгений Игоревич на связи передал, что Ильинский к нам поднимается.

Мы уже напились чаю, и вода в кастрюльке закипела повторно, когда на площадку лагеря 2 по перилам вышел Эрик. Как дети радуются возвращению родителей с работы, так мы кинулись к Ильинскому. Чап помог снять ему рюкзак, Казбек освободил вход палатки от вещей, чтобы Эрик мог свободно забраться в нее.
— Шеф, чай с чем будешь? Конфеты, сахар, мед?
— Сливки есть?
— Есть!
— Вот, давай со сливками.
— А сладкое?
— Не хочу.
— Что-нибудь перекусишь?

Эрик, отхлебывая чай, отрицательно мотнул головой, добавил:
— Нет, спасибо, кроме чая, ничего не хочется. Только пить. Почему-то горло сохнет.
— Не только у тебя, у всех, — ответил я.
— Шеф, ты пока пей чай и отдыхай, а мы с Чапом пойдем приберем в другой палатке. Втроем-то мы в этой спали, а для четверых она мала.



Казбек с Серегой взяли тонкие водоотталкивающие коврики и по перилам перешли в другую палатку, стали создавать в ней уют. Эрик с удовольствием пил чай. Разговорами я его не отвлекал, лишь время от времени подливал из кастрюльки. Все мы здесь «обезводились» и высохли. Это как-то особенно четко было видно по Эрику. Глаза глубоко запали, черты лица обострились, только в глазах осталось обычное спокойствие. Допив чай большими глотками, он лег, вытянувшись во всю длину.
— Ну, как акклиматизация? — спросил я у Эрика.
— Да вот, как отстал от вас с этим караваном, так догнать не могу. Пока иду медленно, вроде ничего, но как чуть начну добавлять в движении, так сразу «дыхалки» не хватает. Не пойму, в чем дело. Как-то всегда было легче, а сейчас, сколько... час, наверное, прошел, как я здесь, а отдышаться никак не получается.

Немного помолчали. Я высунулся из палатки, кругом тихо, безветренно, небо усыпано звездами. Совсем как у нас в Союзе, даже не верится, что это склоны Эвереста. В соседней палатке мечется пламя свечи. Казбек показывает Чапу, как лучше уложить вещи. Я опять забрался в палатку и затянул вход.
— Слышь, Эрик, давай с тобой в связке пойдем на Эверест?

Ильинский открыл глаза и повернул ко мне голову.
— А что? — продолжал я. — Как только получишь нормальную акклиматизацию, так и пойдем. А Казбич пойдет с Чапом... А?

Эрик улыбнулся и, помолчав, ответил:
— Худой, но ведь не исключено, что я могу и не подняться на Гору...

Мы опять замолчали. У входа послышались шаги.
— Валера, чаек остался, или Эрик весь высосал? — донесся снаружи веселый голос Казбека.
— Ну ты, грубиян, лежанку в палатке подготовил? — в том же тоне ответил Ильинский.
— Смотри-ка, Чап, — ища поддержки, воскликнул Казбек, — у него еще хватает сил огрызаться.

Чап, прерывая разглагольствования Казбека, поддал ему коленкой под зад, и Казбек чуть быстрее вошел в палатку.
— А с тобой я особо разберусь, — шутливо огрызнулся на Чапа Казбек.
Мы поставили еще чаю и довольно поздно разошлись по палаткам.
Утром встали и ближе к обеду начали спускаться. Я дождался, когда ребята приступят к спуску по веревкам и, подойдя к провожающему нас Ильинскому, сказал:
— Эрик, по поводу вчерашнего нашего разговора... Все, что было сказано, остается в силе.
— Ладно тебе, Валера. Видно будет. Давай вон парней догоняй.

Я пристегнулся карабином к веревке и, стараясь не задеть и не сбросить камни, пошел следом за ребятами.

...Было двадцатое апреля. Мы спустились в базовый лагерь и втроем сидели в ожидании возвращения Эрика. Перед уходом из лагеря мы договорились, что дождемся Ильинского и вместе спустимся на отдых к монастырю Тхьянгбоче. Там уже отдыхала группа Мысловского. Эрик должен был спуститься через два дня.

Мы пришли с последнего выхода вместе с группой Вали Иванова.
В этот последний выход перед штурмом их группа провесила семь-восемь веревок в сторону лагеря 4 (примерно до высоты 8250 метров) и вышла на гребень, который стыкуется с основным, ведущим на вершину. Туркевич с Бершовым вынесли к месту установки палатку и часть снаряжения, а Иванов с Ефимовым выровняли и расширили площадки под палатками лагеря 3. На смену нашим наверх вышла группа Хомутова, которая должна была поставить палатку лагеря 4 и провесить далее по гребню веревки в сторону лагеря 5. Было устное разрешение, если останутся силы — выйти к вершине.



К сожалению, ребята смогли лишь частично забросить необходимое снаряжение. Сославшись на срыв Голодова, — Юра перенес нелегкое испытание: не выдержал крюк, на котором он держался, и Голодов, пролетев метров пять-шесть, завис над пропастью на предыдущем крюке, но все закончилось благополучно, — ребята не провесили ни одной веревки по гребню в направлении лагеря 5, «съели» весь кислород, который находился в лагере 4, и ушли вниз, в базовый лагерь. После восхождения на Эверест на разборе Хомутов, оправдывая действия четверки на последнем выходе, скажет:
— В следующий раз руководству экспедиции нужно обязательно устанавливать высоты, с которых можно использовать кислород и с какой подачей в минуту.
Возразить что-либо трудно.

Все группы отработали на склонах Эвереста по три выхода, установлено было 4 из 5 необходимых высотных лагерей. От четвертого лагеря в сторону пятого гребень не обработан. Кислорода почти нет даже в лагере 3. А по плану следующий выход должен быть штурмом вершины. Руководство экспедиции в этой сложной обстановке должно было принять решение: или сделать еще по одному выходу, но тогда может не остаться сил на штурм, да и летний муссон на подходе, или рискнуть и пустить четверки на штурм. Риск, говорят, дело благородное. Если только он оправдан. Альпинист и так много рискует, и сейчас необходимо взвесить каждую мелочь, каждую деталь.

После долгих дебатов решили запустить одну четверку на организацию лагеря 5 с правом штурма вершины — в том случае, если останутся силы. Отправка на этот выход группы Хомутова теперь исключалась. Значит, выбор должен пасть на группы Мысловского, Иванова или Валиева. У Мысловского вместо четверки осталась двойка, у Иванова группа в полном составе, нас трое, Ильинский должен спуститься вместе с Хомутовым. В случае нашего выхода Эрик тоже не успевает отдохнуть.

Выход группы из базового лагеря Тамм назначает на 27 апреля и предлагает это сделать четверке Иванова. Валя говорит, что семи дней отдыха перед штурмом им мало. Только 30-го они будут готовы к выходу. Тамм настаивает на 27-м, Иванов отказывается. Спор так ни к чему и не привел.

Я занимался раскладкой слайдовых пленок, когда в палатку вошел Казбек.
— Слышь, Валерыч, — в задумчивости проговорил он. — Тамм предложил нам выйти 27-го.
— Да ты что?! — резко повернулся я к Казбеку. Сердце запрыгало от радости.
— Казбич, а как же Эрик? — спросил с надеждой.
— …

Мы молча глядели друг на друга. Ведь это было как раз то, о чем мы мечтали еще в Алма-Ате, а здесь нам предложили — вот вам, ребята, берите.
— Без Эрика-то нельзя.
— Валера, Тамм ждет от нас решения. В нашем распоряжении десять минут.
— Да... — вздохнул я. — Хватило бы и одной. Выйти 27-го я могу только по приказу.
— Я ему так и сказал.
— А он что?
— Говорит, что здесь приказывать не имеет права. Должны решить сами. Я потупил глаза, качая головой.
— Все ясно... Без Эрика мы идти не можем.

Сколько раз после Эвереста я мысленно проигрывал эту ситуацию, ища хоть маленькую лазейку. Увы! До сих пор считаю то наше решение с Казбеком единственно правильным.



После собрания Евгений Игоревич отзывает снизу отдыхающую у монастыря Тхьянгбоче группу Мысловского и предлагает им выйти. Ребята принимают предложение и 27 апреля выходят на маршрут, хотя от начальной четверки их осталось двое — Мысловский и Балыбердин. Черный и Шопин приболели.

30 апреля следом за ними отправится четверка Иванова, 2 мая должны выйти мы с Казбеком Валиевым. Решено, что вторая наша связка Ильинский—Чепчев пойдет 3 мая.

2 мая мы вышли. Спустились с боковой морены, на которой размещались палатки базового лагеря, и пошли по ровной части ледника к ледопаду Кхумбу. За два года отборов, сборов и двух месяцев работы на склонах Эвереста и даже за несколько последних дней отдыха мы были измучены зудом нетерпения. Наконец-то все волнения и неопределенности позади.

Спустившись с морены и став на ледник, мы как бы перерубили невидимый канат, связывающий нас с тем миром, который оставили позади и в который можем вернуться только достигнув цели.

Чувствовалось, что отдых у монастыря Тхьянгбоче благотворно отразился на нашем состоянии. Эх, еще бы там, в зелени, провести пару деньков.



Ледопад преодолели ходко и, не задерживаясь в промежуточном лагере, отправились дальше через долину Молчания к лагерю 1. После ледового хаоса на этом почти ровном участке отдыхаешь. Трещины встречаются только в средней части ледника, да и то они видны и отмечены воткнутыми в снег красными флажками. Хотя темп невысокий, говорить ни о чем не хочется. Все уже обговорено неоднократно на предыдущих выходах. Лагерь вырос перед нами неожиданно.
— Казбич, какое сегодня число?

Казбек на мгновение задумался, потом, хмыкнув, сказал:
— Худой, вчера было 1 Мая.
— Ох и день сегодня длиннющий... А ты Айтматова «И дольше века длится день» читал?
— Ага.
— Понравилось?
— Понравилось. Валерыч, что готовить будем? Есть охота. У тебя какие желания?
— Надо подумать, может, тоже есть хочу. Чай-то с удовольствием. Сейчас следом шерпы должны подойти.
— О! Точно! Я видел, они кусок свежего мяса упаковывали. Отварим рис с мясом, добавим острятины, язык проглотишь.
— Я острого снизу ничего не брал.
— У шерпов это всегда есть.

Забрались в палатку и стали раскладывать вещи.
— Казбек, а ведь экспедиция идет к окончанию.
— Что это ты вдруг? Еще месяц у нас есть. Виза до шестого июня.
— Да, до шестого, если сейчас будет удача, тогда к десятому мая все должно закончиться. Числа пятнадцатого соберемся в базовом лагере, еще неделя на эвакуацию и спуск в Катманду, пока там покрутимся, дня на три-четыре задержимся в Индии, как раз где-то в начале июня будем в Москве.
— Пожалуй, это последний выход. В случае неудачи еще на один штурм рассчитывать нечего. Все нужно сделать сейчас.
— На этот счет у меня даже сомнения не возникают. На Горе нам нужно быть обязательно.
— Ладно, посмотрим, а то непогода как прижмет, будешь там прыгать.
— Казбич, должно же хоть раз нам повезти... На пике России в 79-м году непогода, в 80-м на Южной стене пика Коммунизма — непогода, дважды ходили на пик Коммунизма по маршруту Кузьмина и оба раза сквозь непогоду продирались к вершине.
— Вон уже шерпы подходят, сказал Казбек, позевывая.



Утро 3-го мая солнечное. По радиосвязи сообщили, что связка Ильинский—Чепчев, как договорились, вышла из базового лагеря и находится в верхней трети ледопада. Разрыв движения между нашими связками сутки. Шерпы потянули грузы по перилам вверх, мы с Казбеком замкнули группу. Вторая веревка перил довольно крутая. На выходе с перегиба открытое место, есть опасность, что сорвавшийся камень может угодить в тебя. Быстро проскакиваю открытую полку и прижимаюсь к стене. Все же здесь безопаснее, чем на Южной стене пика Коммунизма. Правда, я еще не поднимался выше лагеря 3. Сегодня Мысловский с Балыбердиным намерены перебраться в лагерь 5. Ох, сколько труда они положили! Хватит ли их до верха?
Чувствуется, что верхняя двойка пойдет ва-банк, будет делать все возможное и невозможное. Это-то и опасно. Только бы все хорошо у них кончилось. Они тоже понимают, что повторения не будет.

Веревочные перила пошли влево, затем вправо вверх по заглаженным плитам, выходят в большой желоб и по правой стенке уходят прямо вверх. От начала перил и до лагеря 2 провешено 27 сорокапятиметровых веревок. Пока идется легко. Высота набрана небольшая, метров 100-150 поднялись над лагерем 1. Рюкзаки старались не нагружать, но все равно плечи болят от лямок. Затянул потуже поясной ремень, плечам стало легче. Опасность падения камней уменьшилась. Двигаюсь с некоторой ленцой, экономлю силы. Около 14 часов вышли к палаткам лагеря 2. Высота 7300 метров. День сегодня солнечный и жаркий. В палатке душно. Разожгли примус и поставили котелок со льдом на огонь. Казбич лег и закрыл глаза. Я тоже откинулся, облокотившись спиной о рюкзак.

Утро 4-го мая. Высота 7300 метров. В бездействии мы ее не ощущаем, но как только начинаешь активно двигаться, «свинец» заполняет ноги, хочется дышать глубже. Проснулись с Казбеком бодренькие. Кругом тихо, ясно и солнечно.
— Казбич, а ведь сегодня обещали непогоду.
— А как ты это себе представляешь?
— Что как?
— Ну непогоду?
— По-моему, непогода для всех одна... Сверху снег, с боков, снизу и сверху ветер.
— Для меня жара тоже непогода, — ответил Казбек, укладывая вещи в рюкзак. Так что, как обещали, так оно и есть. Жарко нам сегодня на крутых местах будет.

Так, перебрасываясь репликами, мы собрались на очередной переход от лагеря 2 к лагерю 3. До утренней связи было еще полчаса, и мы не знали о том, что Балыбердин с Мысловским вот уже 4 часа идут к вершине, и что сегодня впервые в истории советского альпинизма будет достигнута высшая точка нашей планеты. Примем мы это известие в обед, на подходе к лагерю 3, и просто ошалеем от радости. Но все же спустя время небольшая горечь обиды на самих себя вязкой каплей повиснет в душе.

После обеда подошли к палаткам лагеря 3. Настроение радостное. Наши на вершине! Мы с Казбеком будем дожидаться нашу вторую двойку и затем вчетвером — Ильинский, Валиев, Чепчев и я пойдем дальше, к лагерю 4. Эрик с Чапом должны быть завтра к вечеру. По ранее разработанному плану нам с Казбеком положено поднести в лагерь 4 группе Иванова баллоны с кислородом. С этой задачей вполне справлялась одна двойка, и поэтому мы отправились из базового лагеря на день раньше Ильинского и Чепчева. Но Иванов по радиосвязи сообщил, что в дополнительном кислороде не нуждается и ходку в лагерь 4 нам делать не нужно. Так что завтра у нас день вынужденного безделья.

Судьба распорядилась иначе. В 17.30 в эфире прозвучал голос Балыбердина с просьбой о помощи. В 18 часов навстречу Балыбердину и Мысловскому из лагеря 5 вышла двойка Туркевич и Бершов. Во время радиосвязи врач экспедиции сообщил Туркевичу с Бершовым, какие медпрепараты необходимо взять с собой, но на морозе лекарство в ампулах замерзло, и ампулы полопались. Вклинившись в связь, я сообщил, что эти препараты есть в нашей аптечке, но мы с Казбеком находимся лишь в лагере 3. От Тамма получаем распоряжение утром выходить наверх.

На следующий день по пути в лагерь 4 на радиосвязи узнали, что четверка Мысловский — Балыбердин и Туркевич — Бершов спускается вниз из лагеря 5. Мы с ними встретились на подходе к лагерю 4. Я передал часть медпрепаратов Сереже Бершову. Поздравив ребят с восхождением, мы полезли дальше. В четвертый лагерь поднялись после обеда. Выше сегодня идти нельзя, лагерь 5 занят. Сейчас Иванов и Ефимов спускаются туда после восхождения на вершину и там заночуют.

Из лагеря 3 мы с Казбеком захватили по четыре полных баллона с кислородом. По два на подъем к лагерю 5 и по два на штурм вершины. Пока я кислородом не пользовался и даже сейчас, в лагере 4, острой потребности в нем не ощущаю. Очень хочется забраться на Эверест, не пользуясь им. Я считаю, что там, где восходитель начинает использовать кислород, штурм высокой вершины для него заканчивается. Дальнейший подъем к вершине я восхождением назвать не могу. Нет более сильного средства в преодолении высоты, чем кислород.


Выше 8000 м

Вершина близка, до нее чуть больше километра, кажется, протяни руку — и в прозрачном воздухе коснешься макушки горы, четко выделяющейся на фоне ультрамаринового неба. Какая-то сказка, да и только! Шесть человек уже побывало на вершине, сумеем ли мы? Шесть человек... Для такой горы это много, хотя каждый поднялся, использовав свой единственный шанс, обретенный в неимоверном преодолении. Мысловский с Балыбердиным забрались на вершину, оставив на склоне все свои силы. Не окажись рядом Туркевича с Бершовым, неизвестно, чем бы закончилось. У второй связки шансов было больше. Туркевич с Бершовым подошли к терпящей бедствие двойке и, находясь в непосредственной близости от вершины, сумели по рации уговорить руководство экспедиции, чтобы им разрешили штурм. Четвертого мая они поднялись на вершину Эвереста, а уже на спуске подхватили Балыбердина с Мысловским и рано утром 5 мая пришли к палатке лагеря 5.

Возможно, кто-то и попытается их осуждать: мол, там нужно было бы думать о спасении двойки Балыбердина и Мысловского, а не о вершине. Но ведь это у них был единственный шанс, и они его не упустили. Сумели подняться на вершину и помогли спуститься потерпевшим.

Сегодня 6 мая. Прогноз пока оправдывается. Ветер не прекращается. Хотя с утра день начинается ясной погодой, однако к обеду появляются облака и вершину окутывает туман. Что же будет 8 мая? Ведь, по прогнозу, с 8 по 10 ожидается сильная непогода. Если сегодня мы поднимемся в лагерь 5, то, возможно, успеем проскочить. Мимо нас прошла двойка Иванов—Ефимов. Мы напоили их чаем, и они продолжили спуск. Вчера им повезло, спокойная погода продержалась весь день. Сегодня пока ясно. Дует легкий ветерок, хотя иногда стали ощущаться порывы. У нас настроение приподнятое. От лагеря 5 мы отделены одиннадцатью сорокаметровыми веревками.



Впереди довольно пологий гребень. Часов в 11 начали движение. Казбек пошел первым, я следом. Еще вчера, перед выходом к лагерю 4, он подключил маску к баллону с кислородом, и мне никак не удается «усидеть у него на хвосте». При подходе к лагерю 5 я отстал на три веревки. Отдельные, но все учащающиеся порывы ветра перешли в постоянный усиливающийся напор. Впервые за время работы на склонах Эвереста при движении по перилам мне захотелось надеть пуховую куртку. Как раз подвернулась небольшая полочка. Когда я забрался в палатку лагеря 5, бушевал ураган. С наветренной стороны матерчатая стенка выгнулась пузырем.
— Как дела, Валера? — встретил меня Казбек.
— Нормально. Вовремя я надел пуховку, а то бы замерз вконец.
— Мне до палатки метров двадцать оставалось, когда начался сильный ветер. Да так неожиданно.
— Как думаешь, к утру утихнет?
— Обычно вечером прекращается.
— Сейчас пять часов, он только начался, да еще так активно.
— Поживем — увидим.
— Только здесь не поживешь. Высота большая.
— Кислорода у нас много. Ты так и не подключился?

Я отрицательно мотнул головой. Казбек взялся за примус. Надо было готовить еду.
— Давай рис в автоклавчике поставим.
— Давай, но только сначала чай.
— Это само собой.
— Во сколько завтра выйдем?
— Пораньше надо. Сколько я читал про восхождения в Гималаях, все на штурм выходят рано. Я думаю, часа в четыре или пять. С утра и погода лучше.
— А если этот ветер сутки продержится?
— Нет, Худой, к вечеру угомонится, завтра будет тихо, вот посмотришь.

После ужина пригрелись, потянуло на разговоры.
— Казбич, помнишь, как два года назад, в это же время, в Джамбульской области на реку Талас ездили? Сейчас трудно поверить, что где-то тепло, где-то обширные сенокосные луга, можно поваляться и погреться на солнышке. А воздух там... А на Алтае — помнишь, какой воздух? Весь хвоей пропитан. Хорошо мы тогда с тобой на мотоциклах смотались. Все же в оба конца более пяти тысяч километров. И в дождь попадали. На родину Шукшина, в Сростки, заехали...
— Знаешь, Худой, мне еще запомнилась наша с тобой поездка на «Яве» в 78-м году.
— А? Через горы на озеро Иссык-Куль?
— Да, помнишь, какие абрикосы ели! А ночевали... Как трава-то называлась? Душистая такая, с пчелами?
— Эспарцет. У нас же базовый лагерь тогда среди тянь-шаньских елей стоял. Красота вокруг была неимоверная.
— А до этого Фанские горы, прямая противоположность Тянь-Шаню.
— Да, Фаны интересны. Даже непонятно, как могут уживаться рядом жара и ледники.
— Озера там красивые, все разноцветные. От черно-синего до серо-зеленого.
— Картины прямо-таки рериховские.

Казбек сыпнул в кастрюльку заварки и опять поставил ее на огонь покипятиться. На 8500-м из-за низкой температуры кипения воды чай заваривается очень плохо.
— Валерыч, я в книгах о Гималаях читал, что у некоторых восходителей после Эвереста наступала как бы апатия, что ли, к последующим восхождениям, и многие из них потом почти не ходили в горы. Ну, может быть, это слишком, что в горы, я имею в виду — на вершины... А не случится ли с нами что-нибудь такое?

Некоторое время я сидел молча, раздумывая над словами Казбека. Допил свой чай, налил еще.
— Знаешь, Казбич... Не помню, кто сказал, что «желание путешествовать не профессия, а склонность души». Мне было года три, когда я приехал в Алма-Ату из деревни от бабушки. Помню, что было тепло и зелено, наверное, было лето. Впервые осознанно по-детски увидел горы. И запомнилась мне эта сказка — жара, зелень и совсем рядом снег на холмах, до которых рукой подать.
— Как сейчас до вершины?
— Да. Мне казалось, что где-то на соседней улице начинаются горы. Но взрослые объяснили, что идти до них пешком нужно очень долго. Потом как-то осенью, или зимой, или ранней весной поехали на Медео отдохнуть. И вот я помню момент — поднимаюсь по заснеженной тропинке неуверенной детской поступью, соскальзываю, падаю, встаю, опять лезу и — свежесть... Острый запах свежести от снега. Так он и остался у меня в памяти — запах свежевыпавшего снега. С тех пор, когда я иду на любую гору, стоит мне его уловить, все трудности и тяготы уходят прочь и просыпается во мне та сказка, та мелодия детства, которая влечет вверх, к снегу, к вершине. Так что какая бы у меня в коллекции вершина ни была, даже пусть это сам Эверест, пока живет во мне мелодия моего детства, я буду ходить в горы.
— Да, пожалуй, горы прочно легли в нашу жизнь, — сказал Казбек со вздохом, допивая остатки чая. — Давай подготовимся к завтрашнему выходу, а то скоро стемнеет. Выходить в темноте будем, все вещи под рукой нужно держать.

7 мая Казбек разбудил меня в 3.30. Ветер бушевал вовсю. Палатка завалилась на нас и хлопала по спальным мешкам. Ночь была тяжелой. Без кислорода сон неглубокий, я часто просыпался. Ночью оборвалась веревка на коньке палатки, под напором ветра она всю ночь так и хлопала сверху. От каждого сильного удара просыпался. Выйти и подвязать конек было опасно, кругом крутые скалы.

Около пяти часов собрались на выход. Рассвело. Казбек вылез наружу и завязал веревку. Палатка выровнялась, опять стало просторно.
— Что там?
— Сильный ветер, поземка метет. Вершины не видно.
— Что будем делать?
— Выходить нужно, может, поутихнет. Порывами аж с ног сбивает, очень холодно! Надевай кислород, а то обморозишься.
— Кислородную маску надену, а подключаться к баллону пока не буду.

Я выбрался из палатки. Голова кружилась. Встать во весь рост опасался, порывом могло сбросить с гребня. Рюкзак не тяжелый, всего килограммов семь-восемь. Все мои теплые вещи на мне, и все равно холодно. Снега мало, за ночь большую часть сдуло, а тот, что остался, превратился в плотный фирн. Связанные короткой веревкой мы пошли к основному гребню. Меня хватило на пять-семь шагов, затем остановка на кратковременный отдых. Минут через десять почувствовал, что начинаю расходиться. Переходы стали длиннее, остановки короче. Веревка между нами под напором ветра выгнулась дугой.

Резкие порывы ветра выматывали. Будто кто-то схватил за одежду и все время дергает из стороны в сторону. Постоянно хочется иметь три точки опоры, только тогда чувствуешь себя более или менее безопасно. И даже при этом порывы ветра могут развернуть вокруг вбитого в фирн ледоруба.

Казбек идет следом и внимательно за мной наблюдает. Я вышел на западный гребень, вбил ледоруб и, держась за него, стал просматривать дальнейший путь. Казбек тоже остановился, забив ледоруб в фирн. От меня гребень расширяется и уже метров через триста переходит как бы в склон. Что творилось на этом склоне!.. Как это можно передать словами? Будто белые кудрявые волосы громадных размеров разбросали по всему склону Эвереста, и ветер, играя, перебрасывал их во всех направлениях. Мне было достаточно одного взгляда на склон, чтобы уяснить — там я не выживу. Взглянул на Казбека, он в той же позе. Я еще раз посмотрел на склон и без тени сомнения повернул обратно. Только глупцы в такой обстановке могут уповать на счастье. Казбек поднял голову и, увидев меня спускающимся по склону, выпрямился. Я подошел ближе, скрестив руки над головой, стал махать, показывая, что нужно спускаться, уходить в палатку. Казбек продолжал стоять на месте. Он дождался меня и, перекрывая рев ветра, крикнул:
— Ну, что там? Почему пошел обратно?
— Казбич, там глухо! Надо уходить! Не пробьемся!
— Нет, надо вверх! Ветер должен утихнуть!
— Казбич, не выживем! Замерзнем там!
— Я тебе говорил, возьми пуховые штаны!
— В них тоже бы замерз!
— Тогда я пойду один!

Я уставился на Казбека. В последние дни в нем жила одержимость. Он ощущал близость вершины, чувствовал победу. И его ничто не могло остановить. Если раньше он в моем голосе улавливал сомнение, то не отказывался от попытки перечеркнуть его, но когда я уверенно говорил «нет», Казбек без колебаний поддерживал это мнение. Сейчас он не поддержал меня:
— Ну что смотришь?! Отстегивай веревку!

Не глядя на Казбека, я медленно снял рукавицу, несколько раз крутнул муфту на карабине и, выстегнув из него веревку, кинул ее на снег. Ветер, разрывая нас, перебросил узел нашей связки через фирновый гребень. Я резко повернулся и пошел к палатке. Я знал, что Казбек не пойдет один. Только безумец мог решиться на это. Действительно, через некоторое время Казбек догнал меня, к палатке лагеря 5 мы пришли вместе. Ветер не утихал, но в этом маленьком помещении было почти тепло.
Сняли маски и, не глядя друг на друга, сидели молча. На меня навалилась апатия, полное безразличие ко всему. Снял кошки, вибрамы и забрался в спальный мешок. Разговаривать не хотелось. Согрелся быстро. Побелевшие пальцы на руках отошли, и их слегка пощипывало. Ветер не утихал. Максимум непогоды обещали с восьмого по десятое мая. Неужели будет еще хуже? Но куда уж? В голове роились слова и мысли, смысл которых ускользал от меня. Усталость и недостаток кислорода не позволяли сосредоточиться.



«Неужели это поражение? Нет, нет... Силы пока есть, а значит, нужно надеяться. А может, это непогода просто сдвинулась по времени и началась чуть раньше? Тогда, может быть, еще есть шанс? «Я вздрогнул, как во сне, когда приснится что-нибудь неожиданное. «Шанс? Какой шанс? Эверест-то рядом! Ты о чем думаешь? Без горы-то назад хода нет! Остается ждать, ждать, пока не кончится ветер, и опять вверх». Я даже мысленно боялся представить себе, что вернулся без Горы. Как смотреть потом в глаза товарищам? Нет, без горы нам нельзя. Щелкнул динамик, Казбек выходил на штабную связь.
— База, как меня слышишь? Прием!
— Хорошо тебя слышу, Казбек. Где находитесь?
— Евгений Игоревич, ну, в общем, мы в палатке лагеря 5. Наверх прорваться не смогли, очень сильный ветер, и страшно холодно. Пришлось вернуться.
— У нас здесь тоже ветер, сорвало несколько палаток. Что думаете делать дальше?
— Ждать, когда утихнет, и выйти при первой же возможности, даже если это будет ночь.
— Понял тебя, Казбек, понял. Сколько у вас осталось кислорода?
— У Валеры четыре полных баллона, он еще не подключался. У меня два — один полный и один чуть начатый. В общем кислорода много.
— Ясно. — После некоторой паузы: — Вам на месте видней, как решите, так и поступайте, впереди еще штатная связь. Ильинский с Чепчевым вышли к вам из лагеря 4. Так что, может быть, сегодня «состыкуетесь». Если к нам ничего нет, связь кончаю.

А ураган продолжался, и казалось, ему не будет конца. Вот уже почти сутки он бушует. Почти сутки, как палатка непрерывно хлопает над головой. Чувствуется, что силы тают. Вроде просто лежишь в спальнике, почти без движения, а желания к какому-либо действию все меньше. Во всем теле вялость, апатия, и самое страшное — ощущаешь, что начинает подавляться воля.

В четвертом часу в погоде что-то начало меняться. Сразу не скажешь, что именно, но вроде напор ветра стал ослабевать. Начали с Казбеком собираться на выход. Перед тем как вылезать из палатки, Казбек тронул меня за плечо:
— Валера, подключись к кислороду. Так, как ты шел утром, это не ходьба. С такой скоростью мы только завтра к утру на вершине будем, если вообще дойдем до нее.
— Ну что ж, докуда смогу, дотуда и дойду.
— Да кончай ты, здесь ведь не место обидам.
— Я и не обижался. Просто я сначала иду медленно, потом разойдусь.
— Валерыч, нам по световому времени нужно побольше проскочить. Парни говорили, что там стенки встречаются. Хорошо бы их по свету проработать.
— Ладно, подключусь, только гора-то для меня здесь закончится.
— Да кто потом на это обратит внимание. С кислородом — без кислорода. Дошел без кислорода до 8500, это же отлично.
— Не для дяди же я на Эверест лезу.
— Валерыч, время идет. Выходить надо!
— Да, надо... — сказал я со вздохом, устанавливая редуктором подачу кислорода в маску два литра в минуту.

Вылезли из палатки. Ветер значительно ослаб. Мы опять пристегнулись веревкой и пошли к западному гребню. Примерно через час после ухода от палатки вышли на штатную связь с базовым лагерем. Сообщили, что движемся в район рыжих скал. С того места, откуда нами велась связь с лагерем, я отлично видел, как по гребню, по которому мы поднялись вчера к лагерю, сейчас движется наша вторая двойка Ильинский Чепчев. Им до палатки осталось пройти веревки три–три с половиной, то есть около 150 метров. Ветер прекратился вовсе. Идти стало жарко, и я чувствовал, как намокает под теплой одеждой и рюкзаком шерстяная майка на спине. Во время связи я расстегнул одежду. Перебросившись последними фразами, Казбек упаковал рацию в футляр и положил во внутренний карман пуховой куртки.
— Когда о следующей связи договорились? — спросил я.
— В любое время... С этого момента у рации в базовом лагере все время будет дежурный.
— Ну что, идем?
— Идем.
— Тебе жарко?
— Да, по-моему, мы слишком тепло оделись. У меня вся спина мокрая.
— А ты отключи кислород.
— А дышать чем буду?
— Воздухом.

Казбек ничего не ответил, вскинул на плечи рюкзак, поправил под лямками пуховку, и мы опять зашагали по гребню к вершине. Снова задул ветер. Откуда-то появились облака, и нас все чаще накрывал туман. Идем одновременно, стараемся двигаться осторожно. На ногах стальные кошки, на гладких плитах даже их зубья иногда проскальзывают. Незаметно стемнело. Ветер усилился. Плиты вывели нас под стенку. Как будто не протяженная, но в темноте идти на нее не хочется. Предлагаю обойти слева. Начинаем траверсировать по плитам. Метрах в тридцати левее стенку сверху вниз пересекает темная полоса. Что это, пока не видно. Казбек дернул веревку, я обернулся. Рукой он указал на темную полосу на стене. В знак того, что я ее вижу и к ней направляюсь, поднял руку. Это оказался кулуар. В нем обнаружился натянутый тонкий капроновый шнур. Я за него подергал, вроде держит, но уповать на него нельзя. Он явно не наш, а последняя экспедиция здесь проходила три года назад. Подошел Казбек.
— Что, Валерыч, круто?
— Нет вроде. Для лазания удобно, можно «расклиниваться». Тут вроде югославский репшнур сверху висит. Подергал держится крепко. При лазании придерживаться можно.
— У меня три крюка есть.
— Я, Казбич, тоже пару швеллерных взял, но ведь ни беса не видать, бить-то куда? Придется двигаться, как читал в каком-то старом отчете: «Зацепки кончились, пошли так».

Сейчас перед нами был кулуар крутизной градусов 55 с зацепками и трещинами, куда можно вбить крюк и организовать надежную страховку. Но все это уже поглотила темнота. Дул ветер. Облака, гонимые им, цеплялись за западный гребень и клубились с подветренной стороны Эвереста. Луна, на освещение которой мы рассчитывали, была плотно спрятана от нас толстым слоем густой облачности.
— Ну я полез, Казбич!
— Давай, только аккуратнее. Иди наверняка, а то страховка-то, сам знаешь...

Я полез вверх по кулуару, тщательно ощупывая каждый метр скалы.
— Веревки пять метров! — услышал я снизу голос Казбека и остановился осмотреться.

Кулуар уходил выше, и где-то впереди едва угадывалась граница перегиба стены. Она была чуть темнее. Метрах в трех впереди выделялось на черном фоне стены светлое пятно. Надеясь, что это полка, возможно, удобная для страховки, я устремился к ней. Но меня ожидало разочарование, это просто снег прилип на наклонную плиту. Нащупал место в кулуаре поуже и, «расклинившись» в нем коленями и спиной, крикнул:
— Казбек! Пошел! Полностью веревку не грузи! Используй только для поддержания! Выступов нет, конец закреплен на мне!
— Понял!

Через несколько минут Казбек был около меня.
— Ну и темень! — бросил он, «расклиниваясь» ниже.
— Страховать готов?
— Нет, могу только выдавать веревку. Страховать не через что.
— Ясно. Я полез.

С наступлением полной темноты темп движения резко упал. В том напряжении, в котором теперь отыгрывали метр за метром у Горы, мы потеряли ощущение времени. На одном из скальных участков я вышел на всю длину нашей укороченной двадцатипятиметровой веревки, нашел удобную полку с выступом и там организовал страховку. Тремя рывками веревки я сообщил Казбеку, что страховка готова и ему можно двигаться. Действительно, сначала веревка выбиралась легко, как будто на том конце никого нет, но вдруг резко застопорилась, словно заклинилась между камней. И никакого движения. Я подождал немного, потом опять подергал, повторяя команду «страховка готова», но движения по-прежнему не было. Пытался кричать, но сквозь кислородную маску это бесполезно. Появилось беспокойство и тревожные мысли: «А вдруг отстегнулся? Рядом стена, один неосторожный шаг назад или вправо и...» Я решил спускаться. «Хоть бы луна появилась, что ли. Ни зги не видать. Та-ак... Как же я шел эту стенку? Елки-палки, зацепов совсем не помню. Ну давай, только аккуратнее, чтоб без срыва». Отыскивая на ощупь зацепки, я стал тихонько спускаться вниз. Долез до полки, ноги встали на всю ступню. Начал траверсировать скалу вправо по полке. Вот перегиб, за ним полка расширяется. Выхожу за перегиб и нос к носу сталкиваюсь с Казбеком.
— Да ты что, Казбич? Как напугал-то меня... Я уж грешным делом, думал, с тобой что случилось...
— У меня кислород кончился. Баллон менял. Сначала пошел, а потом чувствую, задыхаюсь. Думал, клапан замерз. Я его потряс, постучал о камень, потом глянул на редуктор, а там ноль.
— Когда выходили, сколько атмосфер было?
— Почти полный баллон. Только утром мы с тобой сходили и все. Потом я им не пользовался. Оставалось больше 180 атмосфер.
— Неужели мы с тобой больше пяти часов ходим?!
— Вот и я о том же. Получается так. А у тебя кислород поступает?
— Не знаю. Посмотри на манометр.
— Тоже ноль.
— Менять надо, наверное, остатки в маску попадают.
— Пока стоим здесь, и замени.
— Веревкой выше хорошая полка, там заменю. Казбич, посмотри, сквозь туман лунный свет проглянул. Может, растащит облака?

Мы опять полезли наверх. С тех пор как стемнело, меня не покидает ощущение, что с нами в связке еще кто-то идет, но я никак не могу вспомнить его имя. Вот и сейчас лезу вверх по скале — и будто бы кто-то одновременно движется следом. «Как же его зовут?» Я знаю, что это свой, хорошо знакомый парень, и уже устал вспоминать его имя. Вышел на полку, принял Казбека. Он помог мне снять рюкзак, и я заменил баллон.
— Казбич, меня вот уже несколько часов преследует ощущение, что с нами идет кто-то третий, но я никак не могу вспомнить его имя.
— Не поверишь, у меня то же самое. Все время кажется, что я его отлично знаю, а имя вылетело из головы.
— Мистика, короче.
— Ладно, хватит болтать, пошли, а то все давно спят, а мы с тобой шарашимся по ночным склонам Эвереста.
— Думаешь, и в базовом лагере спят?
— Не думаю, там рация на приеме.
— Не хотел бы я быть на месте Тамма. Какие-то чудаки удовлетворяют свое желание, лезут на Гору, а ты сиди внизу и жди исхода. Ведь первая двойка была на грани.
— Ну, пошли! А то еще до вершины неизвестно сколько, внизу-то вестей от нас ждут.
— Ага, значит, и ты считаешь, что не одни мы сейчас бодрствуем? — спросил я, одевая на плечи рюкзак. — Казбич, а если бы Тамм запретил выход на ночь? Ты подчинился бы приказу?
— Смотря какие выдвигались бы мотивы. А вообще-то на высотах более 8000 метров восходитель сам должен принимать решения, в зависимости от складывающейся ситуации и собственного самочувствия. Я, например, так считаю. По-моему, Тамм такого же мнения.
— Ну пошли, — согласился я, заканчивая разговор. — Выдавай веревку.

В облаках все чаще стали появляться разрывы. Через некоторое время
облачность осела, стало светло. Огромная луна буквально заливала светом склон. Идти стало легко. Я пошел правее на снежное ребро. Ветер совсем прекратился.

Стало тихо, только собственное дыхание нарушало окружающую тишину, слышался скрип кошек по фирну и какой-то странный шелест одежды при движении. Со снежного гребня я увидел, как слева и справа сходятся с нашим два гребня. Значит, вершина близка. Я пошел вверх по снежному ребру. Метров через тридцать остановился, посмотрел наверх. И метрах в двадцати увидел, что все три гребня сходятся в вершину. Трижды дернул веревку. Казбек стал подходить ко мне. Подойдя вплотную и еще до конца не отдышавшись, он спросил:
— Что, устал? Давай подменю!
Я сделал шаг в сторону и жестом предложил ему выйти вперед.

Не поднимая головы, размеренной поступью, вбивая кошки в плотный фирн, Казбек прошел мимо. Метров через пятнадцать он тоже увидел, что вершина перед нами, повернулся и помахал рукой:
— Валерыч, вершина!
Я кивнул.
— Давай иди.
— Казбек отрицательно мотнул головой.
— Пошли вместе, рядом.


Валерий Хрищатый

Встав по обе стороны острого снежного гребня и чуть не касаясь плечами друг друга, мы поднялись на вершину Эвереста. В 1 час 50 минут ночи 8 мая мы достигли ее высшей отметки — 8848 метров, только в это время она была еще чуть выше. От треноги длиной более двух метров, установленной китайскими восходителями, над фирновым гребнем выступал кончик в 15-20 сантиметров. Мы попытались уведомить руководство и ребят о своей победе, успокоить их, снять с них напряжение и волнение, тревогу за наше состояние. Но внизу услышали только наш вызов: «База, база...», и питание село.

Полной радости не было, скорее обида на самого себя. До сих пор не нахожу доводов убедить себя в том, что все-таки взошел на Эверест. Нет... Для меня он остался недосягаем, я так и не смог достичь своей вершины, хотя и сижу на ней с кислородной маской на носу.

Прошло уже несколько лет, но стоит вспомнить тот момент на вершинном гребешке, около маленького столбика от китайской треноги, — не ощущаю радости победы, и опять то же грустное чувство забирается в душу.

Зачем ходить в горы с кислородным аппаратом? Только потому, что они высокие? Но есть более низкие вершины. Зачем лезть сюда, на эту высоту? Ведь человек имеет возможность достичь 10 и даже 11 тысяч метров на борту комфортабельного авиалайнера. И не надо переживать тех трудностей, с которыми сталкиваешься там, на склонах Эвереста. Но никто же из авиапассажиров не считает, что преодолел эту высоту.


Скан разворота из записок Валерия Хрищатого (архив Евгения Хрищатого)

Я встал, глубоко вздохнул и пошел по снежному гребешку, чуть спускаясь с вершины, чтобы набрать камешков. Когда повернул назад, то обомлел от увиденного... По вершине ходило «привидение». Тепло нашего тела просачивалось сквозь одежду и оседало на ее поверхности в виде тонкого ледового панциря. В лунном свете картина казалась совершенно нереальной. Чтобы убедиться, что это не сон, я посмотрел вокруг. Огромная чистая луна на черном, усыпанном величиной с кулак звездами небе, блеск и непривычное шуршание нашей одежды, тусклый свет на фирновых пятнах и едва заметный переход темных осыпных склонов в черные бездны. Как нереальна, как похожа на сон та ночь 8 мая 1982 года...

Минут десять мы находились на вершине и пошли вниз. На спуске, уже когда рассвело, стал ощущать сильный холод в конечностях. Я не взял из базового лагеря пуховые штаны, надеясь, что у нас с Казбеком получится быстро. Но я не рассчитывал на ночное восхождение. Казбек застудил мышцу в левом боку, в области пятого ребра. Кислород кончился. Без того невысокий темп движения вовсе упал.

Казбек останавливался буквально через каждые десять — пятнадцать шагов и задыхался от кашля. Как он потом говорил, у него было впечатление, что сломано ребро и что оно своим острым сколом упиралось прямо в сердце. При кашле это ощущение еще более усиливалось. Во время этих остановок я как мог отмахивал руки и ноги. Особенно беспокоили ноги. После моей просьбы увеличить темп Казбек, превозмогая боль, стал проходить немного больше.

Вот уже пятнадцать часов мы на ногах и в движении. Большую часть времени пробирались в темноте. До этого в полудреме провели ночь в палатке лагеря 5. Бушевавший всю ночь ветер так и не дал нам поспать. Неудачный утренний выход на штурм горы, затем опять отсидка в ожидании улучшения погоды в палатке лагеря 5 и наконец вечерний выход на штурм вершины. Все это уже позади. «Когда же я спал последний раз? — силюсь вспомнить. — Какая-то заторможенность...» Никак не получается сосредоточиться на чем-то одном. Наступило полное расслабление. Мысли текут по каким-то своим каналам.

Опять перед взором удивительный рассвет в Гималаях. Нам с Казбеком посчастливилось, что стали свидетелями необычного появления солнечного света на нашей планете Земля. Случилось так, что бледный шар луны должен был скрыться за горизонтом, а солнце только взошло, и бордовый шар повис на востоке, чуть приподнявшись над кромкой Гималаев. Два шарика, один слева, другой справа. Казбек остановился, дернул веревку и показал рукой сначала на луну, затем на солнце. Давая в ответ понять, что я вижу, поднял руку. Бордовый шарик поднимался над горизонтом все выше, отдавая свой свет вершинам и гребням Гималаев, вытесняя из долин тьму. И как отдельные свечки, разбросанные вокруг, сначала вспыхнули восьмитысячники и уж потом более низкие вершины. Светом наполнились Гималаи. Удивительно неправдоподобно менялась их окраска.

Потом эта картина сменилась, и как кадры киноленты перед мысленным взором — склон Эвереста, гладкие плиты. Мы с Казбеком при спуске ушли слишком вправо, и теперь нам нужно его пересечь и выйти на гребень. Я давно жду нашу вторую связку. Мы должны с ней вот-вот встретиться, а ребят все нет. Сейчас траверснем по склону на гребень и увидим их. Казбек идет впереди, аккуратно ставя кошки на плитах. Вдруг срыв! Метр-полтора скольжения, встает и опять медленно направляется в сторону гребня. У меня соскальзывает левая кошка, подбивает правую, и я на боку соскальзываю метра на два, переворачиваюсь на живот и раскидываю руки в стороны. Скольжение прекращается. Встаю, опять иду следом за Казбеком. Вышли на гребень, связки нет. Неужели они прошли мимо, оттого что мы отклонились? Внизу увидел палатку, около нее никого нет. Наверное, они проскочили наверх. Казбек принялся кричать. Вдруг кто-то показался из палатки и машет нам. Значит, они еще не выходили.



Отдышавшись, Казбек спросил у Ильинского:
— Что, не выходили на гору? — хотел еще что-то спросить, но кашель заставил его приблизить ко рту кислородную маску.
— Чап, увеличь ему подачу кислорода. Казбек протестующе поднял руку.
— Ладно, сиди дыши, — сказал Ильинский, — Тамм на вчерашней связи запретил нам выходить, пока вы не вернетесь.

Придя в себя, Казбек продолжил:
— Как запретил?! А вдруг бы нам потребовалась помощь? Вон как Бэлу с Мысловским?! Рация-то у нас замерзла! — кашель опять прервал его.
— Вот мы уже хотели выходить вам навстречу. Услышали крик, видим — вас двое, значит, все в порядке, перенесли связь. Сейчас через пять минут свяжемся.

Казбек отодвинул кислородную маску в сторону:
— Значит, шеф, сейчас возьмите по два или три баллона с кислородом и что-нибудь перекусить. Погода вроде нормальная. Кругом чисто. Немного поздновато, но к вечеру вы должны вернуться. После рыжих скал пойдут плиты, на них аккуратнее, потом будут встречаться небольшие стеночки. Лазание простое — первой, второй категорий сложности. Кое-где есть репшнур, наверное, югославский...
— Подожди, Казбек, — остановил его Ильинский, — сейчас свяжусь с базой. Уже время связи.

Эрик включил рацию. Тамм вызывал нашу группу.
— Евгений Игоревич, я на приеме.
Но Тамм нас почему-то не слышал и опять повторил вызов. Наши ответы базового лагеря не достигали. Пришлось включиться в связь группе Хомутова, находящейся ниже нас в лагере 4, и ретранслировать наши ответы. Первым вопросом у Тамма был:
— Как ребята? Пришли? Как состояние, самочувствие?
— Ребята сидят в палатке, дышат кислородом. Устали, конечно. Но, я думаю, отойдут и все будет в порядке. Мы с Сережей готовы к выходу и думаем сейчас выходить наверх.
— Как здоровье ребят? Обморожений нет?
— Ну так... Есть небольшие. Слегка руки... Ну, может быть, будут волдыри.
— Зачем ты это говоришь?! — дернулся из угла Казбек, но сухой кашель опять подавил его порыв.

Радиодиалог между Ильинским и Таммом закончился распоряжением начальника экспедиции сопровождать вниз нашу с Казбеком двойку. Никакие доводы и уговоры не смогли убедить руководство разрешить выход Ильинскому с Чепчевым к вершине.

Чувство радости восхождения, совершенного нами, сменилось горечью и отчаянием за нашу вторую связку. Я никак не хотел верить в то, что восхождение второй нашей двойки на Эверест закончилось на высоте 8500 метров. Мне казалось, что тут какое-то недоразумение, что мы спустимся чуть ниже, а ребята опять поднимутся в лагерь 5 и завтра предпримут попытку штурма вершины. Ведь они нам с Казбеком ничем не могут помочь. Но и Гора нас не сломила, почему же они идут по веревочным перилам следом? Распоряжение базы... За что же нас так жестоко наказали? Как было тяжело уносить с Эвереста нам вину, в которой мы с Казбеком
не были повинны. Оставляя за собой следы, уходящие в небо, мы уходили с Эвереста. Заканчивалась еще одна наша сказка...

Из лагеря 5 мы спускались расстроенные и разобиженные на руководство, особенно на Тамма, не разрешившего выход Ильинскому и Чепчеву. Радость нашей победы была жестоко подавлена. Ведь получалось, что вроде есть и наша с Казбеком вина в том, что двойка Ильинский — Чепчев осталась без Горы. Мы видели подавленность наших товарищей. Радость не находила места ни в наших душах, ни на наших лицах.



У меня имеются записи по всем серьезным восхождениям, совершенным за мою альпинистскую жизнь. Их всегда я делал за событиями, пока они свежи в памяти. После Эвереста мне ничего не хотелось записывать, в то же время гималайские события не отпускали меня, держали в высоком напряжении. Нужно было осмотреться, оценить все правильно — на это нужно время.

Сейчас, оглядываясь назад, снова проигрываешь мысленно все ситуации, ставя себя поочередно на место каждого, пытаясь уяснить позицию руководства в той или иной обстановке. Понятно, что не мы с Казбеком были причиной возвращения связки Ильинский — Чепчев.

В течение почти недели связка за связкой, невзирая на время суток, на метеорологические условия, поднимались на вершину третьего полюса нашей планеты.

Сейчас я заново переживаю все увиденное, с грустью, что это уже позади, и с благодарностью, что это было, перебираю черно-белые и цветные «фотографии» памяти. Повторись это вновь, был бы безмерно счастлив окунуться снова в это.



Поколение за поколением людей притягивают горы непостижимым по своей силе магнитом. Меняется тактика восхождений, улучшается снаряжение, а горы остаются теми же — внешне величаво недоступными, но по отношению ко всем восходителям честными и открытыми.

Недоступность и чистота их манит людей. Зря считают, что горы коварны. У гор нет любимчиков, перед ними все равны, и отношение ко всем одно.
Горы зовут... И тот, кто хоть раз в жизни вдохнул их чистоту и свежесть, снова и снова будет возвращаться к ним.



«Советская гималайская экспедиция оказалась самой выдающейся альпинисткой экспедицией мира. А ночные восхождения Бершова, Туркевича, Валиева, и Хрищатого выходят за грани человеческих возможностей. Все, что тут сделано – настоящий героизм!»
Эдмунд Хиллари, первовосходитель на Эверест


Редакция Риск.ру благодарит Евгения Хрищатого за помощь в подготовке публикации!





Ещё больше о страсти к высоте - в нашем проекте "Зов Высоты".
Отправляясь в горы, не забудьте позаботиться о своей страховке. Save pro life бережет путешественников в самых экстремальных ситуациях!