Отбор в Ачик-Таше. Валерий Хрищатый

Здесь и далее фото из архива Валерия Хрищатого

В конце мая мы представили вам наш спецпроект "Зов Высоты", в который вошло интервью с тренером сборной команды экспедиции "Эверест-82" Анатолием Георгиевичем Овчинниковым. Благодаря Евгению Хрищатому мы смогли проиллюстрировать его уникальными кадрами экспедиции из архива его отца. А сегодня читаем воспоминания Валерия Хрищатого.

Отбор в Ачик-Таше. Валерий Хрищатый

1980 год. Август. Об Эвересте, Джомолунгме, Сагарматхе я слышал и читал еще в школе, задолго до того, как начал заниматься альпинизмом. Все эти три названия относятся к одной горе — к самой большой в мире и самой желанной для любого горовосходителя. Многие советские альпинисты на протяжении нескольких десятилетий стремились попасть в район Эвереста и там попробовать свои силы: Евгений Андрианович Белецкий, Кирилл Константинович Кузьмин, Виталий Михайлович Абалаков, Михаил Иванович Ануфриков, Анатолий Георгиевич Овчинников. Это одни из первых кандидатов, которых в свое время, в конце пятидесятых годов, отбирали для выезда в район Эвереста. Прошли годы, и другому поколению альпинистов, к которому отношусь и я, несказанно повезло. Евгению Игоревичу Тамму и Анатолию Георгиевичу Овчинникову при непосредственной и активной помощи Михаила Ивановича Ануфрикова удалось запустить «машину» Первой советской экспедиции на Эверест. Трудно представить тот объем работ, с которым им пришлось столкнуться, трудности, которые удалось преодолеть, неудачи, которые довелось пережить.



Но об этом я задумался позже, после Эвереста, а сейчас мы только отправились в урочище Ачик-Таш, под пик Ленина, на первый отбор кандидатов для поездки в Гималаи.
Наш командный врач Сережа Фомин, качая головой, говорил:
— Вам бы, ребята, после этой стены сейчас не на отбор ехать, а в санаторий, эдак месяца на два, а уж потом вас можно даже на улицы города спокойно выпускать, не боясь, что вы где-нибудь упадете от слабости. Хе!.. На отбор они собрались!
Мы и без него чувствовали, как ослаблены, но никто ради нас отбор переносить не будет, мы и так на него ехали со значительным опозданием.

У каждого из отбираемых были свои сложности, но цель у всех одна — попасть в состав счастливчиков, выезжающих в Непал. Эта проблема
на данный момент встала перед нами самой большой «стеной». Для меня вероятность попасть находилась почти за гранью возможного, и лишь небольшая, тлеющая где-то в глубине души надежда все же подталкивала на этот отбор. Я был обморожен после прохождения Южной стены.

Точно не могу сказать, когда подморозил ноги — или когда с Витей Шкарбаном в непогоду пробивались через «бастион», или когда сидел в палатке на 6900 (при спуске) с примусом на коленях около заболевшего Юры Голодова. Тогда в суете я забыл снять с ног двойной вибрам, и холодные ботинки всю ночь были на ногах. А возможно, эти два фактора наложились друг на друга. И когда Володя Сувига сказал: «И в таком вот виде ты хочешь гоняться со здоровыми людьми, которые специально готовились к этому отбору?!» — я почувствовал, как боль, горечь, обида неизвестно на кого, безудержная злость на себя окончательно утвердили меня в мысли попасть на отбор. Впервые я стал смотреть на ребят по команде не как на спортсменов, а как на людей, с которыми прожил много спортивных сезонов и совершал восхождения самого высокого ранга, с которыми выбирался из сложнейших ситуаций, а порою просто выживал. Казбек... Он всегда мне чуть-чуть покровительствовал, но ни разу даже намеком не давал понять это. Он знал свою силу и никогда не посягал на мои какие-то преимущества. На этот момент меня он знал гораздо лучше, чем я его. И тяжелее всего мне было, кода в его взгляде улавливал сочувствие. Тогда я или закипал весь, или терялся вконец. Ноги меня почти не носили, лишь только злость могла подавить частично боль обмороженных пальцев.


Юрий Голодов

Даже не знаю, на что рассчитывая, вместе с Эриком Ильинским, Вадиком Смирновым, Казбеком Валиевым, Юрой Голодовым, Гришей Луняковым, Сережей Чепчевым я отправился в Ачик-Таш на отбор...

Темно. Володя Сувига заглушил двигатель автомашины. В темном кузове суета с выгрузкой рюкзаков. Вскоре она закончилась, в лагере как раз шел ужин, и нас пригласили в столовую. Здесь состоялась моя первая встреча с людьми, о которых я много и часто слышал, но никогда до сих пор не видел: москвичи — Валентин Божуков, Эдуард Мысловский, Валентин Иванов, Григорий Петрашко; свердловчане — Сергей Ефимов, Алексей Лебедихин, Евгений Виноградский; ленинградцы — Игорь Степанов, Леонид Трощиненко и многие другие.

В столовой я дождался, когда все разошлись, встал и пошел к себе в домик, но по пути из темноты, явно ко мне, обратился женский голос:
— Ты что, поморозился? Ну-ка, зайди в медпункт:
Мне не удавалось сохранить походку ровной, как бы я этого ни хотел: ноги плохо подчинялись, это было видно со стороны.

В медпункте я впервые встретился со Светом Петровичем Орловским
врачом этого сбора и будущей гималайской экспедиции. В комнате за столом сидело несколько человек, пили чай. Меня усадили на скамью и налили в пиалу душистого индийского чая. Шел неторопливый разговор ни о чем и в то же время обо всем. В какой-то мере это отличительная черта альпинистского круга. 80—90 процентов занимающихся альпинизмом — люди с высшим образованием, среди них нередки кандидаты и доктора наук, публика остроумная, ехидная и словоохотливая. Один мужчина расположился у окна. Чуть полноватый, в майке с длинными рукавами, из-за ворота которой прорывалась обильная кудрявая растительность. Это был заместитель начальника сбора по хозяйственной части Виктор Симонович Дорфман.

Слева от него присела женщина в темно-синем свитере, при первом же взгляде на которую у меня в душе появилась невольная симпатия. Слегка картавит, все лицо усыпано яркими веснушками. Сколько я ее наблюдал потом — не видел, чтобы улыбка сходила у нее с лица. Это была детский врач-хирург Любовь Владимировна Шведова. Как раз ей и принадлежал голос, окликнувший меня из темноты и направивший в медпункт.

Я сидел рядом с Орловским, он периодически подливал гостям чай. Разговор шел легкий, непринужденный. Сразу можно было заметить, что Орловский обладает незаурядным чувством юмора. Не спеша напились чаю, потом Орловский осмотрел мои ноги, серьезных опасений они у него не вызвали. Задал ряд вопросов, дал кое-какие таблетки и отправил с миром, сказав, чтобы я назавтра зашел снова.

Утром, в 7.10, ежедневно начиналась зарядка, я же стал разминать и готовить ноги к движению уже с шести. За полчаса до начала зарядки проглатывал две таблетки анальгина и, перед тем как выйти, еще одну. Боль притуплялась. После построения, как только начинался общий бег, я старался забраться в самую гущу бегущих, чтобы не так был заметен руководству. Но бег все начинали довольно резко, и я не в состоянии был удержаться в этой толпе и «вываливался» из нее после первой же стометровки.


Григорий Луняков

После зарядки — завтрак, и потом нам предстояло лазание по скале. Прохождение в связках двух скальных участков по 60—70 метров длиной с нижней страховкой, то есть без поддержки сверху. В случае срыва ты должен задержаться на своем, вбитом ниже крюке. Лазание проводилось с учетом времени. При движении вверх по скале крючья должны пробиваться через каждые четыре метра.

Судьями на скальных гонках были Анатолий Овчинников, Константин Клецко и Юрий Емельяненко. Они снизу строго следили за соблюдением правил. Штрафники наказывались баллами, которые потом переводились в секунды и приплюсовывались к общему времени прохождения.

По связкам разделились так: мы с Казбеком, Вадик Смирнов с Гришей Луняковым, Витя Шкарбан с Сережей Чепчевым и Юра Голодов одной веревкой связался с Мишей Туркевичем — неоднократным чемпионом СССР и призером международных соревнований по скалолазанию.

Каждый скальный участок связка должна пройти со сменой ведущего, то есть половину маршрута первым идет сначала один, затем в средней части его сменяет напарник и заканчивает трассу. По завершении этого маршрута связка переходит ко второму и таким же образом должна пройти его, только тот участник, который начинал предыдущий маршрут первым, здесь обязательно должен принять старт вторым. Если кто-то из них не сможет пролезть по скале первым, то напарник может его подменить, но при этом получаются штрафные баллы.

После демонстрации трассы на старт вышли две связки. На первом маршруте Смирнов—Луняков, на втором мы с Казбеком. Первым лазание должен начать я. Казбек успокаивает и подбадривает:
— Лезь, не торопясь, где чувствуешь необходимость — бей крюк, пусть даже это будет через метр. Главное — спокойно пройти первый кусок. Внимательно просмотри начало, оно вроде несложное. Сначала попробуй в распорах, а дальше лазание по широкой щели. После, где-то слева во внутреннем углу, должен биться вертикальный крюк. Во всяком случае, Сергей Бершов говорил, что там в щель идет средних размеров вертикальный крюк. Плиты шершавые, вибрам на них хорошо держит. На крюке примешь меня, и там я доработаю верх. Как только выйду и организую страховку, так свистну, это будет сигнал к началу твоего движения.

Я надевал на себя снаряжение и, слушая Казбека, кивал головой в знак согласия. Все, готовы. Еще раз осмотрели на себе снаряжение и пошли к страховой площадке. Предстартовое волнение и таблетки обезболивающего заглушили боль в ступнях. После судейской отмашки несколько первых шагов по скале успокоили меня, а боль вновь начала пробуждаться. Скала перед глазами стала приобретать мутно-розовый оттенок. Пальцы рук тоже были слегка приморожены, и полная чувствительность отсутствовала, поэтому на мелких зацепках я работал неуверенно и старался нащупать покрупнее выступы. На этот поиск тратилось много времени, и Казбек периодически просяще окликал:
— Валера, ну чуть быстрее!


Валерий Хрищатый

Во мне снова закипала злость на себя, на свою беспомощность. Ведь я сейчас самым натуральным образом подводил своего напарника. Он стоит внизу здоровый, сильный, «высекая искры копытами», а я тут ползу, неизвестно за какое будущее цепляясь. Ну вот, пункт смены ведущего, Казбек быстро подбирается ко мне и сразу уходит дальше. На одном из крючьев я прошу его остановиться на несколько секунд: надо перестегнуть самостраховку с одного крюка на другой, чтобы она не затрудняла движения страховочной веревки. Казбек остановился у вбитого судьями крюка и завис на нем в своей подвесной системе — «беседке». Мы забыли о том, что использовать судейский крюк для страховки нельзя, и Казбек получает за это штрафные баллы.

Опять из-за меня! Второй маршрут пройден был нами также далеко не блестяще. Но все же удалось устроиться в середине результатов всех участников. После прохождения последнего маршрута спустились к судьям. Вторая связка была еще на стене. Они с самого начала ошиблись в тактике прохождения трасс. У Гриши после Южной стены все пальцы на руках были обморожены, кое-где даже вздулись волдыри. Чтобы этого не заметили врачи и судьи, Гриша ходил в перчатках. Даже за столом во время обеда он их не снимал. А тут почему-то Вадик на первом маршруте вначале запустил Гришу, да и на втором Гриня шел самый сложный участок. Нависающий участок скалы он со своими «сардельками» пройти так и не смог, пришлось вернуться, получить кучу штрафных баллов, и вперед полез Вадик. Потеря времени была большая, в итоге они оказались в хвосте. Гриша сильно переживал свою неудачу, Вадик ходил и удивлялся, а Казбек, осуждая, обложил его последними словами. Вадик оправдывался:
— Я думал, что Гриня со своим ростом в два шага окажется на верху карниза.
Казбек, уходя к машине, бросил:
— Ты бы на его руки прежде посмотрел!

Со скалы каждый вернулся со своими чувствами и настроением. Юра, выиграв этот вид соревнований с Мишей Туркевичем, возвращался гордый, Вадик — расстроенный, Витя с Серегой — неудовлетворенные, а мне стыдно было смотреть в глаза Казбеку. Наверное, у Гриши было состояние, близкое к моему. Даже на фоне своей неудачи я ему искренне сочувствовал.

Завтра мы должны были продемонстрировать свои физические и технические качества на льду. Общая крутизна склона, где предполагался забег, была 45-50 градусов, протяженность трассы около 450 метров. На каждой веревке здесь должен был в середине биться один крюк, а в конце организовывался пункт страховки и приема напарника, где забивалось два крюка. На протяжении трассы обязательна смена одного ведущего. Это был вид программы, в котором мы с Казбеком реально могли надеяться на успех.

После скальных соревнований в лагерь вернулись к обеду. Остаток дня у нас был свободным. Со своей походкой я старался на глаза не показываться и выходил только по крайней необходимости. Но неожиданно кончился анальгин, и взять его я мог только в медпункте. Снова пришлось зайти к Свету Петровичу. Он повторно осмотрел мои ноги и осведомился:
— Ну, как спал ночью?
— Плохо.
— До этого обморожения ног были?
— Да. В 1974 году после попытки восхождения на пик Ленина зимой.
— Тогда были боли такими же?
— Примерно... Будто ноги опустили в кипяток.
Орловский помолчал, постукивая кончиками пальцев по столу. Потом повернулся ко мне и, ощупывая икроножные мышцы, спросил:
— А здесь болит или тянет? Ноги быстро устают при ходьбе?
— Да как сказать... Столь долго ходить, чтобы они устали, я не могу, а боль уже так утомила, что я перестал контролировать, где же она сидит конкретно. Вроде и все ноги болят, а если прислушаться, то горят огнем только ступни, а может, это просто кажется.
Орловский встал и спустя полминуты принес мне пачку анальгина.
— Свет Петрович, а снотворного посильнее у вас нет?
— Нет, я тебе и так сильное дал.
— Но оно мне почти не помогло, я даже вторую таблетку принял.
— Другого нет, к сожалению.

Поблагодарив Орловского, я поднялся и поковылял к себе в комнату. Спустя час к нам в домик прибыл Ильинский. Видно было, что он чем-то недоволен. Эрик прошел немного с порога, окинул взглядом комнату и, посмотрев на меня, сказал:
— Слушай, Валера, ты зачем шляешься по медпунктам? Ты знаешь, что уже стоит вопрос о твоем отчислении со сбора? Ты можешь как-нибудь взять себя в руки и хоть мимо тренерской ходить ровно? Ведь они как видят тебя с твоей походкой, так меня спрашивают, зачем я тебя сюда привез!
— Эрик, но у меня кончился анальгин, а завтра выход на лед. А потом... Обморожение — это же явление временное.
— Валера, здесь идет отбор кандидатов, жесткий отбор. Я бьюсь, стараюсь тебя выгородить, а ты взял и пошел к Орловскому! Свет Петрович зла никому не желает, но когда говорят, что у тебя плохо, то все мои доводы в твою защиту рассыпаются.
— Ладно, шеф, я больше туда не пойду!
— Не пойду... В медпункт ты не пойдешь, а на лед? Сейчас хоть лежи и не выходи отсюда!

Эрик повернулся и вроде как со вздохом вышел на крыльцо.
Впервые в голосе Ильинского я почувствовал, что он не знает, как быть дальше. Даже он растерялся. Время как будто остановилось для меня. Холодный озноб пробежал по всему телу Я смотрел на свои ноги, беспомощно лежащие на кровати, но ощущал в себе силы и, может быть, как никогда реально осознавал свои возможности.



Во время разговора в комнате находились Казбек, Вадик и Витя. Витя с Казбеком перекладывали и отбирали вещи для завтрашнего забега по льду Вадик, до того как зашел Эрик, сидя за столом, записывал что-то на листке бумаги и как бы про себя перебирал перечень снаряжения, которое понадобится завтра:
— Так, крючьев у нас четыре штуки. Маловато... Ну еще парочку или три возьму у Борисенка. У него самые хорошие ледобуры из всей компании. Правда, говорят, что и у Бершова ничего, надо будет пойти спросить, может, даст Казбек! Вы с Валерой завтра со своими ледобурами «Интеральп» побежите? Советую попросить у Коли Черного ледовые молотки, с ними удобнее.
Казбек угрюмо бросил ему
— Не знаю.
Витя вышел на крыльцо. Вадик повернул голову, увидел меня сидящим на кровати.
— Ты, в натуре, Валерыч, возьми себя в руки. Ну что ты, не можешь ходить, как все нормальные люди, что ли?
Я посмотрел на него отсутствующим взглядом и опустился спиной на подушку. Вадик опять уткнулся в бумагу и снова послышалось его бормотание:
— Так значит, жумары не берем, там не круто, кошки надо поточить дополнительно, каски найти полегче...
Я сполз с кровати и поплелся, волоча ноги, в буфет. В голове звонили тысячи колокольчиков, от резких движений голова кружилась, и вообще я страшно устал от этой нескончаемой боли, которая меня преследовала вот уже больше недели, и ничем я ее не мог задавить ни днем, ни ночью. При выходе из комнаты я услышал за спиной голос Вадика.
— Ладно, Влад, занимайся своим делом! — махнул я ему рукой.
Увидев меня в проеме двери буфета, бармен Стас Богуцкий зычным голосом пригласил:
— А, Валера, заходи, садись. Кофе будешь?
В буфете кроме Стаса и Эрика сидело еще несколько человек. Я пожал плечами и остался в углу, чтобы не привлекать к себе всеобщее внимание.
— Ну как дела? — обратился ко мне Стас. — Ноги побаливают?
Я опять пожал плечами, не отвечая.
— Говорят, вы сегодня на скале неплохо смотрелись?
— Нет, Стас... Можно было и получше пройти...
Разговор не очень клеился. Молча допили кофе.
— Я вот баньку хочу затопить, погреться придешь?
— Угу, — я мотнул головой в знак согласия.

Послышались удары в рынду, приглашали к ужину. После ужина я опять залег в свою кровать, на соседней пристроился Серега Чепчев и шумно перелистывал страницы какого-то чтива. За стенкой, в комнате Овчинникова, шло заседание тренеров. Обсуждались скальные бега и примерный состав участников, прошедших к дальнейшему отбору. Стенка, разделявшая нас, была слишком тонкая, чтобы заглушить бурные споры, разгоравшиеся по ту сторону. Мы с Серегой невольно вслушивались в имена и фамилии участников, которым отдавалось предпочтение. Ни у одного из тренеров не слетели, как говорится, с уст наши имена. Да мне-то тут вообще не на что было рассчитывать. Правда, оставалась еще маленькая надежда, что мы с Казбеком неплохо пробежим лед. Так что завтра к утру нужно быть готовым.



Вечером всем раздали анкеты, в которые мы должны были вписать наиболее сильные свои восхождения за последние пять лет на семитысячники в рамках чемпионата СССР и восхождения высшей — 6-й категории трудности. У меня получилось пять восхождений на пик Коммунизма, четыре на пик Ленина и пять маршрутов 6-й категории трудности, в том числе в двух чемпионатах СССР мы были первыми. Сумма баллов за эту анкету получилась очень неплохая, а это были основные баллы. Утром опять встал за час до общего подъема и размял ноги. Вышел на зарядку и, когда все побежали, снова полез в гущу ребят, но услышал справа голос:
— Не надо, не беги! Ну зачем себя мучаешь!
Я повернулся и увидел Евгения Игоревича Тамма. Он протянул руку и придерживал за плечо. Я резко дернулся.
— Нет! Надо, — и принял влево в надежде снова затеряться в толпе. Но он ухватился цепко.
— Иди вон на поляну и там разомнись. Зачем тебе бежать со всеми? Все равно отстанешь!
— Ну и что? — упрямился я.

Но Тамм настоял, и мне пришлось подчиниться.
После завтрака меня вызвали в медпункт, там собрался консилиум из пяти врачей, чтобы решить, что же со мной делать дальше. Осмотрели мои ноги, заставили пройтись, спросили, было ли у меня раньше нечто подобное. Потом попросили подождать ответа на крылечке.

Для меня этот ответ показался громом среди ясного неба, я мог ожидать чего угодно, но только не такого. На сборе меня оставляли до конца, но соревноваться запретили. Более сурового приговора быть не могло.

Я выслушал его и, ничего не ответив, поплелся в домик. Там было шумно: гремели крючья, бряцали карабины, упаковывались и укладывались в рюкзаки кошки. Я прошел мимо ребят, сел на кровать и привычным уже движением опустился спиной на подушку. Потолок то удалялся, то оказывался прямо перед носом. И вдруг ощутил, как дорого мне это бряцание крючьев, карабинов, этот шум сборов. Никогда раньше не думал, что все это для меня столь желанно. Подавляя нарастающий шум в голове, повернулся на бок.
— Собирайся, Валера, пора выходить.
— Сегодня, Казбич, бежишь без меня. От дальнейшего сбора я отстранен.
Бряцание стихло.
— Хм, Худой, доигрался, — начал Вадик. — Я тебе говорил, чтобы ты меньше отсюда высовывался. Ну зачем ты вчера к Стасу пошел?

Я почувствовал, что мне не хватает воздуха и резко сел на кровати. Чуть ему тогда не бросил: «Где же ты был, когда дорабатывалась стена в непогоду? Почему не подменил Гришу? Тогда, может быть, сейчас не бросали бы такие никчемные и обидные обвинения». Хорошо, что мне удалось сдержаться и смолчать. Это было бы злое и несправедливое обвинение человеку. Никто нас не заставляет лезть на стену. Все делается добровольно и настолько, насколько у кого получается. Не хочешь — не иди, не можешь — не лезь. Ведь я тоже мог не пойти, но тогда бы пошел Казбек... И представься еще такой случай, не задумываясь подниму руку снова.

Ребята собрались и стояли около крылечка. Я потащился проводить их хотя бы за дом. Теперь можно было и не скрываться. Пожал им руки, пожелал успеха и, прислонившись плечом к стене, с тоской стал смотреть им вслед.

Какое-то не утихающее чувство собственной вины сидело во мне, хотя я не знал, в чем она.
Я повернул голову, упершись лбом в стену, в душе появился слепящий страх одиночества, почему-то показалось, что меня просто бросили, что мне нет больше места в строю.

Первый раз в жизни я почувствовал, что у меня где-то есть сердце, что оно стучит и может болеть... Каждый раз, когда слушаю песню Высоцкого «Погибающий корабль», вспоминаю то состояние, в которое окунулся, стоя у крайнего домика международного альпинистского лагеря «Памир». Тогда и зазвучали в голове слова этой песни, которую слышал-то, может, только пару раз:

А у всех молодцов благородная цель,
И, в конце-то концов, я ведь сам сел на мель!

Представил, что кто-нибудь вдруг увидит меня и у него может проснуться ко мне жалость. Я резко и зло дернулся от стенки и бросил себе:
— Ты что, парень, ошалел, что ли?!

Снова посмотрел вслед ребятам. В колышущемся мираже группа была уже далеко за лагерем. Я тряхнул головой, зыбкий мираж исчез, и я четко увидел, как шесть человек направлялись к склону. Как мне захотелось оказаться в числе 24-х, но я выбыл из игры.

Я поплелся в буфет к Стасу, по пути умылся в ручье. За чашкой кофе просидел у него, пока не вернулись ребята с бегов. На этот раз они выступили лучше. Успех опять был у Туркевича с Голодовым, Смирнов с Луняковым, которые были на втором месте, проиграли им 40 секунд. Шкарбан с Чепчевым пристроились пятыми. Казбек бежал в связке с Эльвирой Насоновой — мастером спорта СССР по альпинизму, «снежным барсом», очень симпатичной женщиной. Эльвира прибыла на сбор с той же целью, что и все — попасть в Гималаи. Из числа 39-ти участников она была единственной представительницей женского пола. Но ее поставили в равные с мужчинами условия, и она так и осталась 39-й, хотя в связке с Казбеком они вышли на десятое время.

Ребята со мной о бегах старались не говорить. Эрик тоже ходил молча, и я окончательно решил, что на меня махнули рукой. После заключительного дня, когда результаты участников стали известны — а они были неплохие у всех, руководство встало перед серьезной проблемой, кого же оставить в числе двадцати четырех. Все соревнования и тесты были позади, остался последний и самый главный, так называемый, «гамбургский счет». Каждому из 39 участников выдавался листок со списком состава претендентов, где, не указывая своей фамилии, следовало проставить номера против каждого из 39 в порядке предпочтения. Эти анкеты потом собирались и сдавались в тренерскую, где проводился подсчет баллов. Участник, напротив которого стояла единица, получал один балл, а тот, против которого — 39, имел 39 баллов, и так по всем анкетам баллы суммировались, и тот, кто набрал наименьшее число баллов, был первым, а наибольшее, — последним, то есть 39-м.

Получилось так, что все алмаатинцы оказались в числе 24-х. Даже я пристроился 21-м. Вот это был сюрприз!
По сумме баллов первым стоял Юра Голодов. Поверив в свое превосходство, он даже среди нас ходил надутый, как пузырь.


Стена пика Коммунизма

Тренерский совет ни в коей мере не устраивало то обстоятельство, что столько человек из одной республики, представители одного общества и даже одной секции активно вмешались в распределение мест кандидатов и по набранным баллам полным составом проходили к следующему отбору. Поэтому руководство предложило Эрику оставить на свое усмотрение четырех человек, ну, может быть, с очень большими допусками — шесть.

Последнее время я почти не выходил от Стаса. И сейчас сидел у него и потягивал кофе, слушая рассказы, как в старые добрые времена он охотился на Кавказе на козлов. Отворилась дверь, и вошел Казбек — аж сияет:
— Худой! Список видел? Ты двадцать первый!
— Видел. Мне кажется, это еще ничего не значит.
— Казбек, кофе будешь? — обратился к нему Стас.
— А есть? Ну налей немного.
Мне приятна была искренняя радость Казбека.
Впервые за несколько дней я почувствовал, что не одинок, что рядом есть близкий человек, друг. Отношения между нами всегда были ровные, просто после голосования с меня был снят накал напряженности, и та отрешенность была снята.

Еще немного поговорили, поблагодарив Стаса, отправились к себе в домик, скоро должны были звать к обеду. От входа в столовую нас окликнул Ильинский:
— Эй, мужики! Ну-ка, пойдите сюда. Всех нас не хотят пускать на отборы.
Казбек сразу:
— Кто?!
— Тренерский совет. Дают нам всего четыре места, ну, возможно, удастся отсосать шесть.
— Это не считая тебя?
— Да. Четыре места участникам.
— А почему?
— Говорят, что нас и так много.
— Ну и что? Мы же выиграли?

Они хотят, чтобы были представители как можно большего числа городов и республик. — Сделав жест рукой, как бы останавливая этот ненужный и уже без нас решенный спор, Эрик продолжил: — Нам предложили провести внутри команды «гамбургский счет», чтобы выявить четверку или шестерку участников.


Михаил Туркевич

Я стоял рядом, опустив голову, и слушал разговор, сам в него не влезая.
— Шеф, ну ты сам же можешь назвать этих людей?
— Руководство вообще-то мне предложило это сделать, но я думаю, если вы назовете состав сами, это будет объективнее.
— Тогда это можно провести и без «гамбургского» голосования, а просто открыто. Что ж, мы в глаза друг другу не сумеем сказать, кто чего стоит?
— Можно и так... Передайте ребятам, пусть подготовятся. Перед ужином я должен представить список. Зайду к вам часиков в пять вечера.

В комнате нас жило семеро алмаатинцев и Миша Туркевич из Донецка.
Он весь этот сезон ходил с нами, и как мы приехали вместе из-под пика Коммунизма, так в одной комнате и оказались. Зашел Эрик. Миша обратился к нему, мешая русские слова с украинскими:
— Ну, шо у вас там за стенкой гомона не слыхать? Банкетик-то прощальный думают организовывать?
— Думают, Миша, думают. Ты оставь-ка нас одних на полчасика.
— Та шо у вас за секреты такие от меня появились? Валяйте при мне, я никому ни-ни...
— Давай-давай, Миша, погуляй.
— Только так гарно на коечке устроился, и куда-то идти надо, — весело бурчал Миша, направляясь к двери. Все уже ясно, списки вывешены, ну шо ишо разбираться.

Когда дверь за Мишей закрылась, Ильинский обратился к оставшимся:
— Парни, давайте все за стол... Казбек с Валерой вам сказали, что от нас требуется? Будем тайно голосовать или открыто?
— Да что мы друг от друга когда скрывали? Давай открыто.
— У всех такое же мнение, как у Вадика?
Ребята кивнули. Воцарилась тишина.
— Будем называть в порядке предпочтительности. Кто начнет?
Все застыли в ожидании.
— Ну что, капитан, — Эрик взглянул на Казбека, — давай с тебя.
— Раз смелых нет, начну я.
Секунд пять-десять помолчал, потом четко, отрывисто и убежденно стал называть фамилии:
— Валиев, Хрищатый, Смирнов, Шкарбан, Луняков, Чепчев, Голодов.
Опять тишина. Эрик прервал:
— Повтори еще раз.
Казбек повторил фамилии
— Вадик, давай ты, и дальше, как сидим, будем выступать по часовой стрелке.

Вадик назвал состав в следующем порядке:
— Валиев, Смирнов, Хрищатый, Шкарбан, Чепчев, Луняков, Голодов.
Остальные ребята называли тот же состав, только меняли местами нас с Вадиком и Чепчева с Луняковым. Осталось выступить Юре Голодову, но он сидел застывший, видимо, не в состоянии совладать с той гаммой чувств, которые сейчас возникли у него в душе. Эрик повернулся к нему:
— Юра, твое слово.
Юра пожал плечами и что-то попытался сказать, но комок прочно застрял в горле.
— Ты согласен с ребятами?
Юра только повторил жест и снова уткнулся взглядом в стол.
— Так... Теперь у меня к вам еще вопрос, — обратился Ильинский к присутствующим. — Вот сейчас я подам список, предложенный вами, в тренерский совет. В первой тройке везде был назван Хрищатый. Для тренерского совета это, конечно, неожиданностью не будет, но все они, во всяком случае большинство, настроены оставить его за бортом. В конечном итоге мы можем просто потерять место. Голодов у нас сейчас оказался седьмым, а между тем на общем сборе числится в лидерах.
— Мы же друг друга знаем лучше, чем они нас, — буркнул кто-то из ребят.
— Не первый год вместе ходим, — вставил Казбек.
— Даже если место пропадет, его надо оставить за Худым. Он его честно заработал прежними маршрутами, — добавил Вадик.
— Все согласны со Смирновым, или есть другие мнения? — А что, Влад прав, — кивнул Витя.
— На Южной стене в непогоду обрабатывать бастион вышли Витек с Валерой. Не очень-то много было желающих, — поддержал Казбек.
— Ладно, значит, я список в таком виде и передам Овчинникову, а там посмотрим, — сказал Эрик, поднимаясь из-за стола.


Казбек Валиев

Собрание закончилось. Все разошлись по своим койкам, кто-то из ребят продолжал еще бурно обсуждать отдельные моменты.
На другой день после завтрака к нам зашел Эрик. Сразу же с порога выдал радостную весть.
— Парни, всех включили в состав!
Голос из угла:
— И Юрку тоже?
— Я же сказал — всех. Только, Валера, тебе предлагают съездить в Москву обследоваться, и по результатам будут смотреть, допускать тебя или нет. Сейчас ты 21-й, если обследование не пройдешь, твое место займет кто-нибудь из запаса.

Видимо, я уже «перегорел», перенервничал и сейчас воспринял это спокойно.
От поездки в Москву на обследование у меня до сих пор остались на удивление светлые воспоминания. Вылетая из Алма-Аты, я вообще-то заранее был настроен на неудачу, но уж коль подвернулась такая возможность, то ее решил использовать. Ноги беспокоили всерьез, и мне самому было важно знать, можно дальше заниматься высотным альпинизмом или уйти и готовить молодежь, совершая восхождения на невысокие теплые горы. Мысли уйти из альпинизма у меня даже не зарождалось. Я представить себе не могу, как можно жить без этого общества.

Москва встретила солнечным днем. К вечеру добрался до общежития завода ЗИЛ. В это время там проходил преддипломную практику брат Казбека Даурен Валиев. Он-то и приютил меня на своей койке в комнате, где жили еще трое его товарищей. Даурен по характеру значительно мягче Казбека, гордится своим старшим братом, его успехами и просто боготворит его.

По возвращении с сеансов обследования я подсаживался к ребятам на вечернее чаепитие, и мы подолгу беседовали. Горная тема за две недели моего пребывания там не успела иссякнуть. Они слушали рассказы про другую жизнь, с которой лишь частично сталкивались, читая Джека Лондона. Но там книга, а здесь живой человек, которому можно задать вопросы. И удивительно, сколько бы я ни встречался с аудиторией, возраст которой не более двадцати лет, ни разу не слышал вопроса: «А зачем все это вам нужно?» или «А сколько вам за это платят?»

Может быть, этих ребят тоже когда-то заест быт, но это от них самих зависит. А я был бы очень рад, если бы хоть какие-то моменты из моих рассказов о альпинистах запали в их души светлыми пятнышками, а потом передались их детям.

Что касается медицинского обследования, то оно проходило во Втором московском медицинском институте имени Н.И. Пирогова с 10 по 16 сентября и закончилось благополучно. На основании лабораторных исследований, реографии, тщательного осмотра невропатологами, хирургами и другими врачами поражения периферической нервной системы и кровеносных сосудов не обнаружено, заниматься высотным альпинизмом не противопоказано. С хорошим настроением я вернулся домой в Алма-Ату.



Ещё больше о страсти к высоте читайте в нашем проекте "Зов Высоты".
Отправляясь в горы, не забудьте позаботиться о своей страховке. Save pro life бережет путешественников в самых экстремальных ситуациях!