Из Арко с подарком...

Предисловие это призвано подогреть интерес читателя, поскольку подразумевает наличие в последующем рассказе некой интриги, неких леденящих душу кровавых событий, а всеми этими победоносными: «пришел – увидел – победил» в наше пресыщенное время едва ли заманишь кого-нибудь на страницы своего повествования.

В сущности, рок (так же, как и rock…) был ко мне, если не благосклонен, то, по крайней мере, милостив: пять прекрасных, большей частью солнечных дней отходил я в своё удовольствие и лишь на исходе пятого на предпоследней верёвке последнего маршрута жизнь преподала мне неожиданный урок. Жизнь пообтесала меня, как в прямом, так и в переносном смысле…

В Арко мы приехали лазать трад, и это не вполне очевидное для нас решение, поскольку трада у нас и дома хоть ложкой черпай - Вади Рам под боком, - а за спортивными мультипитчами приходится ездить в дальнее зарубежье, и логично было бы для нас лазать в Арко именно спортивные мультипитчи, но у меня пришел аппетит во время еды, и мне захотелось не просто отдохнуть и развлечься, но и совершить подвиг: к примеру, взойти на Мармоладу, а для этого нашей команде, Лене и Косте и мне, необходимо было поднатореть именно в траде, и я выбрал трад.

В итоге, департамент погоды небесной канцелярии не утвердил мои планы на Мармоладу: за пару дней до нашего отлёта, в посёлке Каназеи, который у её подножия, всё ещё валил «хэви сноу». Гималаев в Доломитах мы не искали, а потому снаряжение, связанное только с восхождением на Мармоладу, было извлечено из рюкзаков, но традовое железо осталось: мы были уже настроены на трад, и даже были отобраны подходящие для нас традовые маршруты: примерно штук двадцать на 7 дней, из которых половина обещалась быть дождливой…

В аэропорту я сдал в багаж рюкзак с абсолютно обсессивным количеством скальных туфель: 12 (двенадцать) пар туфель… Со скоростью лесного пожара весть о нашей поездке в Арко облетела тусовку, и каждый второй скалолаз Израиля попросил меня об одолжении сдать в ресолинг его туфли. Что ж, когда-нибудь они тоже соберутся в Арко налегке…

Паспортный контроль. Уже стоя у красной линии, я понял, что сделал ставку не на ту лошадь, но было поздно метаться. Из окошка на меня выглядывала круглолицая пограничница со смышленой стервозинкой во взгляде. Изнурённая скукой въедливая девица, - что может быть опаснее на паспортном контроле? Разом проснувшись, с пристрастным интересом она изучает несовершенства моего документа.
- Вы знаете, что ваш паспорт не в порядке?
- Да, я знаю, там немного надорвана страница (надорвалась под непосильной ношей многочисленных поездок…), но я уже несколько лет так езжу, и меня всё время пропускают (ты что, типа, умнее всех по обе стороны границы?..).
- Вы её пытались подклеить?
- Нет, что вы, мне когда-то объяснили, У ВАС ЖЕ – на контроле, что этого делать нельзя, а с надорванной ездить МОЖНО (два ударения: на «у вас же» и на «можно»… Улыбаться! Улыбаться как можно шире).
- С надорванной ездить нельзя. Мне очень не хочется портить вам отпуск, но, вообще-то, я должна была бы вас не пропустить. Вы знаете, что вы можете сделать новый паспорт прямо в аэропорту? Это будет стоить вам тысячу триста шекелей.
- Да, я знаю, но меня всё время пропускали, поэтому я был уверен, что в надорванной странице нет никакого криминала…
ТЫСЯЧА ТРИСТА ШЕКЕЛЕЙ!.. Я держу улыбку из последних сил, - как штангист рекордную штангу, затем заставляю себя забыть о деньгах (испугался – сорвался, - какой скалолаз этого не знает…), беру себя в руки, унимаю дрожь колен.
Улыбаюсь мягкой отеческой улыбкой, глядя прямо в преисполненные служебного внимания карие глаза и надеюсь лишь на добрые морщинки в уголках собственных отеческих глаз: посмотри, какой я зайчик, - разве можно обидеть такого зайчика?..
- Знаете, учитывая, что раньше вам позволяли проходить контроль с таким паспортом, на этот раз и я вас пропущу, но в следующий раз вам это не удастся. В лучшем случае, вам это будет стоить тысячу триста шекелей.
Она торжественно опускает на мой документ свою дамоклову печать, и я проскальзываю в «прекрасное далёко», так и не решившись выяснять, занесен ли я теперь в некий компьютеризированный «черный список», или же единственным следствием происшествия является то, что впредь мне следует внимательней относиться к выбору окошка при прохождении паспортного контроля.

Пол нашего апартамента, весьма скромного, отнюдь не королевского, покрыт ровным слоем снаряжения: всё необходимое двум связкам для прохождения любого маршрута, хоть спортивного, хоть традового.
- Так ты отобрал нам, наконец, маршруты?.. Назавтра и вообще?
- Я думаю, завтра мы полезем что-нибудь несложное, питчей на пять, учитывая прогноз. С утра пробежимся по магазинам и найдём ресолинг, а когда погода устаканится, пойдём лазать. Полезем завтра «Марселлу» на Колодри, а на остальные дни я отобрал «Елену» и «Барбару», и, может быть, «Афродиту», о которой Сойфер с Чесноковым говорили, и, может, «Рафаэллу».
- Это ты специально одних баб отобрал?..
Хм… И вправду…
- Да нет, как-то само получилось, - Фрейд попутал…

Костю, в отличие от Лены, ничуть не интересуют глубины моего подсознания, его интересуют вопросы сугубо практического порядка: вопросы логистики и безопасности:
- Ты не боишься, что скалы не успеют высохнуть после дождя? - спрашивает он меня, и я, конечно же, этого боюсь, но терять день не хочется, да и если не попробуешь – не узнаешь, а потому я отвечаю ему с напускной беспечностью:
- Во-первых, если будет ветер, они подсохнут быстро: эта Марселла - на южной стороне Колодри, а во-вторых, это полезно, уметь лазить по мокрым скалам. Это вполне самоценное умение, и его нужно тренировать.
Костя любит учиться новому, а потому охотно со мной соглашается. Вероятно, он решил, что я сам прекрасно умеют лазать по мокрым скалам и намерен поделиться своим бесценным опытом с ним и с Леной.

Влажная Марселла

Для того, чтобы только подступиться к Марселле, нам пришлось преступить закон и попрать право частной собственности, - я пишу это не бахвальства ради, но с горечью и сдержанным раскаянием.
Расположен этот маршрут в секторе «Rupe Secca Sud». Я не знаю, что такое «Rupe Secca», но «Sud» означает «южный». Этот сектор расположен на самой южной оконечности Монте Колодри и обращён лицом к тому самому крутому останцу, на вершине которого красуется пресловутый «Кастелло ди Арко» - элегантное фортификационное сооружение, эмблема города.
Сектор отделён от останца перевалом, с которого в сторону долины реки Сарка спускается популярная «виа феррата». Подход же к сектору находится с противоположной, тыльной, стороны хребта.
Поднявшись по серпантину дороги почти к самому перевалу, мы довольно легко опознали сам сектор, но никак не могли обнаружить к нему подход: весь склон под сектором был огорожен высоким забором с колючей проволокой. За забором скучали, покинутые персоналом по причине субботы, подъёмные краны и бульдозеры.
Отчаявшись обойти забор с фланга, мы отправились к главным воротам на коих обнаружили недвусмысленное предупреждение: вся земля за забором и все твари её населяющие, и все травы, тварей питающие, и все строения на земле стоящие, и все машины и механизмы эти строения возведшие находятся в частном владении, нарушитель коего будет строжайшим образом наказан. Специально для людей лазающих было разъяснено, что сектор «Rupe Secca Sud» не разрешен для восхождений, а информация, приведенная в общеизвестном «гайд-буке», более не соответствует положению вещей…
Я уважаю частную собственность, хотя сам обладаю ей в весьма незначительной мере, и я очень уважаю закон. И Костя уважает закон. И Лена уважает закон, хотя и в меньшей степени, чем я или Костя, поскольку женщина всегда рассчитывает на его снисхождение больше, чем мужчина.
Поэтому мы сделали ещё одну отчаянную попытку обойти забор по правому флангу, там, где он примыкал к скале, и в другой день, возможно, нам бы это удалось, но после прошедших накануне дождей почва на крутом склоне превратилась в скользкую глину, и после нескольких попыток нам пришлось признать своё поражение.
Поскольку начали мы своё мероприятие и без того поздно, перед нами встала вполне очевидная дилемма: попрать закон, рискуя навлечь на себя неприятности, из которых муки совести представлялись мне самой незначительной, либо отправится восвояси с пустыми руками, - т.е. потерять драгоценный день короткой поездки.
Воспользовавшись своими лазательными навыками в преступных целях, озираясь, как воры, перемахнули мы через забор и вдоль поросших маком террас (не в маке ли первопричина запрета, подумал я…) направились к подножию маршрута.






У ног Марселлы простирался густой буш и бушевала непролазная сельва… Все попытки подойти к началу маршрута увязали в непроходимом сплетении колючей лозы, и только справа, там, где в гайде был прочерчен пунктиром альтернативный вариант, «зелёный ад» давал слабину. По заросшему зеленью коридору, в коем мачете оказался бы куда более уместным инструментом, нежели френды и стоппера, взгромоздился я на скальный пьедестал, на верхушке которого заканчивался первый питч и начинался второй, - он же и ключевой.
Я внимательно изучил видимую мне порцию препятствий. По внутреннему углу, у подножия которого я находился, стекали ручейки воды, кучерявился сочный мох, из всех значительных отколов, как из декоративных горшков свисала какая-то герань. Безнадёжно высоко, в той выси, из которой уже невозможно упасть в бережные руки товарищей, не переломав их, как спички, виднелся старый крюк первопроходцев. Лучше бы нас задержали во время преодоления забора!..
Лена попыталась отговорить меня от восхождения, но Костя, которому я накануне объяснил, что нам необходимо тренироваться лазать по мокрым скалам, поддерживал меня и ободрял.
После нескольких минут отчаянной борьбы, в двух-трёх метрах над землёй я поскользнулся и едва не свалился вниз. Удержался, спешно чего-то куда-то заклинил и затравленно посмотрел вниз.
- Слезай обратно!..
- Как я могу слезть, подумай сама, - я и сюда-то еле залез…
Каждый кармашек, который я обнаруживаю в скале, полон предательской влаги. Попробовав его, я тщательно обтираю об себя пальцы и погружаю их в магнезию. Затем я проверяю следующий – с тем же результатом… Носки туфель я тоже натираю магнезией, но при первом контакте со скалой тут же пачкаю их какой-то мокрой дрянью.
Идиот… Придурок… «Это полезно – уметь лазить по мокрым скалам» - тупая, самонадеянная скотина, которая ничему не учится!..
Не веря ни ногам, ни рукам, но собравшись с духом и с силами, совершаю отчаянное усилие и оказываюсь у крюка.
Чем выше я лезу, тем суше становится скала. Следующий внутренний угол с шестёрочным ключом даётся мне куда легче, чем пятёрочное начало… Трудности идут по убывающей, и вот я на станции. Унимается адреналин, приходит в равновесие нервная система, глаз снова ищет и находит красоту в окружающем мире… С гусиных перьев скатываются последние капли воды, и к тому моменту, когда ко мне вылезают Костя и Лена – оба с круглыми от изумления глазами – я снова уверен в себе, излучаю апломб и благосклонно принимаю комплименты.
Тупая, самонадеянная скотина, которая ничему не учится!..



По описанию мне предстоит пролезть ещё целых три питча, как минимум первый из которых вполне серьёзный, но уже через семь метров не требующего страховки лазания я выхожу на поросшую лесом террасу, относящуюся, якобы, ко второму питчу. Пялюсь в топо, сверяя его с наличным рельефом: рельеф походит на топо примерно, как Винни Пух на медведя гризли…
Пересекаю террасу, волоча за собой тяжелеющую с каждым метром верёвку... Задумываюсь, а не построить ли станцию, решаюсь не строить, нахожу слабину в очередной несложной стенке, преодолеваю её и с изумлением догадываюсь, что я на «крыше»… Марселла кончилась.



Принимаю повеселевших товарищей по счастью, и вместе мы смачно титулуем и сам маршрут, и его автора:
- Этот парень адекватно описал первую часть, но всё остальное – чистые глюки!...
- Объелся грибов на той террасе, что после второй верёвки…

В два дюльфера мы спускаемся на седловину между Колодри и Кастеллой, уже вполне профессионально преодолеваем колючую проволоку и без достойных упоминания приключений возвращаемся к машине.

- Что ты заготовил нам на завтра? – вопрошает Елена за ужином.
- Елену – коротко отвечаю я Елене, продолжая изучать, развешанные по стенам ресторации иконы с ликами выдающихся скалолазов недавнего прошлого.
- Что это за маршрут? – продолжает допытываться Елена, опасающаяся подвоха после сегодняшних приключений на Марселле.
- Восемь верёвок, из которых три шестёрочные, а остальные – пять плюс.
- Я хочу что-то попроще. Ты говорил, что шесть по УАА…
- Ю, Ай, Эй, Эй – поправляю я нехотя.
- У-у! А-а! А-а! Ты говорил, что шесть по УАА – это, как «пять си» по обычному…
- По французской системе.
- Не прикапывайся! Ты говорил, что это, как «пять си» по французской, а я не могла это сегодня пролезть.
- Сегодня было скользко. К тому же, Елена – наполовину пробитый маршрут, типа, «полуспортивный», а Марселла была чисто традовым… Послушай, ты что не хочешь пойти на маршрут, который назван твоим именем?
- Хочу.

Как это всё-таки важно, - учесть половой диморфизм при выборе убедительного аргумента.

Коварная Елена

Это был воскресный день, а потому нам следовало бы встать в четыре утра, чтобы быть первыми в очереди на популярный маршрут, но мы встали в полседьмого и оказались третьими, - если, конечно, выше на маршруте не было связок, которых мы не могли видеть.
Одна связка проходила первый питч, вторая скучала у подножия. Скучавших, как и нас, было трое: мужик помоложе, мужик постарше и немецкая домохозяйка лет шестидесяти.
- За этой бабушкой мы будем плестись целый день – саркастически заметил Костя.
- Невозможно знать. Тут, в альпийских республиках, бывают такие бабушки, что за ними не угонишься.
- Посмотри, как другие женщины ходят: у неё нет рюкзака. Почему я должна тащить рюкзак при двух мужиках?
- Потому что ты - молодая и сильная!..
- Я не сильная… – неуверенно возразила Лена, и я понял, что бунт подавлен.

По правде говоря, как эта «бабушка» взлетела на первую скальную ступень, мы не заметили – это произошло настолько быстро и элегантно, что, когда мы в очередной раз оглянулись, «бабушка» уже исчезала из виду. На этих первых метрах «внучек» Костя долго пританцовывал, менял позиции и углы атаки, пока сумел, наконец, оторваться от земли.
Да и «бабушкой» эта женщина могла показаться одному лишь Косте, наблюдающему её из далёка своей молодости в телескоп. Не то видится мне, - находящемуся с ней, в сущности, на соседней орбите…

Нам в хвост пристроились две связки австрийцев: каждая состояла из парня и девушки, в каждой из пар парень был инструктором, а девушка – клиентом.
Пока Костя лидирует вторую верёвку, мы топчемся вчетвером на не слишком удобной станции: Лена забралась повыше и страхует Костю, я практически сижу на дереве, австриец с клиенткой практически висят. Безнадёжные хитросплетения трёх верёвок добавляют всей этой жанровой сцене драматизма. Я пытаюсь распутать верёвки и, одновременно, любезничаю с австрийцами, а потому не замечаю, что Костя проигнорировал первый крюк с петлёй и продолжает безбашенное соло в четырёх метрах над нами.
«Твой приятель опасно лезет» – говорит мне австриец, и я сокрушенно соглашаюсь, но замечаю ему, что - вот: Костя уже вщёлкнулся во второй крюк, а потому опасность миновала. «Но он снова лезет не туда, и это очень опасно» - говорит австриец, а его клиентка с осуждением качает головой и поджимает капризные губки.
- Черт, Лена, он опять лезет не туда!.. – я прямо таки вспотел, поняв, что Костя ушел под внеплановое нависание в паре метров от маршрута, и теперь, судя по невнятным телодвижениям, не знает что предпринять.
- Я пыталась ему сказать, но он все равно залез под навис…
Шепчу молитвы, наблюдая за Костиными эволюциями на стене. Австрийцы что-то между собой горячо обсуждают. В этот момент на станцию вылезает второй гид: вращает бешеными глазами, топчется по мне и по верёвкам, пристёгивается к дереву.
- Hello, how are you? Ты стоишь у меня на верёвке…
- Я не понимаю по-английски! – бешено отвечает новоприбывший и добавляет что-то на своём, каркающем, вызвав у первого австрийца кривую ухмылку. Я уверен, что он произнёс что-то обидное, и я вполне мог дать ему адекватный ответ на хорошо приспособленном для этого русском языке, но я не стал опускаться на его уровень…
Пока я отвлекался на неприветливого новоприбывшего, Косте удалось вернуться в фарватер маршрута и прощёлкнуть верёвку…
Австриец снова что-то горячо обсудил со своей клиенткой.
- Ваш приятель очень опасно лезет – обратился он ко мне, - и мы хотели бы, чтобы вы дали нам пройти вперёд.
- Да, но перед нами есть ещё две связки, которых нам и так приходится ждать… И потом, это же его риск, а вам он не мешает… - я обращался с ними исключительно вежливо. Я не сомневался, что они спешат, но, если они не привыкли стоять в очереди, им следовало встать пораньше…
- Дело не в том, что он рискует, а в том, что он подвергает опасности нас, потому что может свалиться к нам на станцию! – вступила в разговор клиентка, проявив неожиданный темперамент и готовность к лобовому столкновению...
Что я могу им сказать? Что Костя впервые в жизни лидирует на подобном маршруте, и что это естественно для новичка – делать ошибки?.. Что когда-нибудь, где-нибудь любой из нас должен сделать свои первые шаги, и вряд ли они будут безошибочными, и относиться к этому следует с пониманием и снисхождением? Подозреваю, что мои слова вряд ли показались бы им убедительными. Не думаю, что они согласились бы с тем, что Костя должен совершать свои первые шаги именно над их головами… Я мог бы заметить им, также, что никто не подгонял их в спину, и они вполне могли подождать на земле, пока мы не уйдём со станции, как это сделали мы, чтобы не наступать на пятки впередиидущей связке, но я не желал конфликта: этот парень был мне, в сущности, симпатичен.
- Возможно, вы правы – произнёс я примирительно, - но всё, что могло произойти, уже произошло, и опасность уже…
- Я не желаю это обсуждать! – отрезала бескомпромиссная девица, не дав мне закончить фразу.
- ОК… - я безразлично пожал плечами и тут же заметил, что новоприбывший гид, вдоволь потоптавшись на наших верёвках и всласть набурчавшись себе под нос, начал спускаться вниз – с той же возмущённой миной на лице, с которой появился. Вскоре и австрийцы-старожилы последовали его примеру, и мне подумалось, что пара самодеятельных скалолазов вряд ли отказалась бы от маршрута с той лёгкостью, с какой позволил себе это гид, ведущий клиента.

В итоге, коварная Елена (я имею в виду маршрут), всё же, оставила нас с носом, как проделала это некогда с греками, - предпочтя умудрённому жизнью греческому царю молодого троянского жеребчика. Просчитавшись с питчами по той причине, что четыре питча, отмеченные на схеме, соответствовали трём на реальном рельефе, Костя проскочил необходимый нам траверс влево, вылез под некое неопознанное нависание, попытался его преодолеть, сорвался, обнаружил под нависанием станцию, зажил на ней и вызвал нас к себе.
Моя очередь лидировать. Всё ещё пребывая в уверенности, что мне предстоит пролезть пять непростых верёвок, я приготовил дух и тело к длительной борьбе, но всё вышло совсем иначе, чем предполагалось: трудности, из которых остановившее Костю нависание оказалось самым серьёзным, быстро пошли по убывающей, и всего через две верёвки, даже отдалённо не напоминавшие, то, что было изображено на схеме, я с изумлением обнаружил себя в сосновом лесу… Марселла-2…
Вскоре ко мне присоединились сильно обрадованная Лена и слегка раздосадованный Костя, хотя ему-то как раз сожалеть было не о чем: он-то как раз налидировался и хлебнул адреналина по полной программе.

У края обрыва, в небольшой скальной нише мы обнаружили пластиковую коробку, а в ней – блокнот и карандаш. Чувствуя себя Робинзоном Крузо, подобравшим на неведомом берегу пресловутую бутылку с запиской, распрямляю покрытые разноязыкими каракулями листы и читаю название пройденного нами маршрута: Fessura di Hades. Затем, замечаю, что многие другие наши предшественники называют его несколько иначе: Fuga da Hades. Изучив гайд, догадываюсь, что мы перекочевали с Елены на Fuga da Hades, который является левым вариантом маршрута Fessura di Hades.




Вечером, за тарелкой спагетти, стейком и стаканом белого вина местного италийского разлива Олег с Толиком пытаются доказать нам, что тот спортивный маршрут, который они накануне пролезли, - и труднее, и опаснее обеих наших баб: Марселлы и Елены.
«Там зацеп не было ваще!!! Ну просто ва-а-ще!..» – надсаживается Олег, для пущей убедительности подаваясь вперёд и опасно нависая широкой грудью над тарелкой спагетти. «Там, где написано пять си, там было, я вам точно говорю, шесть би!..» - он игнорирует испуганный взгляд Толика и ироническую Костину усмешку – «…а там, где написано шесть эй, там вааще ничего – гладкая стена!..» – жестом маляра, разглаживающего шпателем последние неровности штукатурки он демонстрирует в какой именно степени была гладка их с Толиком стена. «А между болтами там по восемь метров, - вот такие пролёты…» - он отмеряет руками косую сажень и, отправив в топку очередную порцию макарон, продолжает: «…и это вообще были не болты, а старые крючья с гнилыми петлями!.. Ты пролазишь восемь метров по гладкой стене и прощёлкиваешься в гнилую петлю - это у них называется спортивный маршрут!..»
Всякая попытка с нашей стороны усомниться в леденящих душу подробностях, которые он излагает, и противопоставить им собственные ужасы, пережитые нами на Марселле и Елене, приводит лишь к тому, что категории ключевых участков в его рассказе увеличиваются, а расстояния между крюками растут, постепенно приближаясь к длине всего маршрута… Толик, то кивает в подтверждение Олегова рассказа, то взглядывает на Олега с испуганным восторгом...

- А давайте выпьем за Костю!.. Человек лидировал сегодня свой первый трад, и притом совсем не простой!..
Прав был Юра Сойфер: у этих итальянцев замечательные белые вина.

***

Следующий день должен был стать для нас главным в этой поездке. Это был третий день из пяти, отведенных нам прогнозом погоды, и для него мною был специально отобран мега-маршрут (в нашей, разумеется, системе координат). Маршрут назывался «Барбара»: десять верёвок, из которых пять были шестёрочными по системе «УАА», как обзывает Лена Международный Союз Альпинистских Ассоциаций…
Надо сказать, я довольно добросовестно отнёсся к этой поездке, в частности, - к выбору и изучению предполагаемых маршрутов. Я нашел в сети три переводные таблицы категорий трудности, которые отличались между собой не больше, чем на «плюс» или «минус», и из них я почерпнул для себя главное: моя пограничная линия в траде, моя, так сказать, «красная черта» - категория 5с переводится в систему UIAA, как VI. Соответственно, большинство отобранных мною маршрутов включали в себя как минимум одну верёвку этой категории.
Когда на Марселле я едва не свалился на V+, а потом с большим трудом пролез VI, хотя рельеф был мой любимый: трещины, углы и стенки с карманами, я, разумеется, списал это на мокрую скалу и первый день лазания, но на Елене все мы окончательно убедились, что в Арко никакие переводные таблицы нам не потребуются: никакие «Цельсии» в «Фаренгейты» переводить не нужно: V+ - это моя любимая в траде 5c, а любимая в «спорте» 6а – это VI… После Елены мне, конечно же, следовало остановиться, задуматься и переоценить ценности, и я действительно остановился и задумался, но потом, как тот чукча в старом детском анекдоте, махнул рукой, мол, «чего тут думать – трясти надо…»
Дело в том, что Барбара пленила меня ещё дома: мне запал в душу вертикальный контрфорс с звучным названием «Пиластра Занзара», по которому она проложена, я был покорён красотой и логичностью её линии и равномерной сложностью большей части её питчей. Это был, наверняка, прекрасный маршрут – из тех, что запоминаются на всю жизнь, и мне трудно было от него отказаться. В конце концов, пролезли же мы и Марселлу, и Елену, - пролезем и Барбару.

- Ты не думаешь, что нам следует уменьшить обороты?.. – спросила меня Лена, услышав, что нас ожидает на следующий день.
- Давай пролезем эту Барбару, а потом я, честное слово, сброшу обороты… Всё будет нормально: завтра – тринадцатое, а для меня тринадцатое – удачное число.

Строгая Барбара

Мы договорились, что первые четыре питча будет лидировать Костя, а остальную часть маршрута – я.
На первых четырёх питчах нашей с Леной главной задачей было следить за тем, чтобы Костя не упилил, куда не следует: каждый раз он вдохновенно бросался лидировать, и, находясь во вдохновении, пускался в неожиданные импровизации.
Барбара в этом плане не стала исключением. На первом же питче, подойдя под вполне очевидный и даже приглашающий ключ разминочной категории IV+, Костя решительно отклонил приглашение, ушел влево и попытался обойти его по жесткому нависанию (6в, в лучшем случае…), и это ему почти удалось, поскольку он верил, что лезет «четвёрочный» участок, а вера, как известно, творит чудеса, но тут мы с Леной заорали, отчаянно замахали руками и вернули его в скучное правильное русло.

Второй питч начинался с короткого нависания V+, на котором наше восхождение едва не завершилось. Костя, будучи парнем лёгким и спортивным, к тому же не обременённым рюкзаком, пролез его относительно легко, но для Лены оно стало непреодолимым препятствием. Минут двадцать она исполняла под ним некий индусский танец: каждое па завершалось статической позой, из которой Лена возвращалась в исходную позицию со стоном: «не могу…» Всё это время, я подавал ей советы, увещевал, подбадривал, ругал, взывал к её спортивному самолюбию, затем я подлез к ней, чтобы помочь материально. Я подставлял ей руки и ноги, выполнял гимнастическую поддержку и умолял её не щадить меня и ни в чем себя не ограничивать: «стань мне хоть на голову, - только пролезь!..» - умолял я её, с тоской думая о том, что это всего лишь вторая верёвка и всего лишь «пять плюс», а что будет дальше, когда пойдут сплошь шестёрочные верёвки?..
Вытолкнув, наконец, Лену на уступ, я очень технично расположил тело под нависанием, взялся правой рукой повыше, левую установил в распор и изящно, как в учебнике, оторвался от земли. Завис на согнутых руках, поскользнулся, матеря себя, рюкзак и всех тех, кто лез тут до меня, полируя скалу... Почти сорвался, засучил ногами по скале, стал на колено и, наконец, бездарно выполз на брюхе. Догадавшись, что Лена была занята преодолением следующего препятствия и не присутствовала при моём позоре, я нагнал её и произнёс: «ты видишь, ничего особо сложного, - просто немного скользко…»






Недостатки, как известно, есть продолжение достоинств… Продолжение достоинств Барбары, как маршрута, - её популярность, вследствие чего все участки скалы, сколько-нибудь пригодные для хвата или для постановки ног, блестят, как паркеты Петергофа. Если указанные в гайде категории и были верны на момент первопрохода, то сейчас к ним смело можно прибавить «плюс», а то и целую «единицу».

Второй питч был настолько однозначен, что Косте не удалось на нём заблудиться, но зато он проскочил станцию и единым махом пролез также и третий питч, немного удивившись жесткому лазанию (это была «шестёрка»…).

Четвёртый питч он хотел открыть по прекрасной гладкой стене без очевидных зацеп, но мы с Леной были рядом и убедили его следовать некрутому «четвёрочному» внутреннему углу, ведущему в нужном нам направлении и пребывающему в любви и согласии с имеющимся у нас описанием.



Под пятым питчем мы с Костей поменялись, и я вздохнул с облегчением: с моим обширным опытом и умением читать схему маршрута дело пойдёт быстрее.
Я живо вылез на небольшую полку и немного задумался. Судя по схеме, меня ожидал траверс вправо, но было не совсем ясно, следует ли выходить на него прямо сейчас, или же со следующей полки, которую я видел метрах в семи над головой. Меня от неё отделяла «шестёрочная», на глаз, стенка, равномерно пробитая новенькими шлямбурами, вызвавшими у меня отчетливый когнитивный диссонанс: с одной стороны, я понимал, что наш маршрут по самой природе своей не должен изобиловать шлямбурами, а с другой – они притягивали меня безмерно, приятно контрастируя с ведущим в неизвестность траверсом: я заглянул на него и не заметил ни очевидных возможностей для собственных точек, ни спасительных крючьев первопроходцев.
Я решил лезть по стене. Начав вполне достойным образом, я прошёл все стадии нравственного падения «фри клаймера»: 1. лез свободным лазанием (6а+/6в) до второго шлямбура; 2. наступив на шлямбур и обрывая пальцы на мизерах (6с), почти в полёте вщёлкнул оттяжку в следующий крюк; 3. беззастенчиво цепляясь за оттяжки, карабины, ушки шлямбуров, став ногой в петлю (7?, 8?, 9?..) и периодически рыча «дер-р-ржи!..», дотянулся до последнего шлямбура, вщёлкнул верёвку и бессильно на ней повис. Свесившись, наблюдаю, как догнавшая нас связка австрийцев спокойно проходит забракованный мною траверс… Замысловатые словосочетания и причудливые идиомы на всех трёх известных мне языках проносятся у меня в голове. Перевожу взгляд на Костю с Леной, - они хмуры и молчаливы: молча обо мне что-то думают.
- Всё, спускайте меня «парашютиком»… Я пролез эту хренову стенку, теперь пойдём на траверс.

Униженный и раздосадованный, переполненный спортивной злостью, проскакиваю ключ пятой верёвки, почти его и не заметив. С интересом слушаю про него всякие страшные вещи от австрийца, с которым я делю следующую станцию, а потом и от Лены, которая пролазит это место методом «выбери-закрепи».

Шестой питч. Ободренный и воодушевлённый, пролажу одну из самых красивых верёвок в свой жизни – по фантастическому внутреннему углу, по двум тянущемся вдоль него трещинам. Невероятно красивое, равномерно напряженное лазание с прекрасными возможностями для страховки: оставляю под собой почти все имеющиеся у меня френды.
Силы заканчиваются вместе с питчем, и я вылезаю на станцию, расположенную справа от угла на узкой полочке. Приветливый австриец с готовностью освобождает мне место.
Стою на полочке, как Алекс Хоннольд на знаменитой фотографии с Эль Капа. Лопатками чувствую скалу, Прометеем вишу над долиной: подо мною двести метров вертикали. Какое-то хищное пернатое лениво распласталось на полуденных подушках воздуха, - в кои-то веки я смотрю на него сверху вниз.
Надо мной - метров сорок всё того же угла, который заканчивается под ясно различимым отсюда карнизом.

Первый ключ седьмой верёвки расположен прямо над станцией, заложиться, вроде бы, можно, но место крайне неудобное. Над ключом я вижу крюк и понимаю, что надо бы лезть, но, поколебавшись, не рискую - подо мной полка и станция. Кое-как что-то заклинив, а что-то расперев, пытаюсь заложиться. Ошибаюсь с френдом, беру другой, впопыхах и в мандраже снова ошибаюсь, наконец, нахожу нужный и, окончательно забившись, вщёлкиваю верёвку. Оцениваю оставшиеся до крюка трудности, на назойливые предложения Лены «повисеть» отвечаю: «ни за что!», затем повисаю.
На втором ключевом участке я уже не повисаю, а, как подобает мужчине, срываюсь, ушибив при этом бедро и подбородок. Дважды безуспешно пытаюсь пролезть, потом сам себе приказываю: «думай!» - вслух, чтобы наверняка быть услышанным. Думаю, внимательно изучаю стенку слева от угла и, найдя подходящую «ногу», пролезаю заковыристое место.

Относительно пролаза восьмой верёвки схема предлагала нам два варианта. Мы обсуждаем их, стоя на очередной станции посреди мерзких развалов, где невозможно пошевелиться, не уронив камень в гулкую пустоту под нами… - в головы скалолазов, то есть… :-)
Первый из вариантов уводил нас траверсом вправо и на схеме был отмечен цифрой V, за которой следовали сплошные четвёрки, - я так по ним соскучился после трёх шестёрочных верёвок подряд! Я рассчитывал отдохнуть на этом питче перед финальным аккордом.
Второй вариант назывался «Variante Centrale» и преодолевал карниз в лоб – по некой пересекавшей его широкой трещине. Вариант этот не был удостоен на схеме категории, и, глядя со станции, выглядел вполне привлекательно. Лена всячески подталкивала меня именно к этому варианту, ссылаясь на его очевидность в противовес загадочному, ведущему в неизвестность траверсу. «Да-да, мы это уже проходили…» - думалось мне, а потому, в отсутствие весомых аргументов, я лишь вяло отнекивался да изо всех сил пытался заглянуть за поворот траверса.
- Я думаю – задумчиво произнёс Костя – если бы центральный вариант был сложнее траверса, ему бы точно проставили категорию, а раз не проставили, значит он либо проще, либо такой же.
- Несомненно… - ответил я Косте, продолжая терзаться мучительными сомнениями. Мы оба, я и Костя, являемся программистами по роду деятельности, а потому в сложных жизненных обстоятельствах руководствуемся логикой, но я-то понимал, что составитель схемы мог и не быть программистом. Он мог быть, к примеру, учителем младших классов, слесарем или полицейским, он мог быть женщиной, наконец…
- Ладно, полезу по центру… - решился я, уступая Костиной логике, Лениной женской интуиции и собственным эстетическим предпочтениям: даже самая простая «диретиссима» выглядит куда красивее и ценится куда выше любого траверса, и все сегодняшние гуру альпинизма охотятся именно за «диретиссимами».
В итоге, я браво пролез бескомпромиссное шестёрочное нависание с условной страховкой, - подо мной был единственный, самый большой из имевшихся, френд, и он едва касался стенок трещины концами своих лепестков. Этот питч дорого мне обошелся. Я имею в виду «дорого» в прямом финансовом смысле: пытаясь установить этот френд, я уронил его соседа по связке, который пролетел мимо станции под Костин своевременный крик «держи» и Ленину запоздалую попытку его поймать. Сам я так был увлечен спасением собственной жизни, что ничего не заметил, и ребята рассказали мне об этой неприятности уже на следующей станции.

Если седьмую верёвку я закончил сильно уставшим человеком, то к концу восьмой я и человеком-то себя не чувствовал.
Мне оставалось пролезть последнюю решающую верёвку, за которой уже начинались «огороды». Через три часа должна была наступить темнота, и я готовился к решающему пролазу, как боец штрафбата к броску на вражеские позиции: готовился рвать колючую проволоку голыми руками, грызть зубами глотку врага и грудью закрывать амбразуру, поскольку отступать было некуда: за спиной у меня маячил заградотряд в лице Лены и Кости.
Когда я подлез под ключевое место, мне открылись две истины: одна хорошая, другая – наоборот. Хорошая заключалась в том, что убиться мне тут не позволят: вдоль ключа в паре метров друг от друга были забиты два прекрасных шлямбура. Плохая открылась мне после внимательного изучения скалы: я это ни за что не пролезу!..
Надо мной нависала трещина, которую необходимо было брать подхватом снизу, но там, где мне хотелось надёжно расположить ноги (вполне естественно желание, которое возникает у вас при подхвате руками снизу…), скала была отполирована с тщательностью, которую я прежде считал прерогативой исключительно ювелирной промышленности.
Сделав первую несколько нерешительную попытку и, разумеется, сорвавшись, я с удовлетворением отметил, что падение в этом месте ничем мне не грозит. Рыча на Лену: «закрепи верёвку, почему я сползаю обратно?!.. Сядь на неё и сиди!..» я возвращаюсь к шлямбуру, делаю вторую попытку и снова срываюсь, но уже гораздо смелее.
Собираюсь с силами, вспоминаю о своей решимости рвать глотки зубами, решительно упираюсь ногой в зеркало и, вкладывая все оставшиеся силы, с воплём того сорта, с каким каратист засаживает противнику в пах, совершаю ключевой перехват.
Продолжая орать, как резаный, пролезаю все оставшиеся до станции метры: каждый последующий - легче предыдущего, но ведь и я слабею с каждой секундой.
Я знаю, что существует мнение, будто орущий на ключе скалолаз – это не эстетично, орать – это моветон и дурные манеры: нужно срываться молча, по середине грациозного перехвата, как делает это Крис Шарма. Я знаю, но всё равно ору, - просто потому, что мне это помогает, и я предпочитаю коряво пролезть, а не грациозно сорваться. В своё оправдание я могу привести пример лучшего скалолаза планеты, Адама Ондры, который в пику красавчику Шарме своим долговязым телом с длиннющими мослами совершает абсолютно запредельные перехваты, издавая при этом животные вопли.
Или возьмём пример из несколько другой области - прислушаемся к штангистам: они орут все без исключения! Более того, они не только орут, но и, порой, исполняют неблагозвучные трели, и, тем не менее, их за это нисколько не порицают. Наоборот: их возносят на пьедестал почета и награждают медалями, золотыми и серебряными, они окружены уважением мужчин и любовью женщин.



Господи Боже Наш, Единый и Всемогущий… - какое облегчение… Строю станцию на скальном выступе и располагаюсь с удобствами. За спиной – долгожданные «огороды», у ног – весь мир: кудрявый, тёплый, средиземноморский, подёрнутый вечерней дымкой. Наслаждаюсь мягкими красками заката в окружающей природе и в собственной утомлённой душе. Думаю о нас, о троих, о том, как много нам всё-таки дано жизнью: сила и выносливость, терпение и упорство, мужество вызывать природу на жестокие поединки и готовность принимать от неё встречные вызовы. Подумав о нас троих, думаю то же самое о себе отдельно. Горжусь, и в нетерпении жду прихода своих партнёров, чтобы разделить с ними свою гордость.
В разгар гордости и умиления, из-за перегиба, оттуда, где оставил я своих, готовящихся к последнему штурму товарищей, выныривает бесшумная фигура, за которой не тянется никакая верёвка. Тени отца Гамлета удивился бы я меньше, чем этому явлению!..
- Ты, кто? Солоист?.. – задаю я абсурдный, по сути, вопрос, ибо единственное, что можно было сказать наверняка об этом человеке, не задавая никаких предварительных вопросов, это то, что он был солоистом.
Солоист был молод, он приветливо улыбался свежей улыбкой человека, совершающего вечерний оздоровительный променад. За спиной у него висел мешочек с магнезией и резиновые шлёпанцы–вьетнамки. Схемы маршрута у него не было.
- Маршрут продолжается туда?.. – спросил он, продолжая улыбаться и указывая на устрашающую вертикальную трещину над моей головой. Такие трещины называются «Off-width» - они слишком широки для того, чтобы в них можно было заклинивать руки и ноги, но слишком узки для каминного лазания. В них также крайне проблематично организовать страховку, но я понимаю, что последнее обстоятельство не может волновать солоиста…
- Очень надеюсь, что нет… - отвечаю я с сарказмом, - я очень надеюсь, что нам туда… - я отправляю его на поросший кустами траверс у себя за спиной, и он быстро исчезает из виду. Оно было, кстати, чехом, это привидение…

Вот, что меня больно задело во всей этой истории.
Я лез сюда долгие десять часов: я искал свой путь и ошибался, хотя у меня была схема, и было описание маршрута. Я боялся падений, хотя у меня было всё необходимое для страховки снаряжение и, однако же, я боролся со своими страхами и сумел их перебороть. Я преодолел по пути к этому месту многочисленные трудности, я падал, потирал ушибы и снова бросался в атаку на неподатливую скалу - я полил её своим потом и обагрил кровью из многочисленных ссадин. Короче говоря: я честно сражался и вышел из честного сражения победителем.
И вот, в тот самый момент, когда готовлюсь я пожинать сладкие плоды своей победы, когда осталось мне всего лишь принять к себе усталых товарищей, крепко обнять их да стиснуть своей ладонью их натруженные ладони, когда начинают завязываться в возбуждённой голове моей первые узелки будущего героического повествования, появляется некто с парой вьетнамок за спиной и, походя, не имея даже такого намерения (что вдвойне обидно, замечу в скобках), втаптывает в прах мое достижение и отравляет горечью сладкий источник моей гордости!..
Какого черта, спрашиваю я вас, он выбирает для своих вечерних прогулок арену моих подвигов?!..




***

Ужинали мы в одиноком придорожном ресторанчике неподалеку от начала пройденного нами маршрута. Утомленное тело требовало белков, и мы умяли по огромной порции мяса, а душу, тоже изрядно потрудившуюся, расслабляли красным домашним вином. К тому моменту, как мы расправились с основным блюдом, подоспели Олег с Толиком, и застолье продолжилось.
Лена, поправ ресторанные условности, почти сразу же уснула на кушетке у стола, и мы продолжали беседу вчетвером: мерялись пройденными за истекшие дни маршрутами и собственными мужскими достоинствами: силой, выносливостью и психологической устойчивостью.
К концу третьего дня лазания Толик по-прежнему не выказывал ни малейших признаков усталости: шагал пружинистой походкой, энергично улыбался, а на рыжей его голове взметались во все стороны всклокоченные протуберанцы. Олег же с каждым днём вздыхал всё громче, всё сумбурней сетовал на жизнь и сильнее покачивался при ходьбе. Каждый вечер мы проверяли погоду на следующий день, и с каждым следующим оптимистическим прогнозом, Олег становился всё печальнее. К концу третьего дня, он готов был молиться богу дождя, а на четвёртый созрел для жертвоприношений, но не знал, где их принято совершать в прагматичной европейской республике.


***

На следующий день, Олег с Толиком «мочили» очередную дюжину верёвок, а наша связка отдыхала душой и телом: телу были предоставлены неограниченные возможности для сна, а душу мы прогуляли по магазинам альпинистского снаряжения и спортивной одежды. Душа, также, немного пофотографировала.











Вечерний прогноз угрожал нам неумолимо надвигающимся циклоном. Оптимистические версии прогноза откладывали его приход на послезавтра, пессимистические обещали его к завтрашнему вечеру. Было ясно, что завтрашний день – последний в этой поездке, когда мы ещё сможем что-либо пролезть, но по поводу того, что именно стоит пролезть в этот последний день, наши мнения разделились.
Лена хотела завершить поездку чем-нибудь коротким и необременительным, без шестёрочных верёвок, а Костя, наоборот, желал подвести под поездкой жирную черту: ему хотелось заключительного аккорда, который подвёл бы итог всему тому, что мы уже прошли и чему научились.
Я придерживался, как мне казалось, компромиссного варианта.
Лоббируемый мною маршрут назывался «Zilinder Weg» (что было с удивлённой усмешкой переведено Толиком с немецкого, как «Цилиндрический Путь»), и он находился в новом для нас массиве Cima Alle Costa, в паре километров к северу от Дро.
Название маршрута мне не нравилось: оно было каким-то механическим и ни с чем хорошим не ассоциировалось - как «Механический Апельсин», - но во всех рациональных аспектах маршрут казался мне подходящим: восемь верёвок, из которых только одна шестёрочная, ещё четыре V+, а всё остальное – четвёрки. Красота маршрута оценивалась гайдом в пять звёзд. Правда, мы успели убедиться, что составитель гайда страдает извращенным вкусом, но, с другой стороны, три пройденных маршрута не обеспечивали достоверной статистики, позволявшей экстраполировать свои выводы на все маршруты долины.

Забегая далеко вперёд и возвращаясь к названию:
Как-то раз, уже дома, в период зализывания ран и разбора полётов, Лену вдруг посетило озарение:
- Я знаю, как правильно переводится название этого маршрута!..
- Как?
- «Цилиндрический Путь» - это же трубопровод, то есть попросту - труба!.. Понимаешь?.. Этот маршрут так и называется: «Труба»!..

Эх Лена, Лена… Где же ты была раньше…

Труба

Ночью мне приснился плохой сон. Это был очень плохой и очень недвусмысленный сон: я проснулся с бУхающим в глотке сердцем, и помнил каждый поворот зловещего сюжета и каждое произнесенное слово. После такого сна человеку не хочется никуда лезть, даже если этот человек абсолютно не суеверен и не верит в вещие сны. Я сам – абсолютно не суеверен и крайне скептически отношусь к вещим снам и прочим знакам «с той стороны», но я прекрасно понимаю, что, в сущности, мы НИЧЕГО не знаем о подкладке того кокона, в котором проживаем жизнь, а потому, в принципе, многого и не исключаю… Именно поэтому я не стал рассказывать свой сон ни друзьям, ни близким, и, тем более, не расскажу его вам. Я считаю, что такой сон – вещь куда более интимная, чем даже любовные приключения, ведь кто знает, с чем именно имел я дело во сне, и если это «что-то», несмотря на весь мой скептицизм, всё же существует не в моей подкорке, а в этой «подкладке», то я вовсе не уверен, что ему понравилась бы моя нескромность. Я предпочитаю не портить отношения с тем, в чьей власти, быть может, нахожусь, даже если вероятность этого ничтожно мала.
По-моему, это достаточно рациональный подход к иррациональному, не правда ли?

Пожалуй, я опущу подробное описание подхода под этот маршрут, чтобы не поощрять вас к повторению нашего пути, а начну непосредственно с того момента, когда мы оказались у начала первой верёвки.
Изначально, мы с Костей поделили маршрут пополам: первые четыре верёвки – ему, остальные – мне.
Первая половина первого питча представляла собой чистое соло по четвёрочному слэбу. Следуя политкорректному Костиному выражению: «лазание не сложное, но тренирует психику». Мои менее щепетильные друзья обычно называют это одним словом: «очковое».









На второй и третьей верёвках закладываться по-прежнему было невозможно, но периодически попадались старые крючья, а лазание, опять же, было несложным, и я как-то по инерции рассчитывал на то, что, когда начнутся по-настоящему трудные верёвки, маршрут пойдёт вдоль каких-нибудь трещин. Я не мог вообразить, что на маршруте, который позиционируется гайдом, как традовый, на семь верёвок нам удастся заложить один маленький френд под живой откол…
На четвёртой верёвке Костя, наконец, оправдал наши с Леной ожидания: он заблудился и вылез под гладкую плиту, у основания которой, к счастью, была расположена станция проходившего рядом спортивного маршрута.



Он принял нас на эту полувисячую станцию, и мы, изучив своё положение, признали его плохим, но не безнадёжным. Единственный вариант, казавшийся реальным, - попробовать оттраверсировать до видневшихся слева живых блоков и отколов, а там уже можно было разглядеть и что-то напоминавшее издалека ведущую вверх систему трещин. Трещины или не трещины, но это была явная слабина в монолитной плите, под которой мы находились, и мы решили попробовать. Первые метров шесть траверса никак не страховались, но затем была видна петля.
Сейчас-то я понимаю, что правильным решением было похерить этот гнилой маршрут, а с ним и свои амбиции, и сдюльферять вниз, но в тот момент нам не хотелось отступать перед первой же серьёзной трудностью, и Костя полез на траверс.
Самым сложным местом траверса был его первый шаг: переход с крохотной полочки для одной ноги на аналогичную в полутора метрах левее, - через очень неравновесное положение, с промежуточной постановкой ноги на крутой слэб.
Мы с Леной всей душой болели за Костю, когда он проделывал это гимнастическое упражнение. «На его месте должен был быть я…» - подумал я взволновано, чувствуя уколы совести, но тут же сообразил, что я окажусь на его месте сразу же после Лены, притом буду проходить это место последним, т.е. с возможностью максимально глубокого маятника на непонятной петле в шести метрах от себя, да, к тому же, с рюкзаком! От сочувственных мыслей не осталось и следа…
- Костя, заложи хоть что-нибудь! – взмолился я.
- Сейчас… – глухо отозвался Костя и принялся ощупывать все сколько-нибудь пригодные каверны и отколы, половина из которых оставались у него в руке.
Работал он молча. Я, когда мне плохо, живу шумной жизнью экстраверта: громко комментирую каждый свой шаг, напеваю случайно пришедшие в голову куплеты или же советуюсь вслух с самим собой. Не то – Костя. Попав в сложную ситуацию, он стискивает зубы, замыкается и не разбазаривает необходимую для борьбы энергию на досужую болтовню.
- Что-то есть… - сказал он, засунул под небольшой откол крохотный френдик, осторожно двумя пальчиками потянул за него, покачал головой и нашёл для нас с Леной ободряющие слова:
- Этот откол немного живой, - я не стал бы падать на этот френд…
Спасибо, Костя!

Дойдя до конца траверса и, вопреки моим призывам и мольбам, не найдя подходящего места для станции («тут всё живое!..» - крикнул он нам), Костя полез вверх. Периодически, до нас либо доносилось: «тут всё живое» - сдавленным бесцветным голосом, либо: «я вижу крюк» - голосом, приобретшим тёплую чувственную окраску.
«Только бы он не заблудился, только бы он не заблудился…» - шепчу я Лене - «куда он пошел?.. по-моему, ему надо левее…»
«Кажется, я заблудился…» - донеслось до нас - «попробую уйти влево…»
Потанцевав туда-сюда на одном месте, подержав нас в напряжении - мысленно я уже смирился с его неизбежностью его падения… - Костя сделал очередное па и сумел вернуться на маршрут.
Лену мы переправили через траверс по перилам, но мне не удалось изучить на её примере тактику преодоления ключевого места с рюкзаком за плечами: Лена сразу же четко отрезала: «Я боюсь!» и решительно нагрузила перила…

Проведя минут пять в раздумьях и робких попытках, и не найдя никакого надёжного способа преодолеть ключевое место, я опробовал на себе новый психологический приём. Я успокоил себя следующими словами: «Посмотри, - это, всего лишь короткий маятник, и, если ты будешь ловок, ты пробежишься ногами по стене, и ничего с тобой не случится. Ну, упадёшь немного, ну, чуть-чуть обдерёшься, - мелочи жизни, и с кем не бывает…» Внушив себе, что падение, хоть и вполне возможно, но никакими серьёзными последствиями мне не грозит, я уверено шагнул и уверенно перебрался на ту сторону.

Собравшись вместе на очередной станции и изучив описание, мы выяснили, что находимся под ключевой шестёрочной верёвкой, за которой следует последний более лёгкий питч с выходом на спасительную «крышу».
Костя передаёт мне все причиндалы лидера, но, осмотрев скалу и немного подумав, я возвращаю половину железа обратно: крупные и средние френды вернулись к Косте. К чему тащить на себе лишний вес, если над тобой сплошные плиты да гнилые стенки без каких-либо очевидных возможностей для организации страховки. Грустное зрелище порождает тревожные мысли, но близость финишной черты будоражит и настраивает на решительный лад.
Лезу от крюка к крюку, всякий раз надеясь заложить хоть что-нибудь, но ни разу не закладывая.
Первое ключевое место кажется невозможным, но подо мною - три метра до предыдущего крюка, поэтому падать не хочется, и отступать некуда.
“R3” стояло в описании, что означает: «Трудности с организацией страховки, не всегда хорошие точки, и большие расстояния между болтами. Неизбежны длинные пролёты. Возможная глубина падения до 7-8 метров, в случае падения возможны травмы». Всё правда - о, суки!... - на этот раз, всё правда, и не кому пенять, и жаловаться не на кого… Но на Марселле-то, на Марселле тоже было R3, а ведь пролез и не заметил…
Шарю по скале жаждущим откровения глазом: как есть «шестёрка» самого неудобоваримого для меня свойства: мизерен на слэбах и слаб на мизерах… Катушки-хохотушки… Подхватив снизу нелюбимый мизер сложенными в щепотку пальцами и став ногой на нелюбимый слэб, выхожу со стоном – туда, где есть уже за что взяться и во что упереться, - к спасательному кругу спасительного крюка…
- Вы видели, что я проделал?..
- «Маршим бэйотер…» Это было страшно…

Дальше – легче, да и после подобного ключа уже и море – по колено. «Четвёрками и пятёрками» пролезаю следующие метров двадцать, привыкая постепенно к «неизбежным пролётам» и сожалея лишь о том, что оставил внизу не всё железо, а только крупное… Вот и петля очередная виднеется, а за ней, чуть выше, похоже и станция. Подлезаю поближе и останавливаюсь, переживая холод под ложечкой: второй ключ... Смотрю под ноги – туда, где в невообразимой дали, в семи или в восьми метрах подо мною, прощёлкнута в одинокий крюк тонкая красная «половинка»… Не смотреть под ноги!.. Второй ключ - точно по описанию, и снова - о, суки!... - крюк НАД ключом!.. А ведь счастье было так близко, - вон оно белеет прямо над головой, но не дотянешься ведь: тянусь, но не дотягиваюсь, перешагиваю чуть выше, и снова не дотягиваюсь. Оставляю малодушные попытки дотянуться, ибо нужно лезть, а не дотягиваться, но как же лезть, когда нога соскальзывает, а руки на двух мизерах наперекрест оказываются… Отступаю и снова пробую, пробую и снова отступаю: три раза подряд. И стоять вечно ведь тоже невозможно – уже и икры каменеют, и носочек левой ноги на крохотном выступе подрагивает… Ещё раз оглядываюсь: слева гладкая стена – непроходимая, но справа – попроще будет. Но нужно оттраверсировать два шага на трении – ни рук очевидных не имеется, ни ног. Но дальше, вроде, спокойно пролазится до уровня крюка... Но вот к крюку оттуда уже не подойти, а что выше – один бог знает… Не хочу…
Надо решаться.
Точно помню, что о сне своём тогда я не думал – не до того было. Я вспомнил его в тот самый момент, когда понял, что, всё продумав и просчитав, всё-таки ошибся – не знаю в чем именно, но помню это ощущение непоправимой ошибки и медленное начало падения… И ощущение сбывающегося сна...
Доли секунды, или половину, или даже целую секунду - без мыслей, интуитивно - контролирую своё сползание по стене, но контроль ускользает и зацепится не за что… Лечу, набирая скорость, всё понимая инстинктами, как животное, ибо на облечение мыслей в слова нет времени, - считая ускоряющиеся удары и пытаясь защищаться: так, так, так… Кувырок, удар в лицо – звон в глазах, искры из ушей, онемение носа (СЛОМАН???), удар в плечо, – глухой, чудовищный (СЛОМАНО???)… Пол бетонной камеры и десять пар кованых сапог… Свернуться в клубок и ждать конца…
Упругий рывок, тело безвольно повисает, нехотя раскрывается. ЖИВ! Сквозь серую рябь вижу завалившийся набок оглохший мир. Подо мной – совсем близко! – задранные вверх белые лица… СЕСТЬ. Медленно разворачиваюсь ногами вниз, полусижу, свесившись. Сознание уплывает… ДЫШАТЬ. Глубоко дышу, возвращаюсь, провожу рукой по лицу, щупаю нос, смотрю на ладонь: на пальцах кровь, но нос целый. Из левого локтя стекает тёплый ручеёк, левая штанина вся липкая, вся скала – в кровищи. ПЛЕЧО? Двигаю пальцами рук, затем в локтевых суставах, затем в плечевых. Всё двигается. Сгибаю ноги в коленях, проверяю ступни, - всё работает. НЕТ ПЕРЕЛОМОВ???
- Ты как там?..
- Вроде, всё нормально… Щас.. Щас… Мне надо полежать…
Откидываюсь на скалу, глубоко дышу, отгоняя накатившую слабость, снова сажусь, затем осторожно поднимаюсь на ноги – перехожу в положение спуска «парашютиком».
- Спускай меня!..
- Я не могу, - верёвка захлестнулась.
- Спускай меня!..
- Мы не можем – проблема с верёвкой…
- Спускай меня!..
- Ян, верёвка захлестнулась за выступ!..
Что-то говорят?.. Мне?.. Навожу резкость – слова попадают в фокус. Смотрю туда, куда указывают: подо мной одна из «половинок» - та самая, которую прощёкнул предпоследней, - провисла и захлестнулась за выступ.
Несколько раз пускаю волну – безуспешно…
- Ян, я тебя закреплю на станции и полезу к тебе.
Спасать? «Спасение пострадавшего лидера» - помню, проходили… «Лучше не попадать»…
- Нет, не нужно. Сейчас всё сделаю.
Больше верёвки – выше волна… Выбираю побольше, пускаю, - получилось.
- Спускай меня потихоньку… (СНАРЯГА! Петли, карабины…) Нет, - стой!
Смотрю вверх: в паре метров от меня крюк с петлёй и карабинами, на полтора метра выше – ещё один. Ещё на три метра выше – третий, но снять бы хоть с первых двух... Затем – огромный пролёт и на пределе видимости ещё одна петля, но туда уже точно не добраться, да и спуститься же на чем-то нужно.
- Выбирай меня жестко, я сниму петли.
- Брось всё и спускайся!.. – единодушный протест и возмущенное недоумение.
- Всё в порядке, - я могу это сделать. Выбирай.
Потихоньку, ногами по скале, вперевалочку и раскорячку доползаю до первого крюка и спасаю петлю и два карабина – мои любимые, «маммутовские», сверхлёгкие… Затем – ещё два. Постоял, собираясь с силами и оценивая те силы, что удалось собрать.
- Я полез дальше – сниму ещё одну.
- Брось, - давай вниз, ты весь в крови!..
- Выбирай потихоньку!..
Потом, уже дома, в гостинице, Лена припомнила мне эту нелепую с её точки зрения операцию:
- Я не знала, что ты такой жадный!.. – сказала она мне с иронией.
- О, эта животворная жадность!.. – хмыкнул я, – она вернула меня к жизни!.. Я уверен, - это одно из тех качеств, которые перетащили нас через тысячелетия…

На станции, Костя и Лена приняли меня в заботливые руки.
- Что у меня с лицом?
- По-моему, только ссадина у носа… Грязи много – надо смыть.
- А что с локтем?..
- Уй-й… Кусок мяса…
Брезгливая гримаска… Всё так плохо? А болит, вроде, не сильно…
Омывают раны, бинтуют.
- Костя, принимай командование, у меня сейчас башка - не очень…
Пока Костя сдёргивает верёвку и готовит всё к спуску, обдумываю своё падение и чудесное отсутствие переломов. Метров пятнадцать – никак не меньше… Вспоминаю, что случаются внутренние повреждения, от которых с виду здоровый человек неожиданно помирает спустя какое-то время… Отгоняю от себя вредоносную мысль и вызванную ею тошноту. Откидываюсь на скалу и прикрываю глаза, но отдохнуть не удаётся: Лена тут же трогает за плечо… В тревожных глазах читается: «Мы его теряем…»

Костя готовится дюльферять первым и хочет, чтобы Лена спустила меня к нему «парашютиком», но мне не нравится эта идея, хоть я и не могу объяснить почему. В голове - вата, сквозь которую не пробиться ясной мысли. Я пытаюсь представить себе, как Лена будет спускать меня «парашютиком», но четкая картина не вырисовывается, - меня лишь терзает смутное беспокойство, да крутится в голове словосочетание «карабинный тормоз»: то ли я пытаюсь вспомнить, как применяется это устройство, то ли имею в виду самого себя - сетую на непривычную нерасторопность собственной мысли...
Тем не менее, я настаиваю на своём и демонстрирую им обоим, что руки мои в состоянии держать верёвку, а мозг - управлять руками.
Костя ожидает меня внизу, и я благополучно спускаюсь к нему, пристраховавшись к верёвке прусиком, - полные 60 метров, - прямо на широкую полку, у противоположного края которой, как мы помнили, находится станция.
Задним числом, я понимаю, что это было неграмотное и опасное решение, и меня, конечно же, следовало спускать с верхней страховкой. В тот момент я не обладал необходимой для принятия верных решений ясностью мышления, но продолжал успешно давить авторитетом на послушных соратников.

Я лежу на полке, на мягкой травяной подушке, а Костя с Леной пытаются сдёрнуть верёвку, конец которой, падая, захлестнулся вокруг куста метрах в тридцати над нами… Лена предлагает «резать», но Костя полон решимости спасти «половинку» во что бы то ни стало: хрен с ней, с верёвкой, но нужно ведь как-то спуститься на землю, а с двумя «половинками» сделать это куда проще, чем с одной.
- Я сделаю полиспаст… - говорит Костя и отправляется по полкам к крюку, виднеющемуся над нашей станцией, а я открываю глаза, чтобы быть в курсе происходящего: никогда не слышал, чтобы верёвку сдёргивали полиспастом, но почему, собственно, нет…
Костя натягивает полиспаст между крюком и станцией и командует Лене тянуть, Лена тянет - верёвка остаётся на месте. Костя спускается к Лене, они тянут вместе - с тем же результатом. Костя, привычный к тому, что законы физики исправно работают, пребывает в недоумении.
- Ты просто пустил верёвку зигзагом, а не закрепил её через прусик… - прорицаю я, как оракул, продолжая при этом недвижно лежать на спине, глядя в серое в лиловых сгустках небо, где зреют первые зародыши будущего дождя.
- Точно!.. - Костя срывается с места и летит обратно к крюку.

Кто знает, быть может, я мог бы ставить диагнозы по фотографии, как бабушка Ванга, и мне не хватает только веры в себя да начального пинка…

Второй дюльфер – ещё раз полные шестьдесят метров - приводит нас на полки, с которых мы благополучно спускаемся на спасительную землю.
Осторожный переход по осыпи, мучительный безрукий спуск по провешенному старыми верёвочными перилами кулуару, прогулка по вечернему лесу, и с первыми каплями дождя мы у машины.



***

В госпитале мною занимается средних лет сестра, вероятно, милосердная, но на вид весьма строгая: пепельные волосы, усталые морщинки в уголках глаз и губ, один серый глаз изучает пациента, другой смотрит чуть в сторону – последствия давнишней травмы. Тщательно артикулируя неродные английские слова, выспрашивает меня, кто я и откуда, выясняет обстоятельства ранения:
- Велосипедист?
- Нет, - скалолаз. Со скалы упал.
Она смотрит на меня строго, с осуждением: как человек, призвание которого чинить, смотрел бы на придурка, развлекающегося тем, что всё ломает.
Срезает с моего локтя заскорузлые бинты, внимательно разглядывает. На лице промелькивает брезгливая гримаска: кто бы мог подумать, - был уверен, что они ко всему привычны… По мере того, как она обрабатывает мои раны какими-то растворами, осуждение уступает место сочувствию. Я неуклюже ворочаюсь, пытаясь облегчить ей задачу, - она умиляется.
Всякую сестричку умиляет беспомощное состояние внешне «пригодного» мужика – все раненные всех войн это знали и успешно использовали. В этот момент – в момент милосердия – сестричку можно брать голыми руками, но меня, разумеется, всё это занимало чисто теоретически: во-первых, «распускать руки» - это не мой стиль, а во-вторых, именно рук-то у меня и не было…
Завершив первичную обработку, сестричка–хамелеон отправляет меня в кабинет врача, - на «каталке», как заправского больного!.. – где меня тщательно зашивают в двух местах и аккуратно бинтуют.
- Там, у выхода, - говорят мне напоследок, - есть специальный автомат, где вы можете уплатить за первую помощь. Сто десять евро наличными. Если у вас их с собой нет, - уплатите завтра.
Говорю всем «грациас!», кормлю автомат разноцветными купюрами и в сопровождении Лены и Кости покидаю сию «юдоль печали».

- Ты видела, как я падаю? – спросил я вечером, лежа на спине, беспомощный, как черепаха.
- Нет, к счастью. Наверху что-то зашуршало, Костя сказал «упс!», и я пригнулась, - я думала, это камни летят. А потом я подняла голову и…
- Подожди, подожди… Что Костя сказал?..
- «Упс». Он сказал «упс»…
- Ты хочешь сказать, что я летел с высоты пятнадцати метров, а он, увидев меня, сказал «упс»?!.. Когда он сам сорвался на какие-то метр-полтора на «Елене», я метался, как ужаленный, а когда я пролетел пятнадцать метров, считая рёбрами каждый выступ, единственное, на что его хватило, - это сказать «упс», как будто он уронил на землю пять копеек?!!
- Ну, да… Это же Костя. Ты же знаешь, какой он сдержанный.


***

Весь следующий день с небес равномерным потоком лилась вода, не оставляя места для сожалений о впустую потерянном дне. Правая рука моя - та самая, с помощью которой накануне я так лихо спускался дюльфером – висит плетью, а левой, перебинтованной, я едва могу поднести вилку ко рту. Я освобожден ото всех абсолютно забот, но обо мне заботятся абсолютно все. Целый божий день я валяюсь на кровати с книжкой в руке (разумеется, в левой…), с головой погруженный в «Историю моей жизни» Джакомо Казановы. Периодически, я вздыхаю: «живут же люди…» и мечтательно устремляю взгляд в потолок… Темп жизни этого невероятного итальянца – авантюриста, философа, писателя, ученого и отчаянного, беспредельно любвеобильного сердцееда – находится в разительном контрасте с моим собственным бедственным положением: уронили мишку на пол – оторвали мишке лапы…

За день до нашего отъезда хляби унялись, и лишь иногда с пасмурного неба к земле прорывается слабосильный дождик: небесные закрома пусты, и там, наверху, скребут по сусекам...
Мы с Леной выходим на прогулку к озеру: неспешная больничная прогулка в наброшенном на плечи софтшелле, служащем по совместительству перевязью. Очень скоро, мы обнаруживаем, что за пределами того мира, который довольно давно уже сделался нашим - я имею в виду скалолазание, - протекает неторопливая и разнообразная жизнь, заслуживающая нашего внимания никак не меньше, чем основное наше увлечение. Я очень советую вам, «эсктрималы», присмотреться к ней ДО, а не после того, как вы сломаете себе чего-нибудь, и будете насильственно приобщены к обычаю неторопливых прогулок.
Что вы, к примеру, знаете о жизни пернатых?.. За неполные два часа прогулки по берегу озера я узнал о семействе утиных больше, чем за всю предыдущую жизнь.
Мы с Леной с интересом пронаблюдали, как они добывают пищу, борются за свой социальный статус, флиртуют, строят гнёзда и учат детей уму-разуму. Лаской и вниманием я добился доверия этих земноводных птиц, - они ходили за мной вперевалочку, надеясь на подачку, я же в это время чувствовал себя, по меньшей мере, российским президентом во главе журавлиного клина.
Что касается самого занимательного аспекта жизни любого живого существа – процесса размножения, – мы обнаружили у этих водоплавающих созданий две разительно отличающиеся друг от друга модели поведения, и это несоответствие ввергло нас обоих в состояние глубочайшего недоумения.
Сперва, мы подсмотрели одну благоустроенную супружескую пару, в семейном гнёздышке которой царили мир и покой: отношения между супругами оставались ровными и уважительными на протяжении всего периода наших наблюдений, а о каком-либо «насилии в семье» невозможно было и помыслить. В то время как самка восседала на гнезде, заботливый, но, на мой сугубо мужской взгляд, несколько суетливый супруг подносил ей веточки, бумажки, обрывки полиэтилена и прочий строительный мусор. Супруга со снисходительным терпением принимала подношения, затем украдкой, когда любимый отправлялся за следующим подарком, выбрасывала их в воду за ненадобностью.
- Посмотри, как трогательно он о ней заботится – умилилась Лена, - всё в дом, всё для милой…
- Слишком суетится. Не иначе, вину заглаживает...
Из этого наблюдения мы с Леной сделали далеко идущий вывод о том, что утки – существа моногамные, придерживающиеся в своей личной и семейной жизни высоких моральных стандартов. Это представление находилось в отличном согласии с тем, что я знал о матримониальных обычаях других водоплавающих птиц. В своё время, я весьма увлекался теориями отца зоопсихологии Конрада Лоренца, который, будучи по его собственным словам «немецкомыслящим естествоиспытателем», высоко ценил бытовую порядочность, и ставил в этом вопросе серых гусей в пример нам, людям.
Однако, безобразная сцена, свидетелями которой мы с Леной стали спустя некоторое время, разрушила наши идиллические представления: четыре селезня гнали по берегу одну несчастную, ревущую благим матом утку, совершая над ней групповое насилие. Когда очередному самцу – язык не повернулся бы назвать это животное мужчиной… - удавалось впрыгнуть ей на спину, он вцеплялся клювом в её загривок и торопливо свершал над ней своё злодеяние. Несчастная ревела в голос, и шея её была уже абсолютно лысой: насильники выщипали из неё все перья. Удовлетворив свою похоть, мерзавец отваливал, но его место тут же занимал следующий.
- Я не понимаю этого, хоть убейте!.. Где её муж?.. Кто будет помогать ей строить гнездо и воспитывать птенцов?.. И, вообще, почему они с ней обходятся, как с падшей женщиной, и чем она отличается от той счастливой квочки, которую мы видели сидящей на гнезде?..
Лена собралась было отбить несчастную парию у назойливых женихов – она, вообще, любит выступать арбитром во внутривидовых разборках и не может примириться с существованием естественных пищевых цепочек, – но на этот раз я убедил её не мешать природе делать своё дело.
- В тебе говорит сейчас женская солидарность – сказал я ей, - если бы ты увидела самку паука, собирающуюся сожрать своего партнёра после спаривания, ты и пальцем бы не пошевелила, чтобы это предотвратить!..

Вы можете спросить меня, зачем я всё этот здесь рассказываю? Затем, во-первых, что мне это интересно, а во-вторых, - я хочу показать вам, какие увлекательные вещи можно подсмотреть в окружающем нас мире, если на минуту оторвать взгляд от горних высей и глянуть себе под ноги.
В моей проповеди нет ханжества, поскольку я искренне так считаю, одновременно сознавая и тот факт, что, как только мои руки приобретут былую подвижность, мой собственный взгляд непременно устремится в эти самые выси…










Последний вечер мы решили провести в ресторане – отметить более или менее успешное окончание поездки.
«Давайте найдём какое-нибудь местечко поинтимнее» - предложил я, и мы ушли с главной туристической магистрали в боковые улочки, нашли «местечко поинтимнее», где подвизались одни только прилично одетые любезные парочки, и своим шумным приходом до основания разрушили весь царивший там интим.
Чего стоил один наш внешний вид!.. Единственным приличным человеком в нашей компании был Костя: аккуратно одет, чисто выбрит, ведёт себя сдержанно, в отличие, к примеру, от Олега, который являл собой полную Костину противоположность: был шумен, покрыт недельной щетиной и одет так, словно только что спустился с гор (что было, в общем, недалеко от истины).
Да я и сам выглядел довольно экзотичным персонажем в тот вечер: весь в бинтах, с ссадиной на носу, на нём же – перекошенные очки со сломанной дужкой, наспех перемотанной куском лейкопластыря. На мне была красная домашняя футболка, поверх которой была надета не первой свежести флисовая жилетка, одолженная у Олега. Олегова жилетка была единственным элементом верхней одежды, в который удавалось продеть мои культяпки...
Однако, не я был самым колоритным членом нашей компании. Самым колоритным, несомненно, был Толик. С какой стороны стола он бы не сел, он всё равно выглядел бы атаманом нашей шайки: большой, рыжий, всклокоченный, в одной лишь давно уже не белой просторной футболке навыпуск – средь всех этих элегантных пар, аккуратно укладывающих бежевые плащики на выгнутые спинки ресторанных стульев.
Толик озирался, беспокойно улыбаясь, но голову держал высоко, а грудь – прямо. Дьявольские непокорные огненные рожки гордо возносились над его головой. Он чем-то напоминал мне Ван Гога в период рецессии – задолго до того, как последний оттяпал себе ухо.
Мы были не слишком голодны, поскольку уже двое суток, как были отлучены от большого спорта, а потому предпочли качество количеству: заказали себе рыбу, креветок и прочую фауну абиссали.
Кроме нас, в крохотном зальчике ужинали три пары: две конвенциональные и одна интересная. Все три пары украдкой интересовались нашей компанией, мы же интересовались только интересной парой. Интересная пара, в свою очередь, интересовалась нами больше, чем все прочие пары. Впрочем, не исключено, что, будучи скованы меньшим количеством предрассудков, они просто проявляли свой интерес с большей степенью непосредственности. Проходя мимо нашего столика, они рассмотрели нас большим интересом, притом девочка-мальчик внимательно в меня впилась и кивнула, как старому знакомому.
- Как ты думаешь, кто из них девочка, а кто мальчик? – поинтересовался Олег, подавшись ко мне с заговорщицким видом. Не знаю, почему он решил, что именно я в нашей компании являюсь экспертом по сапфической любви.
- По-моему, это очевидно… Та, что справа, – это девочка-мальчик: мужская прическа, жакет… да и лицо… лицо – вполне пацанское. И осанка, - как аршин проглотила. А та, что слева, – типичная девочка-девочка: круглая, мягонькая, весёленькая. Смышлёные глазки, между прочим
- Да, похоже, ты прав… - Олег осторожно покосился на девочку-мальчика, которая продолжала периодически на меня пялиться, хотя, если моя теория была верна, должна была бы пялиться на Лену.
- Слушайте, она не сводит с меня глаз… Я что, выгляжу сегодня женственнее обычного?.. Не надо так ржать - официантка вздрагивает…

До чего же тяжело есть левой рукой, к тому же раненной, когда всю жизнь ты нарочито пренебрегал правилами этикета!
- Наконец, ты научишься держать вилку в левой руке… - съязвила Лена, наблюдая, как я сосредоточенно гоняю креветок по тарелке.
- Не хорошо смеяться над инвалидом!.. – отрезал я, отложил вилку, решительно взял креветку в руку и перекусил её пополам.
Хозяйка заведения подсматривала за нами из дальнего угла: она нервно переминалась с ноги на ногу, на щеках её гулял лихорадочный румянец. Пары за столиками делали вид, что заняты друг другом.
- Толик, ты выглядишь, как наш пахан… Цыганский барон в чистом виде! Представь, как это было бы стильно: эта девица приносит нам счет, а ты вынимаешь из широких штанин пачку евро сантиметров пять толщиной…
- Можно только вообразить, что они все о нас думают…
- Подождите, последний акт марлезонского балета под названием «эти сумасшедшие русские» ещё впереди. Следите за выражениями их лиц, когда я встану из-за стола, и Лена галантно подаст мне куртку…







***

П.С.
Служба Безопасности аэропорта Бергамо гоняет Костю через ворота металлоискателя. Все металлические вещи давно уже извлечены из карманов, но Костя, с вывернутыми карманами, распоясанный, как солдат на «губе», продолжает звенеть, к вящему недоумению персонала. Наконец, разуверившись в технике, его обыскивают вручную и, махнув на него рукой, пускают в обход металлоискателя.
- Костя, что у тебя там могло звенеть, я не понимаю?
- Яйца! – коротко ответил Костя и улыбнулся сдержанной улыбкой Терминатора.


П.П.С.
Чтобы у вас, самых терпеливых, самых преданных, дочитавших это неоправданно многословное сочинение до конца, остался от него сладкий привкус во рту, я завершу его поэмой, посвященной тирамису, - божественному итальянскому десерту, которому мы отдавали должное каждый день на протяжении недели, но который так и не сумел мне надоесть…

Гимн тирамису:
Я знаю, что под прессом прессы,
Всегда покорные капризу,
Предпочитают поэтессы
Каштан парижский кипарису.
Но я не склонен к компромиссу
И донесу я правду в массы:
Париж, быть может, стоит мессы,
Но он не стоит тирамису!..

Аплодисментов не нужно – я всё равно их не услышу. Лучше сбегайте в ближайшую итальянскую кафешку и убедитесь, что я сказал вам истинную правду.

П.П.П.С.
Нет, - это я уже шучу… Невозможно же, в самом деле, прощаться и не уходить! Всего вам доброго, берегите свои ноги, руки и прочие части тела - для себя и для своих близких! :-)