Как вернуться с Камчатки: зарисовки несерьёзной экспедиции

Прогноз на извержение

Группа из 16-ти вулканологов, работающих на вулкане Безымянный, на Камчатке, в опасности. Вулкан вот-вот начнет извергаться, а нелетная погода мешает снять ученых со склонов. Сейсмологическая группа полуострова дала прогноз на извержения Безымянного несколько дней назад. Обычно такие прогнозы оправдываются от нескольких дней до нескольких недель.
Радио Маяк
14.07.2008

За неделю до нашего отъезда мне звонит Вадик и лукаво интересуется:

— Ты, касатик, новости слышал?
— Нет, конечно, чего их слушать, — панически пытаюсь натянуть маску беззаботности.
— А ты послушай, вот и узнаешь чего. Этот твой Безымянный извергаться собирается...

Вулкан Безымянный в последний раз серьезно извергался в 1956-ом, и тогда мало не показалось никому: у горы-трёхтысячника взрывом в считанные секунды снесло вершину и уничтожило всё живое на десятки километров вокруг. Сухие научные цифры — 1 кубический километр породы, выброшенной со сверхзвуковой скоростью, газы температурой до 200 градусов и пепловый столб, взметнувшийся в стратосферу на 35 километров — не могут дать полного представления о масштабах катастрофы, а очевидцев, сами понимаете, или не было или не осталось.



Наш запланированный маршрут проходит по восточным склонам Безымянного — именно там, где полвека назад раскаленный песок сдирал кору с живых деревьев, поэтому новость не может не волновать. Вслух договариваемся, что будем решать проблемы по мере их возникновения, но про себя левая половина мозга отчаянно кричит, что после возникновения ТАКОЙ проблемы решать будет уже некому. «Вот именно, — гаденько шепчет правая половина, — зато какие фотки останутся...»

Упаковка продуктов для такого длительного путешествия – это эпическая батальная сцена, в которой вооруженная ножами, скотчем и кухонными весами группа сражается с непослушной едой. Под ногами шуршат наносы из пластиковых пакетиков, периодически происходит эруптивная деятельность сухого пюре из бутылок, на кухне фумаролит безразмерная кастрюля с мясом в нутряном жире, а начпрод кричит «мы все там сдохнем от обжорства». К слову про обжорство: 650 грамм сухого корма на человека в день, помноженные на 20 дней линейного автономного маршрута, превращаются в 13 килограмм одной только еды, которые каждый должен нести на себе. А ведь ещё бензин для готовки, горное снаряжение, спальники, палатки и книжки... В итоге, стартовый вес рюкзаков у благородных донов был около 40 кило, ну а самые благородные тащили на себе все 60.

Нас десятеро питерцев: осторожный и самоотверженный руководитель Вадик с маленькой и отважной Катей, нашим фотографом; Герка, тоже фотограф, работавший тогда оператором в одноименной питерской сети минилабов; глумливый «паяло», радиолюбитель и примусолог Цыганов; судмедэксперт и патологоанатом нашей группы Лена; кокетливая Ира; Сергей в полном расцвете сил, играющий роль мудрого зеленого крокодила; молодой и молчаливый сын Лены Володя, «был в прошлом году в альплагере». Ну и я, добровольный организатор, да бессменный Иван Пасечник в роли чир-лидера и лягушки, пытающейся сбить сливки из нашего нестройного коллектива.

Познакомились мы все толком лишь в феврале, всего за полгода до экспедиции. Для меня эти полгода пролетели в поисках приличных карт, треков и описаний, телефонных переговорах с Камчаткой и увлекательных вечерах на беговой дорожке.

Как уже понял проницательный читатель, из всех открыточных аспектов Камчатки мы выбрали именно вулканы — во многом из-за прогрессирующей вулканомании автора, который до этого успел нюхнуть серы на американской Маунт Сент-Хеленс и на зимней Этне, а теперь тешит себя надеждой узреть булькающее лавовое озеро в кратере эфиопского вулкана Эрта Але. И стоило мне пересказать мифы ительменов, коренных жителей Камчатки, о всемогущих духах гомулах, которые по ночам жарят китов на вершинах вулканов, надев по киту на каждый палец — все участники поняли: надо ехать именно на вулканы!

Северная группа вулканов — это самое плотное скопление вулканов на всём полуострове. Здесь находится и самый высокий действующий вулкан Евразии — Ключевская сопка, который пять тысяч лет рос вместе с человечеством, прибавляя, в среднем, по метру за год. Наш маршрут затрагивал и куда как менее известные места: объективно об этом свидетельствует записка от 1967 года, которую мы сняли с одной из вершин. Случись что на самой отдалённой части маршрута, до ближайшей больницы было бы минимум три дня ходу. Для здорового человека.

И вот подошёл июль, и десять человек, настолько разношёрстных, что сомневаешься в наличии у них общей цели, дёргают с пола Московского вокзала свои раздутые цветастые сумочки и отправляются от памятника Петру Первому на край земли русской.

Из Питера в Питер

Уфф, кажется, оторвались! Правда, Ваня Пасечник изо всех сил старался опоздать на поезд, но ему не хватило лишь пары минут чтобы обеспечить остальных участников лишней пайкой. А позавчера был примечательный диалог с директором камчатской автобусной компании:

— Как же нам найти ваш автобус в аэропорту?

Многозначительная пауза.

— Вы когда-нибудь были на Камчатке?
— Эээ... Нет.
— Все ясно. Выйдете из аэропорта и просто увидите наш автобус...



Тем временем мы уже распихали рюкзаки по вагону и диковатым взглядом оглядываем друг друга — наконец-то в полном составе! Успокоившийся Вадик травит жизнеутверждающие байки про свои отмороженные в Гималаях пальцы. Первая реакция: во чайник! Без гетр переться на шесть тысяч по снегу... Засыпаю с мыслью «за что нам достался такой руководитель?»

Закрываем глаза, и тотчас происходит смена декораций. Дождливое утро пятницы. Пошатываясь под тяжеленными рюкзаками, ползем по эскалаторам московского метро, а мимо проплывает реклама центров лечения позвоночника. Но счастлив тот, кто знает что уезжать в дождь — хорошая примета!

Рейс поздний, и часы в зале отправления тоскливо отсчитывают не минуты, а преферансы. Пять преферансов спустя чудовищных размеров Ил-96 поглощает пигмеев-туристов в своё чрево и даже умудряется как-то оторваться от земли вместе с нашими рюкзаками.

Пытаясь наверстать упущенное, читаю распечатки об истории и самобытной культуре Камчатского края. Но усталость берёт своё, и вот уже вокруг пляшут ительмены в аэрофлотовских пилотках, придерживаясь за спинки кресел и вкрадчиво заглядывая в глаза, вулканы вспыхивают древними рунами «не курить» и «занято», а над крылом самолёта зависает, чуть подрагивая в турбулентности, огромная пучеглазая горбуша.

— Хррррр, — тонкая вуаль сна рвётся в клочья с треском отдираемого скотча. Оказывается, это Пасечник развлекается герметизацией наших походных карт. Но, чёрт возьми, как он это делает!..

...в тот день с безопасностью в аэропорту Шереметьево было что-то неладно. Вначале, на входе в здание сломался рентген, и сотрудники махнули рукой пассажирам — дескать, проходим так. Затем, на повторном контроле, проверяющая тётка, шокированная видом наших продуктов на экране рентгена, потребовала открыть замотанные в плёнку рюкзаки... К счастью, у Ирины в поясной сумке оказалась шальная пластиковая бутылка с гречкой, позволившая нам продемонстрировать чистоту своих намерений, а заодно и объём желудков. И в целом сотрудникам безопасности можно было бы поставить твёрдую тройку, если бы не то как Пасечник разрезал скотч в салоне самолёта. Он невинно и ловко делал это громадным охотничьим ножом, который без (задних) мыслей пронёс в ножнах на голени и по простоте душевной извлёк в салоне.

Теперь сон испорчен окончательно. А как длинна бессонная ночь в самолёте над всей Россией! Последние часы хоть как-то разнообразит мучительная этическая дилемма: сделать ли замечание сидевшей через проход тётке, которая материлась на свою пятилетнюю дочку и щедро раздавала ей пощёчины. До сих пор жалею, что не сделал!

Пробив сплошную облачность на высоте 50 метров, не то в десять утра по камчатскому, не то в час ночи по Москве, приземляемся в аэропорту Петропавловска-Камчатского, по-местному — Питера или просто Города. «Домашние» вулканы Авачинский и Корякский надёжно спрятаны за пеленой облаков, но нас такой погодой не напугаешь: мы экипированы на обещанные плюс пять с ветром и мокрым снегом. Выходим за пределы лётного поля и, действительно, сразу видим наш автобус. В крохотном ангаре, гордо именующемся залом прилёта, получаем багаж вместе с двумя сотнями остальных пассажиров, и далее разворачивается рутина по заранее продуманному плану.

Закупаем в городе бензин для примусов, хлопушки-фальшфейеры для медведей и немного икры для себя, забираем заранее запрошенное разрешение на посещение национального парка и регистрируемся в МЧС, вызвав своим маршрутом нескрываемый восторг. После чего наш белый ПАЗик разворачивается на север, в сторону посёлка Лазо, ближайшего к вулканам населенного пункта с юга, и мы следующие 8 часов пытаемся заснуть, подпрыгивая на дермантиновых сиденьях.



Главная магистраль полуострова — это пыльный грейдер, тянущийся 700 километров на север от аэропорта до рыболовецкого посёлка Усть-Камчатск, где впадает в океан река Камчатка. Местная власть до сих пор не удосужилась навести мосты через реку, видимо, чтобы не лишать туристов захватывающей переправы на пароме, списанном за негодностью с планеты Плюк. А местные водители во время переправы договариваются между собой кто с какой скоростью будет ехать: на грейдере за машинами тянутся пыльные хвосты как на ралли Париж-Дакар, поэтому возможность обогнать может представиться очень не скоро.

Кстати, если вам доведётся ехать по этой дороге — непременно загляните на горячие грязи у поселка Малки. Место практически не афишируется на Большой Земле, но весьма популярно среди самих камчадалов, и даст вам возможность не только понаблюдать за ними в привычных местах отдыха, но и набрать дармовой минералки из крана прямо на заводе, где бутилируют воду «Малкинская».

По дороге облака куда-то исчезают, и включается безжалостная жара. Ближе к концу, перед самим Лазо, нас ожидает нехитрый аттракцион: паромная переправа вместе с автобусом, которая обходится в 300 рублей на всех, лишний раз подтверждая, что на Камчатке всё либо очень дорого, либо вовсе бесплатно. На другом берегу нас ждут ребята из турфирмы, с которыми мы заранее договорились о дальнейшей заброске, и через пять минут мы все весёлой кавалькадой въезжаем во двор новенькой турбазы.

За бедностью размещаемся в палатках прямо во дворе и тут же отправляемся в местную баньку, которая, очевидно, в прошлой жизни была пыточной камерой в гестапо. Во всяком случае, такого жара не давала даже суровая железнодорожная парилка в заполярном посёлке Имандра. Ничего не поделаешь — камчатское гостеприимство.



По двору ритмично покачиваясь и приседая бродят две тени: одна бритая, другая длинноволосая. При ближайшем рассмотрении тени обернулись неким москвичом-горнолыжником и его приятелем-сноубордистом, которые в поисках кул паудера и эпик-шотов приехали на другой конец планеты снимать катальное видео. С кем не бывает.

Мы же, плотно покрыв стол колбасой и красной икрой, старательно наслаждаемся последним цивильным ужином перед грядущими голодными неделями. На закате прямо со двора отлично видно сразу несколько вулканов, но пока мы лишь пытаемся угадать их названия, да и не особо стараемся. В какой-то момент застольные беседы начинают звучать невыносимо пошло на фоне безмолвных заснеженных вершин, и именно тогда, после полуторасуточной гонки дороги, понимаешь: мы на Камчатке!

Круговорот воды в природе

«Планета Железяка. Жизни нет. Растительности нет. Населена роботами.»
Кир Булычев, Тайна Третьей Планеты.

С трудом разлепивши глаза в шесть утра, погружаемся в кузов огромного зелёного ЗИЛа, который с разгону врубается в зелёную стену тайги. Где-то под нами, видимо, есть дорога. Ветки яростно хлещут по кабине. Тех кто сидит у открытого окна время от времени обдаёт зелёным душем из листьев. Эх, прокачу!

К нам на хвост сел вчерашний горнолыжник со своим оруженосцем, оказавшийся чрезвычайно колоритной и подчас импульсивной личностью. Цыганов благородно берёт на себя обязанность направлять беседу с ним в какое-нибудь безопасное русло.

К трём часам пополудни солнце выкатывается в зенит, и температура подскакивает градусов до тридцати. Без проблем форсируем реку Толбачик и через час натужной езды на пониженной передаче внезапно оказываемся на пепловых полях Большого Толбачинского Трещинного Извержения (БТТИ, как его принято называть).



Когда мотор стихает, и мы вылезаем из фургона, кажется, будто нас выпустили на раскалённую сковородку. Повсюду, насколько хватает глаз, чёрный вулканический пепел, на котором между скелетами высохших деревьев жарятся на солнце чахлые зелёные кустики. Через каких-нибудь полвека этот чудный ландшафт окончательно зарастёт тайгой, так что с посещением стоит поторопиться!

Вряд ли в современной геологической истории России найдётся событие более грандиозное чем БТТИ. 6 июля 1975 года у подножия вулкана Плоский Толбачик вскрылась двухсотметровая трещина, из которой забила струя раскалённых газов и полетели бомбы. За пять месяцев вдоль трещины выросла цепочка новых вулканических сопок («конусов»), тайга на несколько десятков километров вокруг была сожжена потоками лавы и засыпана пеплом, а вершинное плато вулкана Плоский Толбачик провалилось, образовав кальдеру глубиной в пятьсот метров — туда поместилась бы Эйфелева башня!



Обширные наслоения пепла под Толбачиком существовали ещё до БТТИ. Вулканический пепел настолько близок по физическим характеристикам к лунному грунту, что ещё в 1970-м советские учёные испытывали здесь первый луноход. 27 ноября 2012 года на Толбачике снова вскрылась земля и началось извержение, которое всё ещё продолжается — спешите увидеть.



Развлечений оказалось масса: из под наносов раскаленного на солнце пепла выкапываем прошлогодний снег, находим внушительных размеров вулканическую бомбу с мемориальной табличкой погибшим вулканологам, а неподалёку обнаруживаем хвост вертолёта, полностью погребённого под пеплом. Затем забегаем на две ближайшие сопки и дивимся на ярко-жёлтые выходы серы и микроскопические фумаролы, похожие на ноздри в земле, над которыми слегка дрожит воздух: это выходит сероводород.

На вершине одной из сопок почва столь горячая, что, кажется, способна испепелить том Большой Советской Энциклопедии за считанные секунды. Железным ломом помечено место, куда принято засовывать сухие палки, дабы воочию увидеть как они вспыхивают от инфернального жара земных недр. Мы, разумеется, проверяем, и через минуту палка действительно загорается под всеобщие аплодисменты. В довершении всего находим исполинские оленьи рога, зачем-то валяющиеся посреди пепловой пустыни.



— Р-р-роганда! Гор-ррная рроганда! — взревел удивлённый лыжник, да так, что рога, казалось, завибрировали в ответ. Экзотика пёрла через край. А Гера, не удержавшись, водрузил рога к себе на рюкзак, но позже, в лагере, осознав всю тяжесть обретённого сокровища, ограничился отпиливанием для себя небольшого кусочка.



Наш могучий вездеход, объехав стороной базу вулканологов «Ленинградка» — несколько скромных сараев, целиком занятых чьими-то вещами, забрасывает нас на высоту 1600 метров, под самое подножие вулкана Плоский Толбачик, оставляет лыжнику с приятелем огромную цистерну воды и уезжает обратно на турбазу.



Наступает звенящая тишина — звенящая писком комаров, которых, похоже, заносит сюда ветром из тайги. Вечер близится, солнце превращается в точку на горизонте, лыжник-Роганда шумно на неё медитирует, а шиза окончательно косит наши ряды.



На следующий день, проснувшись от жары, которую уже воспринимаем как данность, наскоро покоряем вулкан Плоский Толбачик. Испорченное чужими фотографиями сознание упорно отказывается воспринимать эпические пейзажи. Шестичасовой подъём по пологой тропе на высоту 3000 метров проходит почти незамеченным. Вид сверху на окружающие равнины не сильно отличается от осеннего петербургского неба: к нашему прибытию вершину затягивает плотными облаками. В памяти остаются лишь базальтовая вулканическая бомбочка в форме утки, лежащая возле тропы, грандиозный камнепад в кратере и литровая банка пива, которую Вадик притащил аж из Петербурга в качестве сюрприза.



На спуске нас нагоняет гроза, но, к счастью, проходит мимо, оставляя коротать вечер на улице в бесплодных попытках превратить имеющиеся 12 литров бензина в 13 методом пересчётов и переливаний. Цыганов лукаво предлагает по-быстрому забраться на ближайшую сопку, но вместо этого отправляется «спать на улицу» — то есть кормить комаров под звуки Рахманинова в плеере. На закате дня покрикивая и кувыркаясь возвращается чудо-горнолыжник со своим оруженосцем, которые весь день катались на крошечных снежниках, снимая фильм о себе, при этом умудрились где-то попасть под ливень и молнии.

Наутро, пока мы лениво завтракаем, мимо проползает газик-«шишига» с ярко-оранжевым кузовом, как позже выяснилось, везший целую толпу немецких туристов. Я соображаю, что неплохо бы добыть из машины недостающий литр топлива — и вот мы бежим по чёрному шлаку, размахивая руками и надеясь привлечь внимание своим диковатым видом, если не водителя, так пассажиров. Ура! — «шишига» останавливается, и мы быстро сторговываемся на каких-то ста тысячах рублей за два литра бензина: до ближайшей заправки далековато будет.

Водитель оказался не только лукавым, но и весьма добродушным человеком. Рассказал, что собирается покупать грузовик Мерседес «Унимог» (на постоянный ремонт «шишиги» уходит слишком много нервов) и планирует в следующем году выбраться в Непал. За руку не попрощался, заявив что у каждого свои причуды. Я же до сих пор уверен, что он был кем-то вроде местного духа-гомула, да не захотел шокировать нас своей бесплотностью.

Собираем лагерь, впрягаемся в рюкзаки и, пройдя по пепловому полю с полкилометра, натыкаемся на овраг глубиной метра три с крутыми осыпающимися стенками. В первые дни из-за неподъёмного количества еды в рюкзаках был установлен ходовой режим в 10 минут отдыха на 20 минут движения, благо Ключевская сопка находится на широте Москвы, и световой день в 10 часов позволяет не торопиться. Но преодолев овраг в 30-градусную жару вся группа не сговариваясь полегла на рюкзаки много раньше положенного. На немой вопрос участников «что это было», я, как наиболее подкованный в местной геологии, заявил: «это — барранкос!» Так новое ругательное слово обогатило наш лексикон, и практиковали мы его потом по несколько раз на дню и с великим усердием.



Несколько барранкосов спустя, окружающая местность начинает цвести, зеленеть, наполняться журчанием ручьёв и вообще всячески облагораживаться. Альпийские луга на пологих увалах точно швейцарский сыр источены сотнями норок, откуда за нами непрерывно наблюдают десятки глаз. Это Берингийский суслик или попросту «евражка», как его называют камчадалы. Иногда зверька не замечаешь до самой последней минуты, когда он из вертикально стоящего пенька опускается на четыре лапы и удирает прочь.

Солнце тем временем вновь включают на полную мощность, и когда уже было поступает предложение попроситься к евражкам в норки на сиесту, мы упираемся в искрящиеся каскады воды, подпитываемые тающими снежниками Плоского Толбачика. Русло ручья — это базальтовый жёлоб в потоке древней лавы, точно горка в аквапарке, на который нанизаны глубокие, с человеческий рост, купальни с чистейшей студёной водой.



Эмоции остаются за кадром. Немедленно устраиваем купательную оргию и здесь же обедаем. Уходим только минут через сорок, так и не осознав, что мы плескались в искрящейся речке на другом конце планеты в четыре часа ночи по питерскому времени. Перед выходом кто-то мудрый предлагает набрать побольше воды, но подвергается остракизму: ведь чудо-речка названа на карте Сухой, что же дальше-то будет?

Но на следующей речке воды нет ни в том месте, где мы вышли, ни выше по течению, в сторону перевала Толуд, а солнце продолжает припекать. Чуть влажная земля под камнями в русле даёт надежду, что под вечер вода всё же появится. Но пока нам остаётся лишь двигаться вперёд в горных ботинках и непромокаемых штанах, вожделенно поглядывая на искрящиеся снежники на дальних склонах Толбачика. С противоположной стороны, на головокружительной высоте с вершины Большая Удина грохочут водопады...

Через три часа мы всё ещё ползём по еле заметной заросшей тропе с тошнотворно лёгким уклоном вверх, а воды всё нет и нет. На солнце у всех подгорают руки, а у меня — макушка. На привалах запихиваем в рот водянистую ягоду шикшу и готовимся помирать. Между прочим, через неделю выяснилось, что в эти отчаянные минуты у Вадика в рюкзаке плескалась ещё одна литровая банка пива и бутылка шампанского, припасенные для дня рождения Кати. Вот это выдержка!

Наконец, уже почти на самой седловине пологого перевала, раздаётся долгожданное журчание, но пить из ручья нельзя: поток слишком мутный. Отправляем на разведку Геру и Вадика с рациями, тем временем сами пытаемся фильтровать воду, изведя на это сомнительное занятие половину перевязочных пакетов. И уже через полчаса разведчики радируют: надо идти за перевал к следующему ручью, который вечером полноводней, да и вода чище.

Пока мы напиваемся водой и приходим в себя, из воздуха в наступающей темноте начинает сгущаться разнообразная камчатская живность: тучи комаров, евражки и даже какие-то птички. Вдруг метрах в двухстах за ручьём замечаем медведицу с двумя медвежатами. С интересом наблюдаю за реакцией народа на первую встречу со зверюгами: кто-то в панике стучит в котелок, а кто-то отбирает котелок и дрожащими руками накручивает на камеру телеобъектив. Но разбивать лагерь никто не торопится.

— Медведь придёт, потрогает костлявой лапой и уйдёт, — глубокомысленно изрекает Цыганов, все тотчас успокаиваются и начинают ставить палатки, а медведица и впрямь уходит, оставив нас без своих дружеских прикосновений. Впрочем, мясо решаем попрятать в гермы и забрать с собой в палатку, что не помешало особо наглой и, без сомнения, плотоядной евражке понадкусывать Ленин рюкзак.



Для успокоения нервов Герка предлагает утонченную пробу разбавленного спирта, который весь день настаивался у него в рюкзаке на можжевельнике и паре карамелек. В перчатках пропихиваем скользкие пластиковые баночки из-под фотопленки под накомарники, стараясь не расплескать целебное содержимое: комары не дают расслабиться. Из разрывов облаков интригующе выглядывает острый скальный бастион вулкана Камень, правильный конус Ключевской сопки и серая куча пепла под именем Безымянный. Головой ложимся в сторону вулканов, и я беру в палатку фотоаппарат — а вдруг ночью Безымянный рванет? Обменявшись кровожадными шутками, проваливаемся в сон.

С утра Цыганов бухтит про болящие мышцы, суставы и душу. Я довольно помалкиваю: наконец-то произошла полная адаптация к камчатскому времени, и больше не хочется выпучивать глаза в пять утра, тем более что дежурить всё равно не нам.

За ночь облака переместились, и прямо из палатки сквозь зелёную траву прекрасно просматривается белоснежное плато вулканов Ушковского и Крестовского, справа как маленький химзавод коптит ядовитым дымом Безымянный. Рядом с ним скорее чувствуются чем видятся громады Камня и Ключевской, а сзади, с Большой Удины, уже доносится рокот камнепадов.

Замечаем чуть поодаль цветастую марширующую колонну из шести человек и спешим знакомиться, пытаясь не провалиться во многочисленные норки. Ребята оказались из Комсомольска-на-Амуре. На Толбачик они поднимались за день до нас, но потом потратили день на осмотр пепловых полей, так что на перевал мы вышли одновременно и умудрились вчера вечером разминуться. Комсомольчане в красках рассказывают, как медведь ночью нарезал круги вокруг их палатки, и уходят на север в сторону Толбачинского перевала, мы же сворачиваем на восток, в долину между Удиной и Зиминой.

Жарко как вчера, но ветер переменился, и теперь сдувает комаров обратно в тайгу. Выбивая пыль из многочисленных русел высохших ручьёв, пересекаем альпийские луга, ровные как английские газоны и усыпанные яркими цветными пятнами эдельвейсов и пастельными разводами неспелой голубики.

Всё чаще начинают попадаться грибы, которые отправляются прямиком в котомку к практичному Пасечнику, на ужин. Встаём у чистейшего ручья, что течёт с огромного висячего ледника между вершинами Овальная Зимина и Острая Зимина, штурм которых у нас запланирован на завтра. По дороге нашёлся и дикий зеленый лук, а на стоянке дежурные, надергав неподалеку сухих палочек, сотворили костёр и сготовили пюре с грибами и луком в качестве довеска к ужину.

Распогаживается, и вечер проходит в стиле Кастанеды, чему весьма способствует спирт, настоянный в этот раз на «золотом корне» — так в просторечии называют лечебное растение родиолу розовую, которая растёт здесь на каждом шагу. Буйные краски заката плавно перетекают в наши сны.

Великие географические открытия

«Кому суждено замерзнуть в Гималаях, того не съест медведь на Камчатке.»
Серый С.П.


Следующие три дня состояли практически исключительно из подвигов.



В трусах и накомарниках, помахивая ледорубами, по козьим тропам за четыре часа доползаем до вершины Острой Зимина, спугнув по дороге молодого медведя. Там наверху на одном из бульников выдолблен череп с косточками — Пасечник недолго думая принимается выдалбливать рядом «2008»...



Возле черепа, в стеклянной литровой банке, находим карандашную записку от 1967 года, из которой трое весёлых парней под руководством мэтра приморского альпинизма 60-х Анатолия Скригителя машут нам рукой и желают хорошей погоды. Через несколько лет один из них погибнет во время зимнего восхождения на Ключевскую сопку, а Анатолию ампутируют отмороженные ступни...

После возвращения в Петропавловск мы случайно познакомилимсь с альпинистами из местного альпклуба, которые сказали, что последний из тех героических юношей спустя сорок лет ещё состоит в клубе. Ребята сфотографировали записку и пообещали ему передать.



Снизу наползает традиционная послеобеденная хмарь, превращая групповое фото на вершине в бессмысленную формальность. Вадик озабоченно замечает, что уже 4 часа дня, и, продолжая восхождение на основную вершину — Овальную Зимина, мы рискуем не успеть на ужин. Предложение руководителя о достойном отступлении с восторгом принимается.

Чтобы не кувыркаться по крутой сыпухе, одеваем кошки и начинаем аккуратно спускаться по снежничку в соседнюю долину. Не успеваем и рот открыть, как Пасечник без лишних слов размахивая руками убегает вниз в туман, прихватив все наши рации. По всем правилам жанра немедленно начинается гроза, и ситуация становится премерзкой: хлещет дождь, видимость от силы метров двести, а молнии лупят в соседний пик Горный Зуб, прямо в тригопункт, неизвестно как затащенный на отвесный скальный бастион героическими советскими топографами.



Кое-как спустившись в долину, мы Пасечника не обнаруживаем и коротаем время в попытках выйти с ним на связь, либо найти его тело в ручье под снежником и отправиться, наконец, ужинать. Через час сумасшедший беглец радостно радирует из лагеря, наивно принимая наше разгневанное шипение за помехи в эфире. После этого третьим блюдом на ужин чуть было не становится разбор полётов, но хитрый протагонист выставляет в качестве сюрприза вкуснейший порошковый квас, праведный гнев участников усмирён, а спирт сегодня снова на золотом корне, поэтому костёр ещё больше, а разговоры ещё задушевнее.



Группа продолжает наматывать километры стремительно, как асфальтовый каток, и на следующий день я демонстрирую как с соблюдением всех туристских ритуалов — собрать тур, написать и заложить записку — назвать безвестный перевал именем друга. Теперь перевал между Острой Зимина и Горным Зубом называется «Гамми» и уже повторно пройден двумя группами из Украины. Просьба уважать название, данное первопроходцами, господа!



Под конец тяжелого дня находим место для стоянки посреди нагромождений медвежьего дерьма, которое в густом тумане отчаянно напоминает предметы современного искусства. Пасечник сооружает из камней не то стол, не то стульчак, не то языческое капище, украсив его скромным букетом ромашек. Где-то протяжно ревёт и сам медведь, но это нас даже веселит: ведь спирт сегодня на полыни и берёзовых бруньках.



Эх, богата Камчатка травами! Но комары, словно цепные псы, яростно сторожат её богатства... Всего-то шестой день похода, но кажется, будто гуляем уже целый месяц. Все мысли о городской жизни остались за бортом нашей уютной подводной лодки. До ужина дремлем в палатке, окончательно засыпая за досужими рассуждениями о спиртовом двигателе внутреннего сгорания у Пасечника: после лишней рюмки за обедом он не заметил пятикилограммовую пачку продуктов, которую мы втайне ему подбросили.

Пыльные горизонты

«Тигры, например, уважают львов, слонов и гиппопотамов. Комары — никого.»
Подражая Довлатову.

Запись в дневнике: «Сегодня спирт был с Цыгановским абсентом, так что отчёт будет кратким. Камчатка потрясающе разнообразна!»



Утро начинается с нетривиального перевала. Скрепив ползущие камни крепкими матами, втроём выползаем наверх и кидаем вниз в туман веревку, закрепив её на ледорубе и очумевшем Цыганове. Затем долго нежимся под утренним солнцем и лениво наблюдаем, как из-за перегиба один за другим появляются участники с глазами как чайные блюдца. С перевала открываются чудные виды на Восточный Хребет и гору с символическим названием Шиш. С другой стороны — укутанные облаками красавец-Камень и его мрачная подруга, Ключевская сопка. Посмотрев на неё в бинокль, Пасечник предлагает всем выкинуть ледорубы и кошки, которые к середине похода кажутся свинцовыми: снега на нашей главной горе нет вообще.



Побродив по перевальной седловине, ныряем в облака и спускаемся к берегу речки Сухая Хапица, которая вытекает из-под ледника Жёлтый и километром ниже разливается по широченной песчаной долине сотнями мелких ручьёв, утекающих куда-то за горизонт, за шиворот той самой черепахе... Ледник и впрямь ярко-желтого цвета, видимо, из-за выходов серы. Потрясённые пейзажем, молча слушаем как бурное течение перекатывает по дну реки валуны, пока благоразумный Герман не предлагает вместо того чтобы тянуть пройтись ниже, до разлива, где и перейти вброд. Такой широкой и такой мелкой речки никто из участников раньше не переходил!



Очередная смена декораций ожидает нас, лишь только мы цветными муравьями выползаем из-за укрытия хребта в поле зрения посапывающего и готового проснуться дракона — вулкана Безымянный, за которым вполоборота стоит закутанный в облака рогатый тролль Камень, а за ним — монолитный конус Ключевской сопки. У ног великанов простирается зловещая чёрно-серая долина, по которой сухой ветер гоняет гомогенизированную смесь из пыли и комаров. Пейзаж настолько безжизненный, что поначалу не верится что где-то здесь мы найдем питьевую воду для ужина. Вся местность изрезана глубокими барранкосами, на дне которых струятся мутные потоки.

Единогласно решаем, что «аццкая», «сотонинская» и даже «инфернальная» — слишком блёклые характеристики для этой долины, поэтому мы награждаем её малопонятным, а потому ещё более пугающим эпитетом «хтоническая». В нервном ожидании катастрофы проходим ещё пару километров на запад — и находим чистейший ручеёк, стекающий с массива Зимина, а полупрозрачный зеленоватый ковёр из мха поверх пепла создаёт некоторое подобие уюта.



На вечернем совете, расхрабрившись после спирта настоянного на бруснике, решаем перекроить все походные планы и сбегать завтра на Безымянный, который так зрелищно коптит в фиолетовых сумерках и взрываться, вроде, совсем не собирается. Желая войти в историю чистым, я осмеливаюсь вымыть голову в ледяном ручье, второй раз за поход. В это время Катя замечает на противоположном берегу, метрах в пятидесяти, пегого медведя, который, едва взглянув на нас, с достоинством удаляется. А следующим утром Вадик, бывший дежурным в тот день, с восторгом рассказывал как тот же самый медведь приходил к нему на утреннюю кашу, пока все ещё спали.



При солнечном свете долина смотрится куда как жизнерадостнее. Оставляем в лагере Вовку и Пасечника и довольно быстро подходим к подножию вулкана, кувыркаясь по пыльным склонам барранкосов. Впереди замечаем ещё одного медведя, на этот раз тёмно-коричневого. Ветер дует в нашу сторону, и мы подходим достаточно близко, но услышав наш конский топот и интеллигентные шутки, кровожадная зверюга галопом пускается наутёк.

Пытаясь найти обещанную в отчетах тропу, бежим вверх по берегу каньона наперегонки с поднимающейся облачностью и выходим на гребень, ведущий к вершине. Неожиданно раздаётся рокот, и в разрыве облаков прямо над головой появляется ярко-красный вертолёт. Покружив над кратером, вертолёт улетает прочь, так и не дождавшись, когда раскаленные пирокластические потоки смешают наши тела с пеплом внизу в долине.

— Это, должно быть, вулканологи, а раз они улетели, значит шоу отменяется, по крайней мере на сегодня, — думаем мы и без колебаний продолжаем карабкаться по крупным камням прямо в облако, повисшее над вершиной. Видимость резко падает, и мы радуемся что прихватили каски: сверху из тумана прилетают очереди из камней, как оказалось — от спускающейся группы из четырех москвичей в джинсах и маечках и местного проводника — усатого дядьки в ковбойке и залихватской кепке. Оказалось, у ребят лагерь западнее в долине, возле избушки Плотина, и они вот уже больше недели загорают налегке в окрестностях Толбачика.

Уходя вниз, «гид» бросает, что они были последними кто увидел дымящийся кратер сегодня, облачность стремительно опустилась прямо на их глазах. Я не поддаюсь на провокации, так как помню восхождение на вулкан StHelens в США, на краю которого мне посчастливилось побывать год тому назад. Тогда мы поднимались в облаках, и лишь на последних ста метрах вышли к солнцу и потрясающим панорамам.



Отвлекшись на приятную беседу с Герой, едва успеваю отдернуть занесенный над обрывом ботинок — дошли. Дна кратера не видно, почти осязаемое бесцветное облако обволакивает со всех сторон на расстоянии вытянутой руки. Типичное восхождение для галочки. Грызём сухари и слушаем, как снизу подтягиваются остальные. Тут без всякого предупреждения завеса тумана слегка отодвигается, обнажая прямо перед нами серый потрескавшийся бок старого тяжело дышащего дракона! Дно кратера всего десяти метрах под нами, а наверх в туман уходит метров двести нового конуса, дымящегося из многочисленных желтоватых трещин.



Остальные участники не успевают на это мрачноватое представление, но без сожалений торопятся вниз — ведь у Катерины сегодня день рожденья. В лагере Вадик с довольным видом извлекает из недр своего 50-килограммового монстра литровую банку пива, бутылку шампанского и россыпь шоколадных конфет. От каждого по способностям: я смущенно дарю Катьке волшебный набор для мыльных пузырей, и вскоре они разлетаются над всей пепельной долиной, унося внутри себя наши смеющиеся лица. А Геркин спирт на лимонных корках вносит приятную кислинку в столь сладкую жизнь.



Наутро строгий руководитель, невзирая на неважное самочувствие всех праздновавших, выдворяет нас из гостеприимной долины на штурм пыльных горизонтов. Стараясь особо не щекотать огнедышащее чудище ботинками, благополучно проскакиваем восточные прорывы Безымянного — пронесло! Но здесь, у подножья вулкана Камень пепла ещё больше, а барранкосы двадцатиметровой глубины становятся настоящим препятствием.



На закате облака показывают грандиозный театр теней на экране двухкилометровой восточной стены Камня, ещё не пройденной альпинистами. Инфернально-чёрная Ключевская Сопка снисходительно наблюдает за своим соседом, а на вершине у нее курятся два белых дымка, словно рога. К невидимой перемычке между гигантами, перевалу Вулканологов, ведёт пандус из лоснящегося, глянцевого пепла, но посередине упирается в облака.

Вып*лаживание

«Мы все здесь подохнем.»
Девиз группы.

«30 июля. День выполаживания. Вышли в 9.30, пришли в 22.40
13 ходовых часов.»
Запись в дневнике.



Утром на небе опять ни облачка, и обалдевшие от недельного антициклона туристы нестройным гуськом выдвигаются в небо — к китовым костям на вершинах вулканов. Причём самые эксцентричные выдвигаются в одних трусах. Впрочем, остальные вскоре тоже понимают, что не стоит ждать милости от природы в виде обещанного нуля с мокрым снегом и ветром, и сбрасывают свои гортексовые доспехи.

Солнце уже давно в зените, когда наш борт ледника становится заметно круче чем противоположный и обрастает плохо преодолимыми скальными бастионами. Тогда техничный Герка командует надеть кошки и перебраться на другую сторону. Но у некоторых менее подготовленных участников на это уходит добрых сорок минут, а когда кошки наконец-то примотаны к ботинкам, выясняется, что пора бы и пообедать, и начинается разжигание примусов на льду, посреди потоков чёрной грязи. Народ ропщет, но палатку-то поставить некуда, а тем временем с перевала спускается белая мгла, накрапывает дождик, и даже самые эксцентричные участники зачехляются обратно и встают под рюкзаки.

Потупив кошки на камнях немногим более пяти минут, мы за каких-то полчаса укладываем их обратно в рюкзак. Тем временем начинает смеркаться — или это перестает лучиться оптимизмом Герка? Я смотрю на карту, сверяюсь с GPS и объявляю: совсем скоро будет выполаживание, где и заночуем. Некоторые менее подготовленные участники услышав незнакомое слово насторожились, но ничего не сказали.

Восстановить дальнейшие события не представляется возможным. Известно лишь, что в глубоких сумерках, когда руки уже устали давить на сводимые судорогой ноги, и когда мы со студентом-медиком Цыгановым сожрали последнюю пачку милдроната, когда слово «выполаживание» было произнесено с десяток раз и прочно закрепилось в обсценной лексике некоторых менее подготовленных участников — тогда среди острых пемзовых рогов — «кекур» — мы нашли несколько клочков ровной земли, при свете фонарей втиснули туда свои нейлоновые домики и рухнули спать. По графику, до сих пор неукоснительно соблюдавшемуся, на следующий день было восхождение на Ключевскую.



— Полудневка! — будит нас молодецкий крик Вадика, и лучи утреннего солнца врываются в палатку. Однако из спальника вылезать никто не торопится, ведь мы на высоте почти три километра, и на улице около нуля. Сам перевал Вулканологов скован льдом, но отчаянно не похож на свое описание в отчётах: по льду текут сотни искрящихся на утреннем солнце ручьёв. Самодельная лавинная лопата из дюраля, которую мы взяли для строительства ветрозащитных стенок из снега, сама запрыгивает в рюкзак, понимая что ей так и оставаться лишь столиком для раскладывания перекусов. Мы же натягиваем кошки и шлепаем по лужам вверх.

Оказалось, вчера до седловины не дошли буквально пару километров и метров двести по высоте. Подойдя ближе, обнаруживаем развалины дощатого домика и топор — кто бы мог подумать, что на высоте три километра, окруженные голым льдом и камнями, мы будем баловаться костерком? Тут выясняется, что лучшие места под палатки уже заняты двумя красавицами от фирмы MSR, но хозяев нигде не видно. Ставимся на соседнем пригорке под защитой щитов из досок и предаемся пассивной акклиматизации до вечера: предложенный выход в сторону Камня единогласно саботируется.



В полшестого вечера с Ключевской наконец-то спускаются хозяева пустых палаток — альпинисты из Москвы, среди которых у меня нашелся знакомый. Они тоже загорают на пепловых полях уже вторую неделю, собирая по пути вулканы как КП на спортивном ориентировании, да только их вершины посложнее наших. Оказалось, что пока мы позавчера топтали пепел под Безымянным, они медленно и печально вешали веревки на северном ребре Камня, и повернули назад на двадцатой веревке, не дойдя до вершины метров триста по высоте. Набравшись сил вчера на дневке, основная группа пошла на Ключевскую, а двое самых резвых решили повторить попытку.

— Вот они, вот! — восклицает Вадик, и протягивает бинокль. На мгновение ветер стихает, вокруг становится тихо, время останавливается, и накатывается чувство нереальности происходящего. В километре над нами, на белоснежном гребне на фоне звенящего ультрамарина стоят две еле заметные черные точки. Совсем одни — и бесконечно далеки от нас, будто космонавты, собравшиеся на Луну, которая уже обозначилась на предзакатном небе.

Чудесное вознесение Ивана в стратосферу

1788 год. Участники русской экспедиции под командованием И. Биллингса подошли к берегам Камчатки. В период с 4 по 8 августа (точная дата не установлена) горный кондуктор Даниил Гаус с несколькими спутниками поднялся на вулкан Ключевская Сопка. Когда Гауса спросили — «Почему?» — он ответил — «Любопытство повлекло...» Это было первое зафиксированное восхождение на Ключевскую.

Всю ночь со стороны Ключевской доносится глухое уханье, и время от времени палатку ощутимо потряхивает. Послушав москвичей, без фанатизма выходим в пять утра, а не в два ночи: снега нет, и вытаивать камням вроде не откуда. Но холод на улице всё равно кажется космическим — некоторые менее подготовленные участники благоразумно предпочли остаться в спальнике, а остальные нескладными пингвинами пляшут в холодных лучах налобных фонариков вокруг примуса, отчаянно пытаясь согреться.



Кошек с собой не берём, а ледник у подножья вулкана перепрыгиваем в темноте по вмерзшим песчинкам, отделавшись лишь одним ушибленным коленом. Дальше поднимаемся по базальтовому ребру со вкраплениями острой черной пемзы. По обе стороны от него — разгонные кулуары из мелкой сыпухи, по которым время от времени пролетают одинокие камни. С восходом солнца пирамида вулкана Камень вспыхивает ярко-оранжевыми красками, а справа от неё долину до самого горизонта покрывает треугольная тень Ключевской.



Выше четырех тысяч метров удобное ребро заканчивается, и начинается плотный шлак, а Вадик, который весь поход хвастался своей непальской акклимухой, нахально заявляет что слышит, как у остальных от резкого подъёма потрескивают головы. Перед самой вершиной шлак становится глубиной почти по щиколотку, и выстрадав три шага вверх, со слезами на глазах уезжаешь вниз на два.



Иван ползёт последние метры минут пятнадцать, и в нашем походном клипе этот момент выглядит если не бескислородным восхождением на Эверест, то уж точно замедленной съёмкой. Пасечник ещё не знает, что через год его с синими губами и полными лёгкими жидкости будут эвакуировать со склонов Аконкагуа с высоты 5500 метров.



В это время мы с Геркой и Вадиком уже сидим на краю кратера, точно зрители в цирке. Альтиметр показывает 4790 метров, но в предыдущих отчетах цифра была другой: Ключевская сопка все семь тысяч лет своего существования росла вместе с человечеством, слегка прибавляя после каждого извержения. Кратер вулкана — крутая котловина глубиной метров 200 и диаметром в полкилометра, обрамленная с одной стороны красноватыми, будто раскаленными, породами, а с другой — черно-серыми, покрытыми ярко-желтыми дымящимися выходами серы. Внизу на арене беснуется, ухает газами и плюётся лавой небольшой серый конус, виновник ночных трясок. Порывы ветра доносят едкий сернистый газ.



Насладившись инфернальным зрелищем, обращаем внимание на сплошную облачность, которая неумолимо поднимается из низин. Те, кого ещё не тошнит от высоты, заталкивают в себя перекусы, и мы все бежим вниз, как французы из Москвы. Чтобы быстрее сбросить высоту, сходим с ребра в кулуар и съезжаем по пеплу, но первая же серия летящих с вершины булыжников заставляет распластаться, поджав хвосты, под защитой крупного камня. Поуспокоившись, выставляем смотрящего за арьергардом, который после окончания короткого перехода спускается под присмотром остальных.



— Чемоданы пошли, — орёт замыкающий, и горе-альпинисты как в голливудском блокбастере рыбками ныряют под защиту ближайших каменных укреплений. Мимо в клубах пыли проносится стадо «чемоданов», а в круглых как блюдце глазах соседа видишь как у тебя за спиной по соседнему кулуару кувыркается булыган класса «рояль»! Теперь мы достоверно знаем, что адреналин пахнет серой.

Натерпевшись ужасов и чуть было не потеряв Катю под валуном размером с добрую избу, возвращаемся в лагерь, когда воздух приобретает благородный золотистый оттенок. Облака затопили долину почти до уровня перевала, и по ним в сторону заходящего солнца плывут дредноуты Ушковского и Крестовского вулканов. Москвичи уже ушли вниз, а мы поднимаем бокалы со спиртом на шикше за взятую вершину, и слегка грустим, потому что кульминация похода уже пройдена, и дальше нас будет мотивировать уже не Гора, а вареная курица с красной икрой. Стоит ли говорить, что китовых костей на вершине мы так и не обнаружили?

Камчатская резня двуручкой

«Отдыхая по-звериному чутко, путник сразу же уловил появление пер­вых пришедших в лагерь. Не напрягая слух, он знал, что разговор шёл о нём. Посторонние в стане всегда вызывали любопытство и тревогу. »
Записки спасенного.

«Это баран! А козлов у нас нет.»
Водитель «Урала» Н. Бутрименко.

С утра вчерашняя высокая тоска переходит в совершенно паскудное настроение, потому что туман стоит такой, что не видно соседних палаток, и вообще все ориентиры в дальнейшей жизни полностью потеряны.



Мы с Андреем задерживаемся чтобы спалить накопившийся мусор и наблюдаем, как рюкзаки на кривых ножках бессмысленно и печально спускаются в туман. Вонь от горящего пластика волнами катится по леднику.

Цыганов в порыве мировой скорби заявляет, что ему с нами скучно, и вообще в эти минуты в Петропавловск-Камчатский уже прилетела его жена и, чтобы как можно скорее с ней воссоединиться, он готов добежать до Козыревска в одиночку за два дня, минуя кровожадных медведей и бездонные трещины в ледниках. Возмущенный таким отношением к товарищам, я незамедлительно стучу на упаднические настроения руководителю. На ближайшем привале опустившиеся было руки участников дружно поднимаются против горе-диссидента, и к нам вновь возвращается командный дух.



После нескольких часов блужданий по приборам в лабиринте ледяных валов и оврагов пробиваем пелену облаков и спускаемся на Маленькую Антарктиду — гигантское снежно-ледовое плато, растянувшееся между вулканами Ушковский, Крестовский, Камень и Ключевская сопка. На наше счастье, из-за аномально теплого лета снега нет вообще, и все трещины открыты. Цепочка из десяти человек вытягивается в узком просвете между давящим серым небом и грязным ноздреватым льдом, на котором ветвятся сотни ручьёв, наполняя воздух непрерывным шумом, будто мы в зелёных джунглях Борнео после тропического ливня.



— Туризм — это красивые места и интересные люди,— изрекает Пасечник, глядя на брошенные на леднике пустые бутылки и обломки радиоприборов. Несколько опрометчиво идем без связок, изредка переходя трещины по снежным мостам на задержке дыхания, а чаще всего просто перепрыгивая. Академическая дискуссия о природе снежного поля на котором мы стоим быстро заканчивается, когда замечаем бурлящий поток, вырывающийся из-под поля чуть поодаль...

Находим относительно ровное место на морене у борта ледника. За ужином Герка извлекает из общественного спирта два черных камешка, пояснив с умным видом, что теперь все вредные примеси надежно связаны вулканической пемзой. Тост за нас, спортсменов, обрывается на полуслове, когда мимо в полумраке проносятся два участника московской группы, торопящиеся в свой лагерь после покорения Крестовского.

Наутро подскакиваем от камнепада, который рокочет прямо над ухом! Спросонья выпрыгнув из палатки прямо под проливной дождь, видим как хохочущие Герка с Пасечником растягивают наш крошечный групповой тент, чтобы всем было где завтракать и собираться.

«Нет ничего омерзительнее мокрого рюкзака, измазанного овсяной кашей.»
Запись в дневнике.

Дождь на минуту стихает — мы впрыгиваем под рюкзаки и шумно уходим вниз в цивилизацию, не заметив как на нас зелеными глазами талых озерец смотрит, не моргая, суровый ледник Богдановича, ощерившись дырявыми зубами ледопада. Тропа вьётся по верху бокового моренного вала, и скупо помечена турами — на привале неугомонный Герка с шутками и прибаутками собирает ещё один.

Ближе к обеду грозный ледник чернеет и окончательно испускает дух, покрывшись какими-то цветочками, евражкиными норками и чирикающими птичками, а тропа наконец-то врывается в бескрайние зеленые просторы Толбачинского дола, где нас, воя от радости, встречают комары. Пересекаем доисторические лавовые потоки, лавируя между причудливыми лавовыми останцами, точно в японском саду камней.



Лагерь разбиваем на зеленой полянке в слиянии двух рек, в первый раз за поход использовав ледорубы — чтобы выровнять площадку под палатки, а затем — чтобы повесить на них бельевую веревку для просушки вещей. Вокруг много сухих корешков под костёр, пересчёты выявили лишние пол-литра спирта, а назавтра днёвка — чем не повод расслабиться и позализывать оставленные горой раны? Даже поломка широкоугольного объектива от моего механического Никона — похоже, забилась пеплом диафрагма — не способна испортить мне настроение.

На следующий день в лагере под присмотром мудрого Сергея остаётся молодой альпинист Володя со стёртыми ногами, а все остальные участники налегке отправляются в запланированную двадцатикилометровую радиалку до местной достопримечательности — скалы Поленница, которая целиком сложена из шестигранных базальтовых «карандашей». Что-то похожее в мире можно встретить в местах, где когда-то таким образом кристаллизовались остывающие лавовые потоки, например, в районе плато Путорана или в местечке «Дорога гиганта» в Северной Ирландии.



На середине пути сквозь скрежет помех из рации прорывается голос Сергея, который сообщает, что в лагерь пришёл сильно травмированный неизвестный мужчина, был накормлен и уложен спать. Всех охватывает приятное волнение от грядущих спасработ, и обратная дорога пролетает незаметно — даже брод «стенкой» через широченный серый как цемент поток, который утром был тоненьким ручейком.



Все теряются в догадках о судьбе остальных участников группы незнакомца и поимённо вспоминают всех известных маньяков из фильмов ужасов. В ушах звенят отчаянные крики юных туристок, в мечущемся свете налобного фонарика летают перья из распоротого спальника и эхом разносятся зловещий хохот убийцы, заносящего свой ледоруб для последнего удара...

Прибегаем в лагерь, а там на пенке в обнимку с ледорубом и кошкой Charlet Moser спит человек лет за шестьдесят с внешностью бомжа: хэбэшная камуфляжная куртка, рваные треники, вязаная шапочка, глаза красные, ноги — сплошной чёрно-фиолетовый синяк, ниже колен распухли так что лодыжки не различаются. Рядом возвышаются его резиновые сапоги. Разговоры ведёт путаные, но удается узнать что зовут его Юра, приехал из Калининграда в третий раз покорять Ключевской вулкан. На спуске угодил под камнепад и потом не смог найти оставленный на горе рюкзак, после чего три дня блуждал по леднику без еды и палатки, пока не вышел в наш лагерь.

Реакция участников, конечно, разнится. Лена, как профессиональный врач, без лишних вопросов перевязывает спасенного, Ира недоумевает, отчего у деда в резиновых сапогах такой дорогой телефон и предлагает послушать диктофон — вдруг там крики убиенных школьниц? Герка под благовидным предлогом отбирает у незнакомца нож, а все остальные делятся ужином и теплыми вещами.

К счастью, наш тент — это закрытая с четырех сторон походная баня, так что мы оставляем Юру одного в относительном комфорте, укрыв пуховками и накормив кашей с анальгетиками и антибиотиками. Засыпаем под завывания ветра и хлёст дождя, подпрыгивая от каждого постороннего звука.

Через полгода после окончания похода, уже поздней осенью, исцеленный Юрий Матвеевич приехал в Петербург из родного Калининграда и подарил всем участникам памятные блюда за спасение его жизни, а девушкам-участницам — украшения из янтаря.

Весь следующий день уныло плетёмся лугами и косогорами до точки, откуда нас должна забрать машина. Юра, накачанный обезболивающими, вполне успешно ковыляет за нами, а некоторых менее подготовленных участников даже обгоняет: ну очень уж много голубики. После спокойной ночи поведение деда более адекватное, но наши молодые беседы он не поддерживает.



За ужином подают спирт на дефицитном чесноке, и все сходятся во мнении насколько нам повезло с погодой. А ещё с тем, что пострадавшего мы встретили в конце похода, и что он в состоянии сам идти. И, наконец, с тем, что только в походе человек может испробовать себя в решении настоящих проблем! Тем не менее, под всеобщие аплодисменты принимается решение выйти в цивилизацию на день раньше, так как линейку маршрута мы уже прошли, а состояние нежданного пострадальца, вполне вероятно, требует срочного медицинского вмешательства.

Едва проснувшись, и даже не позавтракав — что в нормальных обстоятельствах для нас совершенно немыслимо — мы с Андреем рысачим на соседний холм, где есть сотовая связь и уже виднеются ценники магазинов в ближайшем поселке Козыревск.



Нам снова везёт, и удивленный голос водителя сообщает нам, что сегодня машина свободна и заберёт нас. В три часа, на час раньше оговоренного срока, раздаётся журчание мотора и снизу из тумана под всеобщие аплодисменты выныривает могучий «Урал» с оранжевым кунгом и подковой на переднем бампере, а из него выпрыгивает довольный и бледный водитель с напарником.

Потом было много чего. Безудержное обжорство на турбазе Козыревска. Автостоп вдвоем с Цыгановым до Города: со сменой пяти машин и распитием водки в кузове, закусывая половинкой яблока. Встреча с Цыгановской женой и двухнедельные блуждания в тумане по южным вулканам, снова автостоп — в кузове пикапа и на вездеходе вместе с надзирателями исправительной колонии, радоновые и грязевые источники, океан, медведи, рыба, икра и нефильтрованное камчатское пиво... И, конечно, совершенно уникальный дух камчадалов, всегда готовых заговорить с тобой и помочь, просто потому что мы на краю земли и должны помогать друг другу. И новые друзья, которые ещё пару часов назад впервые увидели тебя в аэропорту, а теперь ты сидишь у них на кухне и делаешь молочный коктейль, переживая за тех, кто ещё не вернулся из гор.



И было возвращение в наш балтийский Питер через Москву, где какая-то тётка окликнула нас с Андрюхой, пыльных и бородатых, словами «Ребятки, а вы не из турклуба Вестра?» — высший комплимент в моих глазах.

Про войну

«Это баран. А козлов у нас нет.»
Николай Бутрименко, водитель из Козыревска.

Я хорошо помню досужие предзакатные разговорчики в самой отдаленной точке нашего маршрута: если в большом мире снова не поделят нефть, и ядерный шквал обрушится на Петропавловск, услышим ли мы отсюда? Две недели спустя, узнав в самолете про войну с Грузией, мы убедились: в этом мире самая бредовая и нелепая фантазия может стать явью. Эскапизм не прокатит, не получится быть в стороне от Большой Игры, раз уж ты выбрал вернуться из гор к сомнительным благам цивилизации.

В этом мнении я утвердился уже в Питере, когда вернувшийся из отпуска коллега восторженно рассказывал, как в Северной Осетии военные самолеты своим ревом спускали лавины рядом с группами альпинистов.



Так что всем войнам — наш нефритовый стержень. А вопрос, поставленный в заглавии, остаётся открытым: предстоящим летом я снова организую поход в тот же самый район.

(Текст Андрея Головачёва, фотографии Екатерины Вигелиус и Германа Тинта)