Вопрос к знатокам снаряжения

Наш лагерь стоял на огромной поляне, там же где располагались большинство экспедиций этого года: куда ни кинешь взор - кругом палатки, палатки, палатки. Любители уединиться жались к краям поляны, а больше всех преуспела в этом одна компания из Санкт-Петербурга, расположившаяся в нескольких километрах от альпинистской массовки на небольшой полянке под перевалом, через который проходил основной путь на пик Кауфмана. В тот год почему-то мы слишком часто ходили вверх: акклиматизационные выходы, непогода, болезни – раз пять, если не более, вместо обычных двух-трех, и каждый раз, проходя мимо питерского лагеря, я замечал и отмечал там девушку, приветливо отвечающую на моё незатейливое «Здрассссьте!». На ходу да под рюкзаком, ничего более вразумительного я выговорить не мог, а снять рюкзак, остановиться и поговорить мешала врожденная стеснительность и наличие двух-трех малосимпатичных личностей рядом с предметом моего обожания. Интересный факт: чем красивее девушка, тем страшнее мужчины рядом с ней. Питерские мужики были просто страшилищами. После каждой мимолетной встречи я, бредя по камням и ледникам, размышлял над этим феноменом, и мысленно рисовал картины наших свиданий, в которых я представал перед ней красивым, остроумным, благородным джентльменом, а не небритым, потным я тяжко дышащим существом, каковым являлся в тот момент…
Но все неприятное когда-нибудь кончается, и однажды, выйдя из лагеря, я дошел до вершины, благополучно спустился вниз, слегка отпраздновал это событие дома с товарищами, а утром, умывшись и побрившись, решил, что пора нанести визит в питерский лагерь без рюкзака. Прекрасно представляя, как нужно выглядеть на свидании с девушкой, я учитывая реалии, отказался от букета цветов, опасаясь быть побитым ревнивыми интеллигентами из северной столицы, и не стал брать с собой томик Ахматовой. Для маскировки прихватил какую-то сумку – якобы для заготовок «золотого корня», а для отвлечения сторожей – бутылку водки, рассудив, что какими бы ни были интеллигентными альпинисты Санкт-Петербурга, водка для дружбы всяко лучше стихов.
Надергав на склоне десяток первых попавшихся корешков и спрятав в них бутылку, я в шортах и футболке (маскировка и еще раз маскировка!) явился в питерский лагерь, мысленно разучивая ужасные «поребрик» и «парадное», как раз к обеду, прождав этого момента за ближайшим камнем всего полтора часа. Вместо фрака – шорты и майка, вместо цветов – корешки, вместо Ахматовой водка – в общем, меня пустили в столовую.
Войдя внутрь, я понял, как мне повезло: кроме той, ради которой я здесь оказался, в лагере было всего человек десять – все остальные восходители сегодня утром ушли на встречу с пиком Кауфмана, а из оставшихся десяти с двумя я даже был слегка знаком: несколько дней назад мы встретились на тропе – они спускались с вершины, а я на нее шел - и распили бутылочку шампанского, случайно оказавшуюся у меня в рюкзаке. Движимые чувством благородного долга, ребята сбегали и принесли. Обед стал намного интереснее. Я с любопытством наблюдал за питерцами, гадая, что будет дальше, а заодно за единственной по-настоящему интересовавшей меня фигурой, точнее – фигуркой и гадал, гадал, гадал. Питерцы оказались молодцами – у каждого в палатке что-то было, и наш обед плавно и весело перетек в полдник и потек дальше, и вот уже я хвалю шемякинского Петра, а они ругают церетелиевского, я хвалю Гергиева, а они ругают нашего Петра, я восхищаюсь (маскировка!) их альпинисткой школой, а они опять ругают что-то московское, я наливаю из своей бутылки, а они закусывают моими корешками – в общем, питерцы оказались не такими уж интеллигентными и совсем не страшными, а наоборот – очень приятными ребятами. А самое главное – я понимаю, что я нравлюсь! Я становлюсь все остроумнее и остроумнее, все веселее и веселее, все обаятельнее и обаятельнее! Её глаза прямо напротив моих, она заразительно смеется моим шуткам и чуть менее заразительно чужим, она, оказывается, чертовски умна, остра на язык, у нее отменное чувство юмора – она великолепна!
Появилась гитара, вторая, третья, четвертая. Впрочем, тут я кажется что-то путаю, но это совсем не важно. Время летело на крыльях - все это время я рассказывал, говорил, шутил, пел и все у меня получалось, лучше, чем у кого-либо еще. Я закурил и пропустил через два дымных кольца третье и питерцы признали, что Москва тоже чего-то стоит; я играл на гитаре как Маккартни - левой рукой, потому что правой не умею и пел двумя голосами одновременно, подыгрывая себе на саксофоне; я танцевал нижний брейк на ящике с тушенкой, одновременно читая Мандельштама. У меня получалось все!
Совсем близко я видел ее и понимал, что нужно совсем немного, последнее усилие, еще чуть-чуть … Я протянул куда-то вбок стакан и там плеснули, и я выпил, не отрываясь от смеющегося лица и вдруг понял, что давно лечу, проваливаюсь в ее прекрасные черные глаза, и не просто лечу, а пикирую, не отвлекаясь уже на какие-то бубнящие голоса и почти не слыша их, я чувствовал все возрастающую, и возрастающую скорость, слышал нарастающий свист падающего снаряда, я потянул ручку на себя, чтобы выйти из пике…и …

*************************
Полная темнота. Не совсем понимая, жив ли, я пошевелил рукой и услышал знакомый шелест спального мешка. Жив. Открыв глаза, я не заметил никакой разницы – было так же темно, как и с закрытыми. Поднес руки к глазам – рук не было. Пошарив вокруг, увидел искры, проскакивающие между пальцами и ковриком - значит, не ослеп. Я попытался вспомнить окончание обеда, но память общаться со мной отказалась. Сознание жило отдельно, хотя было. Я попытался сообразить, что случилось, но не смог. Попробовал пошевелиться, но не сумел. Я мог только лежать. Ощупал костяшки пальцев – они были целы, и это было хорошо. Ощупал колени и ладони: они были тоже целы и это было плохо. Значит – несли. Если бы шел сам, колени бы не уцелели.
Прозрение наступило сразу и было горьким: я напился до потери сознания, меня отнесли в чью-то палатку и запихнули в чей-то спальный мешок. То ли у питерцев водка была дрянная, то ли корешками закусывать не стоило… Что я у себя в лагере не мог напиться накануне? Зачем сюда приперся? И тут я вспомнил зачем… А-а-а-а-а…
Какой позор! Теперь я должен застрелиться. Или утопиться… О-па! Слово «утопиться» внезапно направило мои мысли совсем в другую сторону: как только я подумал о воде, понял, что вот-вот умру от двух взаимоисключающих вещей - от избытка жидкости в теле и от страшной жажды. Пить. Пить. Пить. Пить. Пить. Про другое я сразу же перестал думать, ибо все остальное в этом мире стало несущественным. Мне нужна вода или я умру. Я не хочу стреляться или топиться – я хочу пить. Мне больше никто не нужен – я хочу пить. Мне плевать, где я и кто я – я хочу пить. Я обшарил палатку – а вдруг?!- но не нашел ни фляжки с водой, ни фонаря, могущего мне помочь в ее поисках. Тоже мне, культурная столица – не знают, что человеку нужно… Надо выходить на улицу. С трудом расстегнув молнию палатки, я наткнулся на свои кроссовки, валяющиеся у входа, надел их как тапки, смяв задники, выпрямился и огляделся. Можно было и не оглядываться – кругом было одинаково темно. Это была, очевидно, та редкая ночь, когда облака закрывали и луну, и звезды, а других источников света, увы, не было. Можно было бы тереть коврик пальцами и искать воду при свете искр, но даже мое раненое сознание понимало ущербность этого метода.
Сделав наугад два шага и повернувшись на сколько-то градусов, я сразу потерял ориентировку и понял, что попал в весьма незавидную ситуацию. То, что вода есть в кухне, было понятно, но где сама кухня, было непонятно никак. Еще я знал, что где-то рядом должен был быть ручей, но шум, который я принял вначале за шум воды, был больше похож на треск какого-то мотора, и вскоре я понял, что это бьется мое сердце. Нагнувшись, чтобы найти слетевший тапок, я заметил на черном небе темно-черный силуэт, явно возвышающийся над другими - или это был горный хребет, или большая палатка. Я пошел туда - выбора все равно не было.
Кое-как переставляя ноги, путаясь в камнях и оттяжках, я чувствовал себя, как сапер на минном поле. Ошибаться было нельзя, поэтому я тщательно контролировал каждый шаг, и мое путешествие затянулось надолго. Понял, что достиг цели, я только тогда, когда ткнулся лицом в брезент. Кухня. Она же столовая. Теперь нужно было найти вход, но сколько я ни щупал ткань, входа не было. Я обошел палатку несколько раз, но она, как избушка, крутилась вместе со мной, пряча дверь, и тогда я просто приподнял полог и залез внутрь, где было ничуть не светлее, чем снаружи. На столе легко нащупывались остатки давешнего пиршества и я, закрыв лишние глаза, начал поиски воды или света. Руками нашел несколько банок с окурками, сгоревшие свечи, но ни спичек, ни зажигалок на столе не было. Лежали, стояли и валялись стаканы, много стаканов, разных стаканов, но проверяя их содержимое, я убедился, что все они либо пусты, либо заполнены какой-то жижей, от запаха которой меня едва не выворачивало наизнанку. Впрочем, что я объясняю?... Знающие - поймут.
Внезапно моя рука наткнулась на чайник, и в этом чайнике булькала жизнь. Припав ртом к носику я жадно глотал крепкую горькую жижу вперемежку с листьями, которых было больше, чем воды, но это были мокрые листья и это было мое спасение. Медленно передвигаясь вдоль стола и шаря, шаря руками, я нашел второй чайник и тоже высосал его до последнего всхлипа. Вода проникла в клетки моего тела и вернула способность мыслить, а следовательно, и существовать.
Решив не рисковать с поиском выхода, я снова приподняв полог, вылез наружу и вдохнул свежего воздуха. Утолив жажду, я стал способен к какому-то восприятию окружающей действительности и первое, что я почувствовал – то, что страшно замерз. Это было немудрено – более часа я бродил глубокой ночью на высоте под 4000 метров в шортах и майке. Меня начала бить крупная дрожь, и своими трясущимися мозгами я понял, что даже приблизительно не представляю, что делать дальше.
Очень тяжело найти в темноте кухонную палатку в незнакомом лагере, но совсем невозможно найти палатку обычную, ибо кухня все-таки одна, а обычных палаток – два десятка. И вот я стою - полураздетый и плохо соображающий, в десяти-пятнадцати метрах от спасительного спального мешка и медленно замерзаю. В голове вертелись две бесполезные фразы: «Определите, с какой стороны дерева мох гуще…» и «Парадное-поребрик». Куда идти, непонятно совершенно, так как я даже примерно не представляю, где стоит моя палатка и как она выглядит. А если бы мне это сказали, все равно ничего бы не изменилось, потому что темнота была все еще такая, что хоть глаз выколи. Не было видно ни только загадочной зги, не было видно ни-че-го. Я представил, как утром жители второй столицы просыпаются и находят мое замерзшее тело рядом с кухней. Какой удар по престижу Москвы! Ладно бы, я напился в другом городе… А если пойти напролом: наступить на чью-то палатку, сломать стойки, оборвать оттяжки, послать матом в ответ? Тоже удар по престижу, но я-то останусь жив. Я выбрал этот вариант и смело шагнул вбок, потому что вперед не получилось.
Недовольный голос из ближайшей палатки спросил, какого черта я мешаю людям спать. Я начал было объяснять свое незавидное положение, но в палатке едва услышав меня, засмеялись: «А, это ты…». Показалась рука с фонарем и посветила в сторону, указывая путь. Ведомый спасительным лучом и сопровождаемый обидным смехом, я залез в свое временное пристанище, забился в спальный мешок и почти согрелся, как вдруг и совсем некстати понял, что наполнив свое тело недостающей жидкостью, я забыл избавиться от лишней. Вылезать еще раз из теплой палатки в холодную предрассветную ночь, искать проходы среди минных полей, пройти снова весь этот ужас блуждания не знаю где, в поисках известно чего, было выше моих сил, и я остался внутри. Я сидел, завернувшись в мешок, терпел из последних сил, и приближал рассвет, как мог – моргая и надувая щеки. Как только стали различимы пальцы на руках, я вылез из палатки и бежал, унося свои несбывшиеся надежды и случившийся позор.

Теперь, собственно, вопрос: кто-нибудь может посоветовать хороший GPS-навигатор для альпинизма?