Борис Коршунов собирается на Эверест

Договор предусматривает некоторые ограничения свободы личности. То есть, это априори это не будет одиночное восхождение. А наоборот — восхождение только в группе с гидами (впереди и сзади) и шерпом рядом (не далее 10 метров). Это не будет бескислородное восхождение, наоборот — 4 литра в минуту на подъем выше Седла (7000 метров) и 0.5 литра на сон. Плюс врач с таблетками.



Это не будет голодное восхождение, как у него уже не раз бывало, повара будут сытно кормить качественной (мясной) едой, даже на Северном Седле. И на этот раз в базовых лагерях Борис Степаныч не будет ни с кем делить заваленную вещами тесную палатку. У него будет одноместная палатка, да еще и с подогревом, и вещи будет где хранить. Уже не в гости будет ходить в душ и баню наш прославленный ветеран. Он будет сам приглашать участников соседних экспедиций разделить радость комфорта, посидеть в просторной столовой, под электрической лампочкой, попить пива с воблой. В прошлом году в базовом лагере можно было поиграть в настольный теннис, в следующем планируется всё-таки довезти бильярд и сделать первый в истории фитнес зал. То есть простейшие тренажеры и перекладина позволят поддерживать те мышцы, которые в однообразной жизни восходителя на Эверест начинают деградировать.



Снизит ли это ценность восхождения. Конечно, снизит. Это не будет историческим прорывом, и это не будет невероятным подвигом. Впрочем, об этом лучше широко не распространяться. Мало ли что. Взойдет раньше Миуры, побудет какое-то время рекордсменом по возрасту. Говорят, что когда-то за это обещали 1 миллион долларов. С тех пор «зеленый», конечно, изрядно подешевел, но всё равно будет нелишним.

Остается добавить, что одним из партнеров Бориса Степановича по восхождению будет Юрий Белойван, владелец сети ресторанов украинской кухни «Корчма Тарас Бульба». Это ему удалось найти средства для оплаты поездки Коршунова.

Мне кажется, что абсолютное большинство посетителей этих ресторанов испытывают чувство благодарности их создателю, не очень афиширующему себя.








Зеленоградский Информационный Портал
Борис Коршунов: «Каждый шаг может стать последним»

Материал Евгении Калининой

Часто говорят, что самые счастливые люди — те, кто умеет находить время и на работу, и на хобби. С этой точки зрения известный альпинист, зеленоградец Борис Степанович Коршунов — абсолютно счастливый человек. Уже больше 50-ти лет он совершает восхождения на самые высокие горы мира.
В активе Мастера спорта Бориса Степановича Коршунова 68 покоренных вершин выше 7000 метров и огромное количество наград. Семикратный «Снежный барс» (это звание присваивается альпинистам, покорившим не менее 5 семитысячников на Тянь-Шане и Памире), многократный чемпион Советского Союза, участник лыжных забегов на марафонские дистанции. Этого человека можно назвать Легендой российского альпинизма. Не бросает Борис Степанович свое увлечение и теперь: только недавно он вернулся из очередной поездки в Гималаи, где поднялся на шестую по высоте вершину мира Чо-Ойю (8201 м). Однако Борис Коршунов преуспел не только в альпинизме, он внес и большой вклад в развитие и производство ракет «земля-воздух», а также оптоэлектронного оборудования космических летательных аппаратов. Почти 40 лет Борис Коршунов проходил испытания в институте медико-биологических проблем им. Газенко, исследуя возможности собственного организма. На встречу с корреспондентами GNN Борис Степанович принес фотоматериалы, отснятые им во время восхождений. Глядя на необычные для равнинного жителя пейзажи, вслед за классиком повторяешь: «Лучше гор могут быть только горы…».

— Борис Степанович, как Вы пришли в альпинизм?

— В 1954 году я поступил в МАИ и на первом курсе попал в секцию, которая в то время образовалась. До этого я занимался легкой атлетикой, лыжами и поначалу пытался совмещать занятия. Но, в конце концов, времени на все стало не хватать, и остался только альпинизм. Хотя до сих пор я бегаю и на лыжах, и ногами, в свои 72 езжу за границу и принимаю участие в соревнованиях, в том числе в забегах на 60-70 километров.

— Кажется, у Вас был очень хороший результат на подобных соревнованиях в Финляндии?

— Да, я был 213-м. Это хороший результат, ведь не все доходят даже до конца дистанции в 63 км, примерное количество участников — 14-15 тысяч человек. Я выступал на этих соревнованиях уже 4 раза, мне нравится сама их организация. Трасса всегда подготовлена прекрасно: 63 километра проезжаешь на одном дыхании, это просто счастье!

— Лыжами Вы занимались с детства?

— Да. После войны осталось очень много детей-сирот, и чтобы их воспитать, занять делом, правительство приняло постановление о создании различных секций. В одну из них попал и я, тогда я жил в районе Сокола.

— Когда Вы переехали в Зеленоград?

— После окончания института я женился, дети появились, надо было где-то жить. И я случайно узнал, что есть такой город — Зеленоград, в котором требуется рабочая сила, молодые инженеры. Я съездил в Зеленоград, там мне сказали: «Приходи работать, через неделю получишь квартиру». Все так и вышло. Я начал работать на известном ныне «Компоненте», правда, тогда он еще был в зачаточном состоянии, на уровне всяких НИИ и базовых производств при них. В одном институте трудились около 7-8 тысяч «мозгов», то есть научных работников, ну и, конечно, простые трудящиеся, которые работали за станками. Я делал какие-то опытные образцы, потом перешел работать в институт.

— Вы работаете там до сих пор?

— Нет. Я был переведен на новое маленькое предприятие «ОПТЭКС», отпочковавшееся от того, гигантского. Оно занимается разработкой оптических приборов для спутников слежения, в основном это военные заказы. Там я и работаю с 1974 года.

— Как же Вас с такой сложной и ответственной работы отпускали в горы?

— Отпускали, с удовольствием отпускали. Я не считаю, что работа и спорт — это совсем не касающиеся друг друга вещи. Я в свои 72 года до сих пор выполняю микроскопную работу. Требуется совмещать кристаллы с точностью 1-2 микрона, их нужно закрепить, чтобы в космосе при тряске и других неблагоприятных условиях они оставались на своем месте.

— Итак, в 54 году Вы попали в альпинистскую секцию в институте, а когда состоялась первая экспедиция?

— Тогда была специальная альпинистская система, которая называлась школа. То есть человека готовили, как говорится, «от сохи». В самом институте была теоретическая подготовка. А потом желающим давали бесплатные путевки в горы, и там мы тренировались. Первая моя экспедиция состоялась, когда я еще не окончил «альпинистскую» школу, уже тогда меня пригласили поучаствовать в восхождении. Во-первых, я был здоровый, во-вторых, я был выносливый, и, в-третьих, с дисциплиной у меня тоже все было в порядке. Мы поехали на Тянь-Шань. Конечно, по сравнению с тем, что я ранее видел на Кавказе, Тянь-Шаньские горы очень впечатляли: такие высокие, такие сложные, такие молодые, с постоянными камнепадами. Это была уже гораздо более серьезная школа. Ну а потом закрутилось — команда ВЦСПС, сборная Союза… Дальше я уже «варился в собственном соку». Соревнования были различные. Нас тогда, конечно, за границу не выпускали, все мы были невыездными. Я очень быстро рос, становился и чемпионом Союза, и многократным чемпионом, и призером, вот так до сих пор и остаюсь. Когда появилась возможность выезжать за границу и я попал в Гималаи, то я совсем заболел новыми горами.

— Сколько у Вас наград?

— 7 золотых и 4 серебряных, а бронзовых — ни одной. Это только чемпионат Союза. А так, я отвел в кухне одну стену под все награды, которые у меня есть, но места не хватило.

— А любимая награда есть?

— Конечно. Например, та, что я получил на соревнованиях по возбеганию на Эльбрус. Еще награда за возбегание на 7-тысячник на Тянь-Шане. До сих пор мое время — лучшее. Это соревнование я выиграл в 1993 году.

— Как проходят подобные соревнования?

— Восхождение производится бегом, сначала вверх, а потом вниз, получается дистанция длиной примерно 23-25 километров. Когда меня впервые пригласили на подобное соревнование, скажу честно, я даже испугался — трасса проходила над пропастью. В этом виде соревнований очень важна тактика. Главное — правильно распределить свои силы, как на любой марафонской дистанции.

— А насколько это опасно — бегать по горам? Никто не получал серьезных травм?

— На такие соревнования приходят люди уже более-менее подготовленные. Просто так туда никого не пустят. Но рассчитывать все равно нужно только на себя.

— У Вас есть какой-то распорядок дня? Сколько приходится тренироваться, чтобы быть в форме?

— Есть так называемые «затишки» — щадящие периоды, как правило, после возвращения из гор домой. А перед соревнованиями нужно тренироваться — раз уж ты туда едешь, будь готов. Я бегаю, катаюсь на лыжах. Раньше участвовал во всех зеленоградских соревнованиях, но теперь их почти не стало.

— Зеленоградский полумарафон бегаете?

— Раньше бегал, сейчас уже нет. Один раз бежали мы сто километров — когда кольцевую дорогу построили. По ней и бежали. А вообще, когда из гор приезжаешь — ноги совсем другие, потому что в горах не те мышцы работают, которые для бега, а другие, которые тут не нужны. Они, ноги, более тонкие становятся после бега, тощие.

— Какое восхождение Вам запомнилось больше всего?

— Стена Коммунизма. Северная стена Чатына, пик Победы. Эверест, конечно. Проходить стены было очень интересно, ели, ночевали в висячем положении.

— И как, удавалось заснуть?

— Ну а куда денешься? Как у нас говорится, если тебе неудобно, если камень где-нибудь какой-нибудь мешает, значит, ты уже отдохнул, выспался.

— Вам засчитали, наконец-то, восхождение на Эверест*?

— Да вроде засчитали, но есть один человек, который сомневается. Но я не настолько старый, чтобы прекратить это дело.

*Примечание: весной 1999 года Борис Коршунов совершил восхождение на Эверест. В связи с кислородным голоданием на высоте свое восхождение он помнит плохо. Единственное доказательство покорения Эвереста — 3 предмета, которые Борис Степанович принес с вершины. Однако есть люди, считающие, что эти предметы он мог взять в палатках в лагерях других экспедиций.

— Насколько для Вас важно, чтобы засчитали это восхождение?

— Абсолютно не важно. Я всю жизнь занимался альпинизмом только для себя и очень много восхождений сделал в одиночку. Так я несу ответственность только за себя. В последнем восхождением — на Чо-Ойю — со мной вначале были двое, но они уехали, и в результате все равно остался я один. Бизнесмены, хлипкие люди. Один жалуется на горло, другой еще на что-то…

— Это было сложное восхождение?

— Технически не сложное, там только есть 4-5 ледовых пятен, скользких и крутых, где уклон градусов 75.

— Холодно обычно «за бортом»?

— Когда как… Утром бывает довольно холодно. В среднем градусов 10-15 ниже нуля, это, например, на высоте 6400. А если 7,5-8 тысяч метров, то там, конечно, прохладнее.

— Получается, сейчас альпинистское снаряжение улучшилось, по сравнению с тем, что было в Союзе, а подготовка спортсменов ухудшилась?

— Материальное положение у многих улучшилось, им и хочется не ударить в грязь лицом, тоже в горы лезут, а опыта нет, сплошные дилетанты. Да и гор у нас теперь меньше, в России практически отсутствуют спортивные базы, где раньше готовили альпинистов.

— В горах попадали в реально опасные ситуации?

— Всякое бывало… Особенно на первых этапах, когда только учились. Оголтелые были, считали, что все можем. Ну и в результате попадали в лавины, обвалы. Например, 29 человек попало, 14 человек погибло; или 10 человек попало, 6 человек погибло, а нас только 4 человека осталось.

— И Вы после этого все равно шли в горы?

— Да, каждый такой кошмарный случай анализируешь и находишь уважительные причины, почему ты остался, а они ушли. Я каждый раз решал для себя, почему я выжил, у меня такая тетрадочка есть специальная, где я эти причины записывал. Так, как я это вижу. Помогало, чтобы продолжать. Сейчас, конечно, альпинизм совсем другой. Хотя в этом году, весной, один иностранец сорвался и пролетел 800 метров, причем он попал в трещину внизу. Все думали, что погиб, а он к утру вылез, весь в синяках и побитый. Это настоящее чудо.

— Смертность в горах высокая?

— Да. Иногда поднимаешься, а они лежат. В последнее время тел стало меньше, видимо, шерпы «чистят» склоны — толкают их куда-то вниз и все.

— Правда ли, что группа, которая идет в последний бросок на восхождение, может пройти мимо альпиниста, который идет с вершины, и он настолько ослаб, что умирает? Как вы считаете, это бесчеловечно?

— Такое действительно бывает, это уже писано-переписано в газетах. Здесь играют роль два фактора — во-первых, материальный, потому что экспедиция стоит дорого, и если ты остаешься помогать кому-то, то это значит, что ты не идешь наверх. И, во-вторых, у тебя может просто не хватить сил для того, чтобы помочь кому-то спуститься вниз, особенно если идешь без кислорода. Тут уже либо ты, либо он. В высоких горах Гималаев каждый сам за себя, нельзя рассчитывать на чью-либо помощь. Это особенность высоты.

— Расскажите, как Вы участвовали в испытаниях в институте медико-биологических проблем им. Газенко.

— Этот институт занимался проблемами скрытых резервов человеческого организма: есть ли они, и если есть, то у кого сколько. Я сотрудничал с ними с конца 50-х почти до развала Союза, то есть около 40 лет. Мне было очень интересно, на что способно мое тело, потому что думает у человека только голова, а все остальное — «скотина», и я хотел узнать больше об этой «скотине», на которой я езжу. Опыты проводились разные, например, я там сидел в барокамере, имитирующей высоту и 10, и 11, и 12 тысяч метров. Крутился на центрифуге, сидел в холодной воде. Главное условие было одно — все эксперименты проводились до «отключки», то есть до потери сознания.

— Это не опасно было для здоровья?

— Нет, мы всегда им доверяли, они доверяли нам. Были собраны люди, которые очень хорошо переносили экстремальные условия: холод, жару и т.д. Сначала испытуемыми были люди из авиации, летчики. Однако позже выяснилось, что самые выносливые не они, а те, кто активно занимается спортом.

— Какова была цель исследований?

— Все началось на заре космонавтики. Тогда уже знали, что есть невесомость, но многих вещей еще не знали. Воздействия, которые приходится переносить космонавтам, разные, и условия у них, как правило, неблагоприятные. Институт занимался исследованием проблем выживания космонавтов. Например, если корпус разгерметизируется, кто-то выживет, и сколько он сможет продержаться? Тогда во всех странах занимались чем-то похожим.

— Результаты этих экспериментов где-нибудь потом применялись или так и остались «в столе»?

— Благодаря этим экспериментам в космонавтике было разработано много приспособлений, костюмы всякие. Многие новые технические средства сначала обкатывались в барокамерах. Только в этом институте было выяснено, что человек не может жить без звука, если звуков нет, то он рождает их сам — то есть появляются слуховые галлюцинации. Очень много сил было потрачено на то, чтобы научить человека писать в невесомости, чтобы строчки получались ровные. Рассказывать об этом можно долго, лично я участвовал более чем в 50-ти опытах.

— Что Вы для себя открыли после этих опытов? Может быть, что-то неожиданное?

— Я знаю, что меня так просто не убьешь, что у меня запас довольно-таки приличный. Когда поднимался первый раз на Эверест, наглый был, думал: «Я ж на 12 тысячах сидел, чего ж тут-то, 9000 всего». Но там играет роль еще и личность человека. Когда кислорода не хватает, это такие страдания… сознание постепенно отключается.

— Вы сказали, что предпочитаете совершать восхождения в одиночку, почему?

— Это просто пришло с годами, потому что среди тех альпинистов, с которыми я сейчас хожу, уже не осталось ни одного из тех, с кем я ходил раньше. И даже в те года я начал понимать, что с молодежью идти мне гораздо сложнее. У них и отношение другое, и работу они не могут выполнять такую, как альпинисты советской школы. С годами человек постепенно понимает, что одному лучше. Ты сам себе доверяешь, ты сам себя тащишь, ты сам за себя несешь ответственность, ни на кого ее не переваливаешь. И понимаешь, что каждый шаг может стать последним, поэтому все время контролируешь то, что ты делаешь.

— В коммерческих восхождениях непрофессионалы идут до вершины вместе со всеми, или они идут отдельно?

— Им помогают шерпы, в контракте обычно подробно описано, что должен делать шерп, и это в конечном итоге сильно сказывается на стоимости поездки.

— Вы когда-нибудь пользовались их услугами?

— Нет, я сам себе шерп. Обычно мне достаточно того, что я могу унести. Шерпов я не знаю, я их и не хочу. А другие просто не верят в свои силы. И таблетки всякие я тоже считаю ненужными. Это «потусторонние силы».

— Какие эмоции Вы испытываете, когда достигаете вершины? В этот момент уже «дело сделано», или это только середина?

— Нет, это очень большая радость, что все наконец-то получилось. Это дикие мучения, особенно нехватка кислорода. Поэтому вниз спускаешься уже как на крыльях, ноги выше ушей и искры из глаз.

— Вы ходите без кислорода?

— Да, я всегда хожу без кислорода. Предпочитаю полагаться только на собственные силы. Хотя кислородное голодание очень сказывается на самочувствии. Когда я был на высоте 8200 м, у меня мысли зациклились, в голове стало прокручиваться одно и то же, как в калейдоскопе. И в последнем восхождении где-то после 7500 м та же история. Может, возраст уже.

— Сколько у Вас было удачных и неудачных восхождений на Эверест?

— Три неудачных и одно удачное. Но я хочу отметить, что очень часто на неудачных восхождениях получаешь столько, сколько никогда не получишь на удачных. И моральная, и физическая нагрузка могут быть очень большими: все эти отвесные склоны, жесткий лед, технически сложные участки, где каждый шаг дается с кровью…

— Можно сказать, что Эверест — Ваша цель? Или какая-то другая гора?

— Нет. Я сейчас не так рассуждаю, я сейчас еду, куда зовут. Для меня лишний раз поехать в горы — это радость. И страдания всякие при восхождении — это такое удовольствие, которое ни за какие деньги не купишь.

— У Вас есть друзья-альпинисты, с которыми Вы встречаетесь тут, внизу?

— Есть, с теми, которые до сих пор еще живы, мы собираемся, отмечаем праздники, дни рождения, ходим и к тем, кого с нами уже нет.

— Как Вы считаете, сейчас для начинающих альпинистов стало больше возможностей, по сравнению с советским временем, или нет? С одной стороны, снаряжение стало лучше, маршрутов стало больше, а с другой — стоимость высокая, и очень небольшое количество людей может себе позволить заниматься альпинизмом.

— Мне кажется, поездку на Кавказ, Тянь-Шань или Памир может осилить практически любой, если приложит усилия, чтобы накопить. Это стоит пару тысяч долларов. В Гималаи поехать, конечно, дороже, но это очень интересно и специфично. Там на каждом шагу культовые сооружения. В то время, когда мы еще по деревьям лазали, они уже строили потрясающе красивые города, храмы. Это обязательно нужно видеть.

— Вы ездите в горы за счет спонсоров?

— Да, в основном за счет людей, являющихся фанатами альпинизма.

— У Вас спортивная семья?

— Супруга занималась альпинизмом, и дочь, и зять, и семилетнюю внучку тоже недавно возили в горы. Она шла, как взрослые, не капризничала, терпела. Скоро родители ее еще повезут куда-нибудь.

— А Вы сами куда-нибудь собираетесь в ближайшее время?

— Собираюсь, но рассказывать пока не хочу, чтоб не сглазить, хоть я человек и не суеверный. Просто ничего точно еще не известно. Вот когда начну собираться, тогда и расскажу.