Сергей Ефимов: Эверест нашего времени (продолжение интервью)

Пролог. Из недавнего диалога автора с Николаем Шустровым, мастером спорта по альпинизму, одним из основателей International Elbrus Race. Эльбрус. Бочки Гара Баши. Николай Шустров делится воспоминаниями о "Буке" (Анатолий Букреев). Вдруг вопрос ему:
- А вы знаете Сергея Ефимова? Знакомы с ним?
- Кто же не знает великих!...


Много серьезных заслуг есть в истории альпинистской жизни Сергея Ефимова. Экспедиция 1997 года на Макалу стоит в списке лучших восхождений ХХ века. Ведь с 1981 года маршрут по западной стене Макалу — пятого по высоте восьмитысячника планеты, 8483 метра - оставался одной из последних нерешенных проблем в Гималаях. Все предыдущие попытки ее первопрохождения оказались абсолютно безрезультатными. Весной 1997 года всё изменилось. «Новости с Востока всегда окружены особой аурой. Альпинизм в бывшем СССР и гималайские восхождения альпинистов этой страны продолжают набирать очки (порой громадные). Потрясающий тому пример: российская команда из города Екатеринбурга пробила в лучших эпических традициях великих гималайских свершений новый путь по невероятной стене западного цирка Макалу», писали во французском журнале «Montagne» тогда. «Проблему» в Гималаях решила российская команда под руководством Сергея Ефимова.

Стоит отметить, что россияне прошли невероятный путь в более чем три километра вертикально по западной стене «Черного Великана» через висячий ледник, ледово-скальную стену крутизной 50-55 градусов, скальный бастион крутизной 70-75 градусов с вертикальными и нависающими участками и карнизами. Всего было установлено 10 промежуточных лагерей и бивуаков. Проведя в Гималаях на высоте целых два месяца участники использовали лишь один баллон кислорода (для травмированного участника восхождения) — на саму вершину высотой 8483 метра альпинисты взошли бескислородно. Вот как вспоминает состояние восходителей той экспедиции на Макалу ее участник Дмитрий Павленко: "Состояние — как при кризисе гриппа. Утром не можешь встать. Встанешь — смотришь минут сорок на ботинок. Начинаешь его ловить. На сборы уходят часы. Постоянное недовосстановление, невозможность расслабиться. Высота, веревки, подъем…".

Однако работа на крайней высоте выше 8000 метров - это уже заключительный этап пути на вершину. До этого — немного-немало 14 часов на автобусе из столицы Непала г. Катманду до поселения Хилле, после - 12 (!) дней пешего трекинга до базового лагеря на высоту 4600 метров и еще четыре часа подхода к передовому базовому лагерю на 5300 метров. Далее — дни, недели изнурительной работы на крутой стене в снегопады, камнепады, в высокогорном холоде, на крайнем пределе психофизиологических возможностей и силы духа. При этом команде пришлось столкнуться с непредвиденными обстоятельствами, ведь они изучали маршрут только по фотографии осенней Макалу, а весной вместо снега на горе был лед. Не хватало снаряжения. Альпинисты работали на износ. Вопреки всем вызовам под конец они «стали одним снарядом, который летел вверх»... И «долетел». Но на спуске команда потеряла двух своих сильнейших альпинистов, впоследствии посмертно награжденных орденами Мужества. О них история будет помнить всегда...

«Результат труда экспедиции маленькой и сплоченной команды екатеринбургских альпинистов, первопрохождение западной стены Макалу, одной из последних проблем Гималаев, - исключительно важное событие в истории гималайских восхождений», - писал Вице-президент Федерации альпинизма Франции Ж.К. Мармье. - «Это восхождение, являющее пример героического альпинизма с трагической развязкой, вышло на уровень легенд альпинизма...». Восхождение на Макалу стало лучшим восхождением года и удостоилось высшей международной награды «Золотой Ледоруб».

Об этой легендарной экспедиции на Макалу, о взаимодействии альпинистов России и Запада, о Непале, жизни, психологии человека, этической проблеме в альпинизме, о том, как жить после гор "на равнине" и о многом другом — продолжение нашего интервью с Сергеем Ефимовым, кандидатом физико-математических наук, участником первой и второй в СССР и истории отечественного альпинизма Гималайских экспедиций на Эверест и Канченджангу, заслуженным мастером спорта, заслуженным тренером СССР и РФ, шестикратным чемпионом СССР по альпинизму в техническом, скальном и высотном классах, многократным чемпионом России, обладателем почетного звания «Снежный барс» за восхождения на все семитысячники СССР, одним из самых знаменитых в мире альпинистов-высотников...

Начало интервью здесь


— Сергей Борисович, прочитала немало материалов о Вас, но нигде не увидела того, как Вы пришли в альпинизм, с чего начался Ваш путь как альпиниста?



— Я с детства знал, что поеду в горы. Когда я поступил учиться в Уральский политехнический институт (ныне Уральский федеральный университет им. Ельцина Б.Н. – прим. авт.), увидел объявление о наборе в альпинистскую секцию института, Кроме того, мой друг Саша Михайлов, с которым мы учились в одной группе, уже имел значок альпиниста СССР, и увлек в секцию не одного меня из нашей институтской группы. 1962 год. Тогда и произошли мои первый шаги в альпинизме – и на всю жизнь. Я занимался этим 40 лет изо дня в день.

— Вы тренировались ежедневно?

— Голова у меня была занята альпинизмом постоянно: тренировки, общение, сборы, выезд в горы.

— Где проходили тренировки?

— Тренировки проходили на скалах Свердловской области, а также в зале на щитах с искусственным рельефом, на лыжных трассах и пробежках по лесу.

— За последние месяцы СМИ буквально переполнены сообщениями о трагических случаях с альпинистами на Памире, Тянь-Шане, Кавказе… С высоты Вашего опыта, как ответите на вопрос о том, в чем причина аварий в горах?

— Сейчас мне кажется, что причина любых ЧП в горах – это неготовность человека выйти на маршрут, либо выход на маршрут с целью доказать кому-то что-то, убежать от каких-то проблем. Если человек выходит, потому что он не может не выйти на маршрут, имеет огромное желание взойти на вершину просто так, не понятно почему, если нутром он понимает, что дальше жизнь у него будет продолжаться только после спуска с вершины, то с ним ничего не может случиться, ведь он выбирает жизнь. Если человек пойдет с желанием доказать свою «крутизну» или победить свой страх, опасности будут всегда.

— Почему победа над страхом не есть допустимый стимул для восхождений?

— Мне кажется, что стимулом восхождения на вершину должен быть только интерес, любовь к жизни в горах и желание взойти на вершину.

— Почему люди любят горы?

— На этот вопрос никто лучше тебя не ответит.

— Почему Вы их любите?

— Понимаешь, нельзя сказать, почему я их люблю. Нет такого понятия... Любить можно только живое существо. Я люблю занятие альпинизмом. Это связано с горами. Мне там хорошо. Это мое место. Что может быть лучше для человека, чем быть на своем месте? На своем месте ему не надо бороться ни с кем.

— Откуда берется само это чувство?

— Чувство, что ты на своем месте? Я думаю, что на своем месте все должно получаться как задумал. У меня с горами все получалось как-то само собой. Все планы реализовывались. Ну, и состояние в горах какое-то другое, чем на равнине.

Я думаю, что горы обладают очень сильной энергетикой. И попадая в эту энергетику, человек достигает такого состояния, которого не может достигнуть здесь.

— Однажды Вы сказали, что «горы – это гигантские резонаторы, которые усиливают чувства человека…»..

— Наверное, правильнее сказать усиливают истинную суть человека. Мне так кажется. В горах все, что является не твоим, как-то меркнет, уменьшается в размерах, становится несущественным. Там забываются бытовые и производственные проблемы и появляется возможность быть самим собой.


Макалу

«Альпинисты верят в то, что горы живые.
Считают, что каждая вершина как бы разрешает им побыть на ее высоте…
Если это так, и некая одушевленность имеет место,
то тогда эта странная Макалу, пленявшая не один десяток восходителей,
выбирает тех, кого оставить у себя. Лучших среди лучших.
Мощный сплав мечты и воли, вылившийся в полнейшую самоотдачу,
- Макалу сделала этот выбор. Участь разгадывать неземные отношения,
связывающие альпинистов и горы, выпадает близким...»
Из книги Сергея Ефимова «Макалу. Новая легенда»


— Сергей Борисович, Вы однажды писали, что «мы сами своим внутренним настроем оказываем очень сильное влияние на состояние гор. Не нашей мозговой деятельностью, а тем, что мы создаем своим подсознанием, хотя и не понимаем этого» и что «разрушающие эмоции человека в горах проявляются вовне сильнее… «объединяются» с силами гор, вызывая лавины, камнепады». То есть человек сам себе «моделирует» опасности?

— Да, наверное, человек может на все это воздействовать очень сильно, сам того не понимая. Почему сейчас кругом идут войны? Почему кругом напряжение?

Опыт всей моей альпинистской жизни подсказывает мне такой ход мыслей. Но когда я активно ходил в горы, об этом не думал. Никаких объяснений не требовалось – можно было просто ходить в горы и получать от этого удовольствие. Сейчас я пришел к выводу, что наше внутреннее состояние, с которым мы попадаем в горы, может оказывать воздействие на природные ситуации в горах. Усиливать или уменьшать опасности, которые связаны с горами. Важно не только приобрести хорошее снаряжение, освоить технику лазания по скалам и льду, научиться выживать в экстремальных условиях при холоде, ветрах, при недостатке кислорода, но важно и то, с каким чувством ты выходишь на восхождение. Если есть напряжение внутри себя, борьба с собой или внутри группы, то оно может быть усилено энергией гор и спровоцировать камнепад, лавину. Создать опасную ситуацию. Тот же выход на Нанга Парбат, который мы не так давно вспоминали на кухне у Валерия Першина, был сопряжен с постоянным чувством напряжения. В нашей тогдашней группе не было гармонии. Мы попали в камнепад. Чудом остались живы. Валера Першин и Шон получили сильные травмы. Экспедиция была свернута.

— Поговорим о том легендарном восхождении на Макалу в 1997 году. Там также произошел камнепад, а была совершенно другая команда – команда полных единомышленников…

— Камнепады - это явление неотъемлемое от жизни гор. На Макалу тогда наступило резкое потепление, что и вызвало сильные камнепады.

— Было ли у Вас какое-либо предчувствие?

— Появилось сильное беспокойство, когда ребята вышли на штурм вершины, стали работать наверху, на большой высоте. Тогда мне стало страшно, очень страшно… Но ничего я уже не мог поделать. Сам я не был в команде, хотя руководил экспедицией. Когда они работали наверху, вмешиваться я уже не мог.

— А Вы все время находились в базовом лагере?

— Да. Напряжение было просто колоссальным… Видно, предчувствовал беду. Человек может предчувствовать, но зачастую ничего не может изменить.

— Во внутреннем состоянии ребят заметили какие-то «помехи»? Это была дружная команда?

— Да. Дружная. Про внутреннее состояние – это надо их самих спрашивать..

— Как зародилась идея экспедиции на проблемную юго-западную стену Макалу?

— Это была попытка продолжения своей деятельности как организатора и тренера, а не как альпиниста. Это была планируемая трехлетняя программа подготовки тренировочных восхождений и организации экспедиции.



— Как Вы отбирали ребят в команду?

— Отбор происходил из тех людей, которые могли поехать и которые имели опыт восхождений выше 7000 метров. Таких оказалось немного.

— По всей стране?

— Нет. По Свердловской области.

— Игорь Бугачевский же приехал из Москвы ?

— Он жил раньше в Москве. Потом переехал в Екатеринбург. Здесь у него была семья. Он тренировался у Александра Михайлова в СКА, был чемпионом СССР, выступая от Свердловской областной Федерации альпинизма.

— Психологическая совместимость будущих участников проверялась?

— На таком уровне мастерства этого не требовалось. Профессионал умеет справляться со своими эмоциями, капризами – их просто нет. А если есть, то человек не доходил до этого уровня.

— Сколько лет Вы готовились к Макалу?

— Программа подготовки была рассчитана на три года. Первый этап – это Барунцзе. Второй – Аннапурна. Третий – Макалу.

— Почему на Аннапурну в 1996 году не удалось взойти?

— Непогода. Постоянный снег, который уничтожал все следы предыдущих выходов. Приходилось снова тратить энергию на прокладывания пути. Болотов и Ермачек вышли уже на стену под 8000 метров - так называемый бастион. Но началась такая непогода, что ребята еле ноги унесли. Пришлось бросить всё снаряжение.

— Понятно. После Макалу Вы сделали вывод, что не стали бы организовывать такую экспедицию…

— Да…

— Не раз читала эту историю, она потрясает.

— Она многих потрясла.

— Особенно то, что ребята там остались.

— Снять Салавата Хабибуллина было просто нереальным.

— А Игоря Бугачевского?

— А Игоря – очень сомнительно, сразу не получилось. Не было сил уже и начались сильные камнепады, а потом...На это требовались и большие деньги. Пытались организовать – но не получилось.

— Что не получилось?

— Собрать деньги.

— Какая сумма нужна была?

— Была смета. Пытались со страховой компанией разрешить вопрос.Страховая компания отказалась

— Слышала, что у альпинистов считается, что люди, оставшиеся на горе, «принадлежат» горам. То есть их не снимают.

— Это всё зависит от человека. Сколько людей – столько и мнений. Был случай, когда один российский альпинист оторвался от группы при восхождении на Макалу по классике и пошел в одиночку на вершину. Сорвался. Разбился. Его решили оставить на горе. Его жена согласилась с этим – видимо, он так хотел, он ушел… А здесь, после нашей экспедиции на Макалу, родственники требовали, чтобы ребят сняли, дошли до высших инстанций…

— Игорь Бугачевский остался ниже 7000 метров. Вертолет долетает до 6000…

— Там садиться некуда – вертикальная стена…

— А другой способ есть?

— Там можно было - если к нему подойти, если его удалось бы найти – только спускать по ледовой стене, которая в период муссонов полностью закрывается снегом и найти кого-то вообще нереально… Теоретически его можно было найти на этой стене, если веревки не оборвало… Но подходить туда очень опасно. Тогда Игоря Бугачевского нельзя было снять, потому что начались камнепады. Андрей Бельков поднялся к нему, постоянно свистели камни, он привязал его как-то и еле ушел…

— А где? Известно?

— Примерно… Вероятность снять Игоря Бугачевского при организации полномасштабной экспедиции была – не большая, но можно было дойти и осмотреть. Но и велика была вероятность, что никого бы там не нашли. Подобное попытались сделать, когда погиб Владимир Башкиров на Лхоцзе. Через год туда пришла экспедиция – и никого не нашла уже. Это очень неоднозначный вопрос… Или ты рискуешь другими людьми, чтобы снять погибшего, или оставляешь там… Эта этическая проблема существует всегда в альпинизме.

Был такой украинский альпинист Кустовский, который погиб при восхождении по южной стене пика Коммунизма. Спускать его оттуда сама группа тоже уже никак не могла. Жена Кустовского дошла до Совмина Украины, требуя организовать спуск тела с высоты 7000 метров. Это было во времена Советского Союза. В итоге организовали экспедицию. При попытке подъема на Пик Коммунизма один из спасателей провалился в трещину на плато пика Коммунизма и погиб. Тело его спустили в лагерь, где находилась и супруга Кустовского. Когда она это увидела, у нее началась истерика. Но ничего уже нельзя было изменить. Работы были закончены. Тело осталось на горе.

— Ваше мнение какое – почему Макалу «забрала» сильнейших из команды?

— Никто этого не может сказать. Такие вопросы остаются без ответа.

Салават, похоже не почувствовал, что дошел до грани и что ему уже не надо идти вверх. Как альпинист видимо не мог отказаться от вершины. Вот она рядом. Сделал над собой усилие. Ребята говорили, что такое впечатление, что он умер неожиданно для себя – облокотился на камень, как будто отдыхал. Ну, а Игорь – это несчастный случай, прилетел камень.

— Как сложилась судьба остальных участников той экспедиции?

— Команда распалась. Николай Жилин продолжает жить в альпинизме. После Макалу он много лет работал гидом на Хан Тенгри у Казбека Валиева. В последние годы занялся воспитанием молодых альпинистов. Кажется, успешно. Ему нравится этим заниматься. Алексей Болотов стал известным высотником. Организовал много экспедиций в Гималаи, поставил себе цель взойти на все 14 восьмитысячников планеты, но не успел. Погиб при попытке пройти новый маршрут на Эверест, Юрий Ермачек успешно занимается организацией альпинистских мероприятий. Это стало его работой. Организует выездные лагеря на Памире и Тянь-Шане, вывозит группы в Гималаи. Судьба Дмитрия Павленко мне не известна. Некоторое время он участвовал в альпинистских мероприятиях, где он сейчас и чем занимается - я не знаю.


Западный альпинизм

— Сергей Борисович, Вы принимали участие в английской экспедиции на Нанга Парбат по приглашению известного во всем мире британца Дугласа Скотта. Чему все же научили Вас англичане и чему они научились от Вас?

— Экспедиция меня научила очень важной вещи. Я понял, что достигать результата можно совершенно разными методами, которые имеют полное право на существование. Настаивать на соблюдении одного из них – это глупость. Мы с Валерием Першиным были из системы Советского альпинизма, Дуг с его партнерами - чисто британскими альпинистами. Они работали немного по-другому. Мы же не понимали их стиля и методов взаимодействия. Нам казалось, что они делают неправильно. Я даже пытался обратить их в "свою веру", что вызвало раздражение. Но потом "спустился с небес на землю", осознав, что передо мной лидер мирового альпинизма Дуг Скотт, который прошел столько гор и маршрутов по всему миру – и остался жив! Значит его действия и понятия оправданы опытом. Кстати при этом он оставался простым парнем… Я понял, что профессионалам надо доверять.

Еще понял, что одна система на может вмешиваться в действия другой системы. Конфликт неизбежен.

Экспедиция на Нанга Парбат была чисто английской экспедицией. Она была спланирована Дугом Скоттом. Его системой достижения вершины. Если вмешивается в процесс какая-то другая система – в частности, мы с Валерием Першиным и своим пониманием – возникает напряжение, которое в горах может вылиться во что-то подобное. Опыт - сын ошибок трудных.

— Вы писали, что британская команда мало взаимодействовала внутри между собой, а советская существовала как единый организм.

— Да. Там (у британцев — прим.авт.) каждый – отдельная личность.

— А у нас разве нет?

— Нет. У нас нет уважения к личности. А значит и к себе тоже. Все-таки это наследие крепостного права, рабства. Если ты не уважаешь другую личность, то не уважаешь себя. И чувствуешь себя хорошо лишь в коллективе.

— Выходит, в рамках уже своих команд Вы не чувствовали уважения друг другу?

— Нет, так сказать нельзя. Команда - само это понятие исключает рассмотрение межличностных отношений. Командный дух - это свой особый дух. Растворяясь в этом целом, каждый обретает что-то большее, чем свою индивидуальность. По этому нет желания ее (индивидуальность) выделять и сравнивать с другой. Это исключает многие излишние напряги.

Я понял, что для меня всегда была определяющей личность коллектива, и подчинение себя этому образованию доставляло мне радость и удовлетворение от жизни в команде.

— Это помогает в горах?

— Мне помогало. Это было для меня определяющим в экспедиционной жизни.

— А как Вы создавали свои команды – по какому принципу? Коллективизм или что-то другое?

— Наша команда возникла на общей базе Советского альпинизма и на той Свердловской школе, в которой мы воспитывались. Поэтому понятия, принципы, технические приемы были едины и понятны. У всех был один язык и одно понимание, без разночтений.

— А ходили ли Вы на вершины с американцами?

— Бывало. Когда принимали иностранных альпинистов или выезжали за рубеж.

— С кем Вы были дважды на Мак Кинли в США?

— Мы поднимались туда своей группой, американцы нас не сопровождали. Когда мы вернулись с Аляски в Сиэтл, уже после Мак Кинли, нам с Алексеем Лебедихиным представился шанс сходить еще на красивую скальную вершину в Северных Каскадах. Стена Liberty Bell. Чак Крогер один из лучших скалолазов Сиэтла взялся нам показать этот маршрут "Liberty Crack". Интересно, когда мы добрались под маршрут, мы с Лешей достали все свое снаряжение – крючья, молотки и стали выбирать, что взять с собой. Американец посмотрел на кучу "железа" мягко предложил оставить большую его часть. И крючья и молотки. Мы очень напряглись, но согласились. Все таки Чак не новичок, наверное знает, что делает. У них уже использовалась совершенно другая техника организации страховки, которую мы не знали, - стопперы, гексы и прочее. Это сейчас каждый альпинист владеет этими приспособлениями. Так вот когда мы подошли к стене, увидели, что там идет одна трещина в 300 метров по вертикали через карнизы – и кругом больше нет никакого рельефа, мы поняли, что с нашими крючьями тут делать нечего. Ни один крюк в эти глухие трещины не забьешь. Чак скромно предложил пройти первую веревку самому. Я во все глаза смотрел как он работает со снаряжением, и дальше мы уже все трое шли попеременно. Получили классный опыт. Без такого снаряжения, другим способом этот маршрут было просто не пройти!

— Как Вас встречали в США?

— Во-первых, там, куда мы прилетели – в Анкоридж– русских никогда не было. Это был 77 год. Встречали нас с интересом. С нами хотели общаться, нам всё показывали, с нами хотели разговаривать. Это был взаимный интерес, который порождал постоянную импровизацию: то возили в гости к охотникам, то на съемки фильма про пилотов «Bush Pilot» и многое другое. Прием был насыщенный и очень интересный.

— То есть никакого негатива не было…

— Нет. Негатив почувствовался позже, когда мы поехали туда снова через 20 лет. Все было уже по-другому. Часть слышали фразу «Russians are very bad». То был 1994 год…

О восьмитысячниках

— Сергей Борисович, могли бы кратко описать каждый восьмитысячник, на который Вы поднимались – как Вы чувствовали эти горы? Они ведь все разные.

— Думаю, что это разным был я сам. Эверест – это любовь «взахлеб». Я был очарован королевством Непал, Гималаями, культурой, людьми. Все мне нравилось. Это был мой первый восьмитысячник.

Канченджанга – на этой горе я был в роли тренера. После успешного прохождения командой траверса всех четырех вершин Канченджанги, мы с Николаем Черным и двумя шерпами пошли снимать высотные лагеря. В последнем лагере оставался кислород и продукты питания… Мы решили попроситься у руководства сходить на вершину. Мысловский (руководитель экспедиции) нам разрешил. И пошли. Это было «оправдательное» восхождение, за которое мы как будто просили ребят нас извинить, ведь мы не участвовали в отборах.

— Никто в итоге не «обиделся» на Вас с Николаем Черным за спонтанное восхождение на Канченджангу?

— Да в целом нет. Но напряжение в той экспедиции было достаточно большое. Это был конгломерат из нескольких команд со своими лидерами: Москва, Петербург, Алма-Ата... Разные команды, разные города, разные стили, разные понятия - и везде все очень сильные лидеры со своим пониманием, как надо делать. Все работу выполняли по плану, который был предложен, но каждый считал, что он делает больше, правильнее. Поэтому напряжение присутствовало. Из всех экспедиций, которые я проводил, в этой больше всего замечалось непонимание между группами. Внутри групп все было хорошо.



Постоянно дискутировался вопрос о применении кислорода между кислородниками и бескислородниками, которые хотели сделать всё максимально спортивно. Но в итоге все взошли с кислородом, выполняя задачу, поставленную перед нами Спорткомитетом.

По результатам это была очень успешная экспедиция. Но и очень напряженная. Я бы не хотел в таких экспедициях участвовать.

Дхаулагири – это было для меня очень интересное восхождение. В чем именно? Восхождение совершали в альпийском стиле. С 7500 метров мы вышли без провешивания перил по стене и без кислорода! Маршрут получился красивым. Директриссима по северной стене. Никто до нас там не пытался даже пройти.

— Что Вы можете сказать про работу Анатолия Букреева в той экспедиции на Канченджанге?

— Анатолий Букреев был классным парнем. От него вообще почти не исходило никакого напряжения. Простой, физически очень выносливый, фантастически работоспособный. Я всегда очень уважал Анатолия Букреева как альпиниста. Спокойный, чрезвычайно работоспособный, без гонора и желания поучать других. Профессионал высшего ранга как альпинистский гид. Он жил альпинизмом и делал это с удовольствием.

— Какие внутренние ощущения остались от Нанга Парбат?

— Гора масштабная. Более четырех тысяч метров перепад от базового лагеря до вершины. Жалко не получилось восхождения. Но участвовать в английской экспедиции было интересно и полезно. Я уже говорил о ней.

— Какой восьмитысячник у Вас остался в памяти особенно? Кроме Эвереста.

— Пожалуй, это экспедиция по Северной стене Дхаулагири. Она была сложная и необычна по многим параметрам – по стилю, по природным условиям, по опасности. И она получилась.

Но экспедиция на Эверест все же самая значительная.

— По задачам и достижениям?

— Скорее по удовлетворению, которое осталось после восхождения.

— После всей трудной работы во время восхождения на восьмитысячники оставались силы любоваться красотой вокруг на их вершинах?

— Пожалуй, да. Но очень короткое время. Восхождение на восьмитысячники требуют полной отдачи от альпиниста.

Ты выходишь из базового лагеря и все время сохраняешь предельную концентрацию, пока туда не спустишься. Никакого расслабления. В том числе и на вершине. А потом уже когда спустишься вниз появляется ощущение, что ты все сделал хорошо и правильно. И можно получать удовольствие от жизни и окружающей тебя природы. Но за месяцы работы в одном районе все прекрасные виды гор уже приедаются. Так что хочется вниз, домой.

— Все же какой самый опасный восьмитысячник для восхождения?

— Статистика с годами меняется. Какое-то время была К2, потом Нанга Парбат потому что там были завалены лавинами несколько немецких экспедиций. Очень коварной остается Аннапурна, где очень высокая лавиноопасность.

— Не было желания подняться на вторую высочайшую вершину мира - К2?


— Обстоятельства так не сложились. До К2 я не успел дойти внутренне.

— Сергей Борисович, говорят, что «у каждого в жизни свой Эверест». Что для Вас стало Эверестом в этом смысле?

— Эверест – во всех смыслах. После Эвереста для меня началась совсем другая жизнь. По-другому стал смотреть на альпинизм.

— По-другому – это как?

— Ну, как будто повзрослел в альпинистском плане. Почувствовал, что можно делать более серьезные восхождения, чем делались раньше, что в мире мы на таком же уровне, как и все те, кто поднимался на высочайшие вершины.

— Есть для Вас какая-то «непокоренная вершина»?

— Да нет, пожалуй. Сейчас у меня нет желания ходить на вершины.

— Да, я видела Ваше высказывание относительно этого – «как отрезало».

— Подтверждаю свои слова. (улыбаясь)

— Просто хочется понять, в какой момент «отрезало»?

— Постепенно интерес сходил на «нет». Всё, что появляется, должно исчезнуть – есть такой закон существования мира. Ничего нет вечного, кроме Бога.

Пожалуй, я могу сформулировать причину, по которой я наглухо отошел от альпинизма и всех его форм. Прошлым жить глупо, еще более глупо пытаться реанимировать прошлое, а современный альпинизм для меня не интересен. Он совсем другой, не мой. В нем мне "дышать трудно".

В нашей стране уже лет двадцать как альпинизм был отравлен совершенно другим духом. Начиная с 90-х. Внедрили этот дух, надеясь, что сознание можно поменять, что деньги и реклама могут сделать все. Сейчас я чувствую, что этот взбалмошный "западный" альпинизм, вернее суррогат, копирующий западный альпинизм, начинает затухать. Молодые, действительно свободные личности, которые сейчас робко появляются среди толпы людей с искаженным сознанием, его принять не могут, потому как в нем совсем нет места свободе духа, одна пошлая форма. А нам без этого существовать нельзя, не выйдет, не-воз-мож-но.

Но я восхищаюсь и уважаю то, что делают современные альпинисты. Техническая часть и исполнительское мастерство у них намного мощнее, чем было у нас. Но все повторяется. Когда-то мы вошли в тот совсем старый альпинизм точно с таким же чувством - лазить в горах как авторитеты не интересно, надо ходить по стенам и даже бегать, если можешь…

По дорогам Гималаев

— Чему научила Вас жизнь в Непале?

— Непальский уклад жизни я сразу принял. Что значит принять? Это значит не пытаться изменить. Любить.

— Непал изменил Вас?

— На этот вопрос могут ответить мои близкие и окружающие меня люди. Мне было очень комфортно жить в Непале.

— По возвращении в Россию не стало ли что-то из нашей жизни резонировать с жизнью там, в Непале?



— Стало, конечно. Это было открытием. Непал – моя первая заграница, где мы прожили три месяца в отрыве от дома. После экспедиции мы прилетели в Москву. Зашли в Duty Free. Обратились к девушке с просьбой посмотреть товар – она не слышала нас, продолжая общаться с подругой. Я решил, что у нее точно какая-то «беда». (улыбаясь) Хорошо. Потом приехали в отель, зашли в ресторан – там была такая же «беда». И вдруг я понял, что мы все так и живем – в «беде». Позднее, конечно, это стало не столь заметно. Я просто понял, что в России живу так, в Непале – по-другому. Непальцы - счастливые люди. Это видно в их глазах.

Хотел бы я жить в Непале? Нет. Я попытался – прожил там полгода. Мне стало неинтересно.

— Почему?

— Все-таки это чужая страна. Да, комфортная жизнь, никто тебя не напрягает, но…

— К буддизму не приобщились?

— Я православный. Ознакомился с буддизмом на уровне экскурсовода, чтобы ответить на любой вопрос туриста с точностью 50 на 50. Буддистом я не был да и не мог быть. Нельзя служить двум богам.

— Здесь такой вопрос возникает – перед походом в Гималаях мы, православные, все-таки должны присутствовать при совершении определенных буддийских обрядов. В этом разве нет такого противоречия?

— У непальцев есть ритуалы обращения к богам. Когда экспедиция приезжает на место и разбивает базовый лагерь, ни один местный шерп не рискнет пойти в горы, если не произведено освящение лагеря и не сделаны подношения богам. Но не мы совершаем обряды там. Мы присутствуем при них и принимаем их как там заведено. Потому что ты пришел в чужой монастырь – и там твой устав не действует. Там налажен свой язык общения между человеком и горой.

— Читая Вашу статью о Непале, отметила следующую цитату: «Я помню вас. Тех, с кем встречался на перекрестках Тамеля, и в ресторанах Катманду, в базовых лагерях и на горных склонах, на тропах Гималаев… Вы только и были моей настоящей жизнью. Именно через каждого из вас я получал в момент общения свою включенность в то, что называется «жизнь». Все остальное время это было пребывание в иллюзии и долге…». Что Вы подразумевали под иллюзией и долгом, и в каком состоянии Вы пребываете сейчас?

— Что написано, то написано. Можно, конечно, попробовать пояснить, но обычно пояснения только мешают. Для меня "включенность в жизнь" можно определить как проявление эмоций радости. Жизнь в Непале, в Гималаях на восхождениях всегда для меня была радостью.

— А после возвращения домой?

— Здесь обязанности, главенство отношений и правил поведения. Отношения не являются реальностью, хотя таковой часто кажутся. Что больше походит на иллюзии. Когда работаешь на стене, ни о чем не думаешь, просто контролируешь каждый шаг и каждое свое движение. Одним словом, живешь вне иллюзий.

— И что с этим ощущением делать? Как жить?

— Как живется, так и жить. Можно использовать то ощущение из горной жизни как камертон, для настройки себя "на равнине".

И, наоборот, в горах увидеть то, что мешает получать радость в обычной жизни. Особенно просто такое получается в Тибете. Тибетское плато – это такой большой «резонатор» с очень широким спектром. Там начинает откликаться все , что в человеке есть внутри. Будь то страхи, убеждения, заблуждения. Человек там, как под лупой, может много чего понять о себе. И волей-неволей находит комфортное состояние, когда его мысли и восприятие мира начинают соответствовать ему самому. Одна туристка меня спросила, когда мы возвращались из Тибета: «Как мне быть? Мне здесь было так хорошо, что я боюсь возвращаться домой».

Если человек на своей работе или дома не является самим собой, а живет по чужим правилам, при этом внутри где-то он сам себя не любит и осуждает, в горах это обязательно проявится. А после можно уже выбирать, как жить дальше.

Что касается моей жизни, то мне нравилось и в горах, и на кафедре экспериментальной физики, и на тренировках при выездах на скалы.

Горы и альпинизм без страха

— Горы для Вас – это что-то одухотворенное?

— Нет, такого нет. Горы - это просто место, где мне нравиться бывать. Они подзаряжают, усиливают ощущение жизни. Жители Гималаев - шерпы - верят, что это обитель богов.

— Как справиться с неким страхом в горах, на высоте поначалу?

— Страхи бывают разные. Боязнь высоты, страх гибели, ощущение риска для жизни.

— Но и то, и другое – страх…

— Да. Но очень разный. Боязнь высоты - это кратковременная сильная эмоция, которая вскоре притупляется, а при длительном нахождении на крутизне и вовсе исчезает. Организм не может долго находиться в таком возбуждении – побоишься ты 15 минут, ну, полчаса, потом физиологические процессы начинают затухать.

Со страхом гибели в горы ходить нельзя. Ощущение риска, наоборот, мобилизует. Тревожное состояние, появляющееся при прохождение опасных зон, обостряет мысли, чувства, реакции, жизнеспособность повышается, обостряется чувство "здесь и сейчас". Это явление жизни. Страх гибели - это страх ума. С ним в горы ходить нельзя. Он сковывает, не дает понять, что происходит, ты становишься безоружным.

— Например, внезапный срыв… Страх ведь неизбежен.

— Привыкая к срывам на тренировках, исключаешь страх срыва на маршруте. Тут важно знать, как все работает и что нужно делать. Это просто опыт, который приходит с количеством пройденных маршрутов. С ростом мастерства и опыта приходит понимание своих возможностей и предстоящей сложности прохождения, что рождает уверенность в прохождении.

— Страх, что закладка или скальный крюк вылетит…

— Это – тревога. Она мобилизует. Ты лишний раз проверишь, основательно ли ты забил крючья, поработаешь над этим. Для этого и нужен опыт, тренировки!

— А если ты восходишь в связке – и напарник, а не ты сам, делает закладки?

— Когда я работал гидом, когда напарник мне неизвестен, у меня был принцип: если я лез, а меня страховал партнер, я воспринимал это как восхождение без страховки. Значит, я шел там, где мог пройти стопроцентно. А если были сомнения – искал другие пути.

И второе: когда я стою на страховке, то должен делать станцию таким образом, чтобы, даже если все крючья у напарника вылетят, он бы меня не вырвал и я смог бы его задержать.

— Как этого добиться?

— Навыками и опытом. Когда осваиваешь методы страховки, страх высоты уходит, потому что ты уверен.

— Сергей Борисович, как Вы смотрите на себя и свой альпинизм 40, 30, 20 лет назад?

— «С любовью». (улыбаясь)

— А сейчас?

— Какой я сейчас, расскажу через много лет. Сейчас такой период, что всё настолько быстро меняется, новые критерии, о которых мы даже не подозреваем, входят в жизнь, что я не могу сказать, что будет завтра и каким буду я. А вообще, считаю, что человеческий язык не приспособлен для описания внутреннего мира. Есть только слова-стереотипы. Язык развитого общества имеет очень большое обобществление и не способен описать те тонкие процессы, которые происходят в человеке.



— Изменилось ли Ваше восприятие гор сейчас?

— Это как книгу прочитал. Интересный роман. Эта книга написана внутри меня. И я могу ее пересказывать.

— Кстати какие книги любите и читаете?

— Книги и авторы с годами меняются. Нет так называемого "любимого писателя". Ирвин Шоу, Михаил Булгаков, Борис Акунин, последнее время Макс Фрай, сейчас в основном читаю воспоминания знаковых личностей XiX-XX века, а также рассказы об этих личностях из серии "Жизнь замечательных людей". Раньше часто открывал "Мастер и Маргарита", книги Макса Фрая...