Вот так "Батенька". Забавно из прошлого.

Итак первое еще до революции, вот такая «депешка»:

«Еще одно поручение: на случай, если мы с Вами предпримем большие прогулки (это не наверное, но может быть и удастся изредка), хорошо бы знать, какие условия в Hütten (Cabanes) — домики на горах с кроватями — устроенными швейцарским клубом «альпинистов». Зайдите в бюро этого клуба в Берне (адреса не знаю: в Verkehrsbureau — bureau de renseignements*** скажут), возьмите проспекты и узнайте все подробнее. Я часто изучаю Бедекера и «присматриваюсь» к таким Cabanes на высоте 2500—3000 м. недалеко от нас.
Почему не пишете, что Вам говорит дантист? Когда приедете?
Если бываете в Stadtbibliothek, обыщите каталоги получше. Насчет классиков (поэтов и прозаиков) французских.

P. S. Справка в «Клубе швейцарских альпинистов» имеет целью:

1 узнать цены в «хижинах» для нечленов клуба.
2 узнать, не бывает ли коллективных восхождений на большие высоты (3000—3500 м.), как, когда и прочее.

Написано позднее 4 июня 1915 г. Печатается впервые, по рукописи
Послано из Зёренберга (Швейцария) в Берн

Так сказать интерес товарища к восхождениям на лицо 
Далее, не знаю совершил ли он восхождение в Альпах или насладился только их красивым видом, но видимо о восходителях имел небольшую информацию. Это видно из такого отрывка его сочинения:

…Одним словом, «тенденция к устойчивости есть стремление к самому окончательному, по своей природе последнему состоянию». Все это из пятой главы второго тома, озаглавленной: «Психическая тенденция к устойчивости». Доказательства этой тенденции все самые веские. Например: «Стремлению к самому последнему, к самому высокому в первоначальном, пространственном смысле следуют люди, любящие восхождение на горы. Их толкает на это не всегда одно только стремление к виду вдаль и к физическому упражнению, стремление к чистому воздуху и великой природе, но также и глубоко заложенное во всяком органическом существе стремление быть настойчивым во взятом раз направлении деятельности вплоть до достижения естественной цели» …

А вот здесь видно что он немного в курсе деталей восхождения вернее их психологических моментов:

…Представим себе человека, совершающего восхождение на очень высокую, крутую и не исследованную еще гору. Допустим, что ему удалось, преодолевая неслыханные трудности и опасности, подняться гораздо выше, чем его предшественники, но что вершины все же он не достиг. Он оказался в положении, когда двигаться вперед по избранному направлению и пути оказалось уже не только трудно и опасно, но прямо невозможно. Ему пришлось повернуть назад, спускаться вниз, искать других путей, хотя бы более длинных, но все же обещающих возможность добраться до вершины. Спуск вниз на той невиданной еще в мире высоте, на которой оказался наш воображаемый путешественник, представляет опасности и трудности, пожалуй, даже большие, чем подъем: легче оступиться; не так удобно осмотреть то место, куда ставишь ногу; нет того особо приподнятого настроения, которое создавалось непосредственным движением вверх, прямо к цели, и т. д. Приходится обвязывать себя веревкой, тратить целые часы, чтобы киркой вырубать уступы или места, где бы можно было крепко привязать веревку, приходится двигаться с черепашьей медленностью и притом двигаться назад, вниз, дальше от цели, и все еще не видать, кончается ли этот отчаянно опасный, мучительный спуск, находится ли сколько-нибудь надежный обход, по которому можно бы опять, смелее, быстрее, прямее двинуться вперед, вверх, к вершине.
Едва ли не будет естественным предположить, что у человека, оказавшегося в таком положении, являются, — несмотря на то, что он поднялся неслыханно высоко, — минуты уныния. И, вероятно, эти минуты были бы многочисленнее, чаще, тяжелее, если бы он мог слышать некоторые голоса снизу, наблюдающие из безопасного далека, в подзорную трубу, этот опаснейший спуск, который нельзя даже назвать (по образцу «сменовеховцев») «спуском на тормозах», ибо тормоз предполагает хорошо рассчитанный, уже испробованный экипаж, заранее подготовленную дорогу, испытанные уже ранее механизмы. А тут ни экипажа, ни дороги, вообще ничего, ровно ничего испытанного ранее!

Да уж ни экипажа ни дороги в горах нет. Как и кирки.


Вот здесь немного знаний по физиологии организма на высоте:

…а то бы его, пожалуй, стошнило. Тошнота же, говорят, не способствует свежести головы и твердости ног, особенно на очень больших высотах.

В заключение отрывок из воспоминания о Ленине. О неудавшейся попытке восхождения на Бабью гору (1725 м). Как видим из отрывка Ильич был так же разочарован как порой бывает у нас когда погода не дает нам выйти на восхождение и приходится уезжать из за купленных билетов на поезд.

Спустя несколько недель начались каникулы, и я поехал в лежащую в 30 верстах от Кракова деревушку Маков, а Ульяновы должны были остаться на лето в Кракове. На прощание Владимир Ильич обещал приехать ко мне в Маков, чтобы оттуда пойти вместе на близлежащую Бабью гору, откуда открывается прекрасный вид на всю цепь Татр. Однажды около обеда Владимир Ильич приезжает из Кракова на велосипеде, проклиная галицийские шоссе, мало приспособленные к велосипедным поездкам.
Наскоро пообедав, мы на велосипедах поехали к подножью Бабьей горы, оставили их в деревушке Завое и оттуда начали подниматься на гору, надеясь к девяти часам добраться до места ночлега, чтобы на другой день к восходу солнца быть на перевале. Был лунный вечер, и потому мы не сочли нужным запастись фонарями, в чем нам пришлось очень раскаяться, так как дорога скоро пошла лесом, где не видно было ни зги. Затем мы сделали вторую ошибку, свернув для сокращения пути с дороги. В результате мы потеряли направление и опять попали в темный лес, хотя тов. Ленин и уверял, что направление он взял совершенно правильное. Часам к двенадцати после долгих скитаний мы наконец увидели огонек, это и было место нашего ночлега. Поужинав и попросив разбудить нас в четыре часа утра, мы сейчас же легли спать... Сквозь сон слышу возмущенный голос тов. Ленина. Поднимаю голову. «Подумайте, что за безобразие, уже шесть часов, а нас и не думали будить. Восход солнца мы прозевали». Встаю и вижу, что что-то не ладно. В комнате не темно, а как-то серо. Направляемся к сторожу, чтобы пробрать его за забывчивость. «Посмотрите в окно,— возражает сторож,— на улице такой туман, что в двух шагах ничего не видно, к тому же льет проливной дождь. Чего же было вас будить? В такую погоду все равно никуда нельзя идти». Выходим на двор. Сторож прав... Все наши попытки усмотреть где-либо хоть клочок ясного неба не приводят ни к какому результату. Густой туман совершенно безнадежен. Посоветовавшись с товарищами по несчастью и знающим местные условия сторожем, мы решаем спускаться вниз, отложив вхождение на Бабью гору до другого раза. Тов. Ленина в Кракове ждала срочная работа, и потому выжидать день или больше изменения погоды нельзя было. Разочарованные и злые, мы под проливным дождем спускаемся вниз, стараясь не потерять в тумане тропинки. Приходим в Завою, дождь стихает, но проселочная дорога представляет из себя сплошную грязь. Тов. Ленин спешит, мы решаем ехать, не дожидаясь, пока дорога просохнет. Садимся на велосипеды и едем. Я чувствую, что совершенно немыслимо ехать по этой сплошной грязи. По-видимому, это сознавал и тов. Ленин, сосредоточенно двигавший педалями. Однако каким-то чудом мы не только не свернули себе шеи, но без малейшей аварии проехали отделявшие нас от Макова пять верст. Просушившись и поев, тов. Ленин поехал в Краков, обещая на следующей неделе приехать, чтобы взобраться все-таки на Бабью гору и посмотреть оттуда на Татры.