Хрустальный пик-2018. Номинация "Человек риска". Владимир Шатаев

В последние годы у нас появилась традиция - вручать премию "Человеку риска" - и номинантов для этой категории мы выбираем среди людей, которые нас вдохновляют и восхищают.
В 2018 году в этой номинации у нас три человека. И представлять их мы начнём, наверное, с самого известного из них.




Владимир Николаевич Шатаев (род. 1 мая 1937, Москва) — легендарный советский и российский альпинист, мастер спорта СССР, заслуженный тренер РСФСР и СССР, судья всесоюзной категории, инструктор альпинизма, «Снежный барс», совершивший более 300 восхождений, в том числе на Эверест, автор книги «Категория трудности», ставшей классикой альпинистской литературы. Летописец отечественного альпинизма, который в прошлом году отпраздновал своё 80-летие.



Читать о Владимире Шатаеве:
Биография
«Альпинизма в больших горах нет». Четыре факта от Владимира Шатаева



- Как для вас трансформировался альпинизм после завершения спортивной карьеры?
У нас в Советском Союзе к 1990 году оказалась очень большая база восходителей, которые сходили на снежного барса. 5000 человековосхождений, это на Ленина, Победу, Корженевской, Коммунизма, Хан-Тенгри. И если бы в тот период мы имели возможность выезжать за рубеж и организовывать экспедиции, как сейчас, то я более, чем уверен, что мы имели бы не одного альпиниста в 14 восьмитысячниками в активе. Сейчас, к сожалению, только Сергей Богомолов, который имеет 13 восьмитысячников, в нашем строю. Был период в Советском Союзе, когда за рубеж мы могли отправить только по плану, который утверждается в ЦК КПСС, всего 6 человек в год. Не исключено поэтому, когда наша экспедиция собралась на Джомолунгму, то решением вопроса был только ЦК. Они тогда решили, разрешили.

И второе восхождение на Канченджангу точно так же. Да, с 91 года очень многое изменилось. Практически все мы смогли выезжать в любую страну, грубо говоря, оформляя иногда визы. Но здесь уже препятствие основное было только финансовое. Потому что финансы очень здорово сдерживали. Это в 90-е годы, а сейчас сдерживает, я бы сказал, отсутствие в России альпинистов высокого уровня. Их можно по пальцам пересчитать. Эра Кошеленко и Бабанова уходит, хоть мы и восхищались с удовольствием этими восхождениями. Затем появились такие как Глазуновы, Темерев. Но не все [появляющиеся спортсмены] продолжают восхождения, некоторые занялись другими делами. Во всяком случае ситуация очень сильно изменилась, действительно, очень сильно.

В горах сейчас, особенно в горах вроде Тянь-Шаня наших альпинистов не так уж много. Я приведу пример, когда я в начале 93-94 гг приезжал в Фанские горы, тогда лагерь на Алаудинских озерах возглавляла Руфина Арефьева, и вот я иду, смотрю, а народу мало, 10-15 человек всего на базе. И горы, я бы так сказал, не живые. Нет людей в них. И вдруг я приезжаю через [несколько лет] и слышу: там крик, тут кричат «страховка готова», там крюк забивается. Т.е. горы ожили. Так вот, чтобы горы ожили, я не знаю, что нужно сейчас сделать. Потому что очень многих сдерживают очень длинные перелеты, дорогой транспорт и так далее.



- Испытываете ли вы ностальгию по прежним временам в альпинизме?
Испытываю, потому что у нас на территории Советского Союза работали альпинистские базы. Каждый год выделялось 13 тысяч путевок, по которым могли выехать и начинающие альпинисты, второ- и третьеразрядники. Там ведь предусматривалось всё: ты платил всего 32 рубля за 20 дней или 45 рублей на 30 дней, и тебе на базе предоставляли размещение, питание, снаряжение в прокат, инструктор, самое главное. И за эти 20 дней ты овладевал азами альпинизма. Это занятия на скалах, лёд, снег, переправы, собственно, сами восхождения категории 1Б. Я бы сказал, что за эти 20 дней человек полностью становился властителем многих маршрутов. Потому что ему не надо было специально готовиться. Он уже получал базу для восхождения, и это самое главное. Сейчас мы видим, что выезжают на 3-5 дней. 1 день занятий и уже идут на маршруты. И всё это для галочки для разрядов, кто хочет. И как таковой базы технических приёмов у большинства сейчас не хватает. Это сейчас бедствие нашего российского альпинизма. Свидетельством этому является слишком малое количество восхождений. Если мы возьмем Советский Союз, то было 1500 человек, которые совершали восхождения на маршруты 5Б и выше. Сейчас, последние 4-5 лет, всего 120-130 человек. Вот показатель уровня альпинизма на восхождении тогда и сейчас.



- А все-таки что есть хорошего в современном альпинизме на ваш взгляд? В современных тенденциях?
10 лет назад, когда возник вопрос, каким будет альпинизм, уже тогда я высказывал мнение, что это будут восхождения на шеститысячники. И мы сейчас видим, что последние годы наибольшее количество восхождений совершено как раз на маршруты чуть ниже 6000 и чуть выше. Сейчас такие горы в основном располагаются в Пакистане и в Непале. Но Непал ограничен тем, что не все вершины доступны экспедициям. Вот такая тенденция сейчас существует. Потому что все восхождения на восьмитысячники по реально нормальным маршрутам уже пройдены. Это только если ждать решения каких-то отдельных проблем. Как, например, на Макалу по западной стене. И другие, сложно сейчас назвать уже какие.
Зато снаряжение сейчас полный кайф. Что хочешь, как хочешь. Другое дело, что оно дорогое. Иногда слишком. Но любые палатки непромокаемые, дышащие костюмы, ветровки, одежда, обувь за этот период коренным образом изменились. И изменились в самую лучшую сторону. Это то, что относится к благоприятному. Из неблагоприятного, мне, например, не нравится, куда пришло ледолазание – движение, которое начало развиваться в своё время, и я был сторонником этих ледовых маршрутов, соревнований по ледолазанию. Сейчас оно уже атрофировалось, и ходят в основном по фанере и зацепкам. Лично мне это не нравится, я противник таких соревнований.



- Когда рассказывают про экспедиции, в первую очередь вспоминают нештатные случаи. Действительно, когда всё в порядке, никакого ЧП не было, то никто ничего не помнит: поднялись, спустились. А вы больше помните восхождения, которые проходили в штатном режиме или те, где что-то пошло не по плану?
Конечно, о восхождениях, в которых всё благополучно, никаких происшествий не было, действительно, как бы и вспоминать-то нечего. Другое дело, что даже разборов не нужно проводить, потому что всё гладко, тихо и спокойно. Но в основном свои восхождения наиболее значимые, трудные, которые я совершил, были на стыке Советского Союза и Российской Федерации. Я совершал восхождения на пик Коммунизма 4 раза, на пик Победы. «Снежного барса» выполнил я номером 113.

Из моих восхождений были два наиболее значимых. Одно – самое трудное в моей жизни, это маршрут 6А в Непале, пройденный зимой. Это было российское первопрохождение на вершину Аннапурна Южная. Высота ее 7219 метров. На восхождение мы затратили от палаток до вершины 15 дней: на подъём и спуск. Запомнилась она тем, что, во-первых, нас всего было пятеро, командиром был Володя Башкиров, который в основном шел первым на маршрутах. Запомнились ледовые гребни, очень острые, приходилось не по гребню идти непосредственно, а сбоку. А крутизна их примерно 60-70 градусов склона. Так вот по этому склону еще и с рюкзаком передвигались каждый. Это было довольно трудно и сложно. И когда мы спустились к палаткам, вниз на 3500-3600 м, оказалось, палаток нет. Их украли непальцы, хотя зима. Не было примуса, колбасу украли. Это запомнилось. Это одно из восхождений.

И второе, хотя оно не самое сложное, это, естественно, Эверест. По северному гребню в 1995 году. Запомнилось оно тем, что я изначально не собирался идти на вершину, так как был тренером северно-осетинской команде. Волей судьбы мы оказались на высоте 8300 втроем. Прояев, Шульев и я. Палатки поставлено не было, шерп, который у нас был в составе экспедиции, обещал, что поставит её на 7800, на 8300, но не было ни там, ни там. И мы реально оказались в безвыходной ситуации. Что делать? Потому что мы оказались там в 6 часов вечера, палатки нет. Спускаться вниз неизвестно сколько по времени. Практически мысль была такая: достать спальный мешок и будем умирать спокойно здесь. Ребята все же нашли в итоге палатку, которую не установил наш гид. Она была под камнем. Не разложенная просто. Ребята ее установили, я не смог помогать им в данном случае. А утром наоборот у меня самочувствие было лучше, чем у ребят. Тут уже вступает дело мистики: то ли голос с выше, то ли внутренний голос мне подсказал: «Вставай и иди ищи кислородные баллоны!» (которые остались от предыдущей экспедиции 94 года, которой руководил Саша Яковенко). Я один вышел из палатки, прошел метров 40-50, вижу 24 кислородных баллона. Я спустился к ребятам и говорю (а у нас же не было кислорода, только 1 баллон всего): У нас появился шанс сходить на вершину. Именно это дало нам возможность.

В итоге мы втроём поднялись, спустились в 10 часов вечера, это очень поздно. Поднялась вторая группа 5 человек, у них тоже не хватает кислорода. Такова была судьба экспедиции. Мы говорим, ну вон там рядом еще 12 баллонов осталось. На утро начали спускаться, а ребята подходят к этому месту, а баллонов нет. Оказывается, пока мы ходили на вершину, пришли снизу из Южной Кореи восходители, смотрят: баллоны лежат – они их все к себе в палатку и положили.

А потом гид раскололся и, оказывается, он раньше нашёл вторую партию этих баллонов, ещё 24, которые были в другом месте. Он хотел их продавать другим экспедициям. Ну и с этими баллонами участники уже наши все пятеро поднялись на вершину. Так завершилась эта эпопея.



- Вы сказали, что на вершину вышли довольно поздно. А как же точка невозврата? Как вы для себя в жизни определяли, можете ли рискнуть и выйти за пределы, за черту? Делали ли вы когда-нибудь подобное, рисковали ли вы своей жизнью для достижения цели?
Я могу вас немножко разочаровать в том плане, что здесь у нас номинация «Человек риска», но я, наверно, не очень подхожу для этой номинации, потому что старался всю свою жизнь сознательную в альпинизме не допускать никакого риска. Поэтому и планировать восхождения и осуществлять их старался так, чтобы они были безаварийны. А точки возврата раньше у нас не было. Мы выходили и просто совершали восхождения. Это сейчас в основном на Эвересте ставят такую точку по времени. В 95 году, когда мы совершали восхождение, мы вышли в 10 утра, это вообще нонсенс. И в 6 вечера мы были на вершине. Да, с одной стороны, это был риск. В том плане, что мы начали спускаться, когда темно стало и практически нам помогло только то, что вышла полная луна, помогло то, что практически не было ветра, и температура не ниже -15 была. Поэтому мы довольно спокойно и быстро спустились вниз.

Риск ещё был в том плане, когда мы спускались, примерно на 8700 у меня кончился кислород. Я спросил у Прояева, нет ли лишнего, нету. Со мной Шульев рядом шел. У него спрашиваю: есть баллон? Говорит, тоже нет. И тут я сделал ошибку, но я позже сообразил. Я говорю Шулеву: ну ты иди, спускайся, а я уж потихоньку без кислорода буду спускаться, как смогу. Это, конечно, была моя ошибка, потому что одному оставаться на такой высоте (8700 м) не стоило. И скорость, естественно, раз в 5 уменьшилась. И вот чуть ниже я увидел место, где до нас останавливалось несколько экспедиций. Это на Северном гребне перед вершиной. И увидел – несколько баллонов лежат. И опять мистическим образом мне внутренний голос говорит: «А попытайся использовать эти баллоны». Я подхожу: на первом баллоне 30 атмосфер, втором – 30 атмосфер, третьем – 50 атмосфер. Ну, думаю, всё, мне достаточно. Я взял этот баллон и спустился дальше – туда, где у нас стоял лагерь. Был большой риск, конечно: остаться где-то на гребне, без кислорода. Но тут уже сыграло внутреннее чутье использовать эти баллоны.



- Кого вы можете назвать своими учителями?
Я бы так сказал, кумиров у меня было два. Райнхольд Месснер – не из-за того, что он совершил восхождения на 14 восьмитысячников, а, прежде всего, потому что 6 или 7 восхождений он не совершил, а спускался вниз, не достигая вершины. Т.е. это вовремя остановиться, вовремя понять, что есть риск, предел границы, которую нельзя переходить. И второй – Михаил Хергиани, с которым я был хорошо знаком. Участвовал и видел его во время чемпионатов советского союза по скалолазанию. Наблюдал за ним. Практически у меня в кабинете он был перед тем, как они уезжали в Италию на последнее своё восхождение. Я и с ним беседовал. И он так не хотел туда ехать. Говорил: у меня столько работы, нужно дом облагораживать, канавы делать… но вот меня вырвали, вот еду туда…
А что касается учителя, я бы тоже две фамилии назвал. Естественно, тот, с кем я работал – Михаил Иванович Ануфриков, не с точки зрения, что он показывал мне приемы альпинистские, а именно сам подход к альпинизму, как к нему относиться. И Руслан Проскуряков из Владикавказа, который был у нас тренером в школе инструкторов. Нам показал многое на будущее и всё время говорил, как нужно свободно владеть снаряжением, техникой, и чтобы мы мысленно могли прежде всего любые маршруты проходить.

- А что вам нравится в современных молодых альпинистах?
Современных молодых альпинистов я практически и не видел в последнее время, потому что в горы выезжаю, если только для своих восхождений. Ну в Безенги когда я был, да, видишь там молодёжь, которая выходит на восхождения. Мне очень понравилось, когда для молодых, кто выполнил восхождение, значок и флягу принимают они. А так мне трудно на это ответить. Я бы с удовольствием выезжал на мероприятия, на какие-то базы, вместе с ними пытался бы повариться, чтобы понять изнутри, какие сейчас у них смысли и отношение к альпинизму. Пока я только сверху, над схваткой могу только судить. Мне кажется, что, к сожалению, молодых альпинистов у нас не много.



- Но вам нравятся те объекты, которые они выбирают для своих восхождений?
Да, объекты мне, конечно, нравятся. Но все они сейчас становятся либо лавино-, либо камнеопасными. Потому что логические маршруты пройдены. Поэтому иногда выбирают маршруты запредельные. И мне не нравится то, что идут на эти маршруты в двойках. Хотя малая группа – это плюс команде при выборе номинантов Золотого ледоруба – и в мире, и в России. А с точки зрения безопасности мне не нравится, когда выезжает в Гималаи двойка, или в Каракорум. Нет ни наблюдателей, ни того, кто за ними сможет не просто посмотреть, но и [оказать помощь при необходимости]. Я понимаю, что сейчас есть радиостанции и трекеры, которые могут соединять и даже быстрее сообщить. Но все-равно я вижу в этом самое отрицательное, что сейчас есть. То есть люди выезжают и никакого с ними контакта практически нет.

- Что бы вы хотели сказать новому поколению, идущему в горы?
Первое и самое главное – занимайтесь альпинизмом. Потому что он очень пригодится в жизни. Если вы выезжаете в горы, то обязательно нужно проходить полностью программу подготовки, чтобы вы были максимально вооружены с точки зрения техники. Не только современным снаряжением, а именно технически, чтобы это могло вам помочь проходить любую категорию сложности маршрута.



Фото в публикации: архив Владимира Шатаева

Познакомиться с другими номинантами