Нашел оставшуюся часть статьи А.Бермана «ЧЕТЫРЕСТА ВЕРСТ НАТОЩАК».

Ранее отрывок был напечатан на «Риске» http://www.risk.ru/blog/195420

Привожу теперь уже полностью эту статью.
Почему возвращаюсь к этой статье?
1) В знак своего уважения к А.Берману. Для меня А.Берман в 60-80 годы являлся олицетворением супер-туриста. Его походы вызывали у меня белую зависть. Думаю, что в эти годы не было более опытного, а самое главное для меня, умного и думающего туриста. А когда он поместил в одной статье описание строительства иглу, я тут же начал ее строить. И с третьего захода была построена полноценная иглу. Это было счастье. Скажу честно, большей эйфории от сделанного дела никогда не испытывал за всю свою жизнь. Ну и как мне не преклоняться перед ним за столь щедрый подарок, который он сделал мне.
2) Т.к. статья была для большинства посетителей сайта неизвестна, а первая половинка, что была опубликована, не давала законченной картины всего происходящего. И соответственно нельзя было, как бы полностью, осознать суть статьи и того, что в ней отражено.
3) Интересны описания «полуголодного» похода, в которых каждый питался как ему хотелось. Особенно интересны описания «полярных кадавров». Да, есть люди, которые, мягко скажем, едят много. Это походный тупик. Они являются просто обузой в походе.
Чем интересна эта статья на мой взгляд. Сам поход, конечно, это не «За бортом по собственной воле» Алена Бомбара, но суть та же. Можно выжить в суровых условиях нашей жизни, если Вы попали невзначай в якобы безвыходную ситуацию. Особенно показательны описанные в сегодняшнее время случаи в альпинизме и не только, которых достаточно много. Выживать можно и нужно.

Четыреста верст натощак.
А.Берман. Журнал «Юность» 1983г. №9

Но ведь это была не настоящая ава¬рийная ситуация: до жилья, до людей, до еды вам было недале¬ко — отовсюду за день могли до¬браться. Кроме того, с вами был врач. У врача была еда — концент¬рированный томатный сок,— в лю¬бой момент могли начать питаться. Какая же это ава¬рия?
— Извини, но не ели-то мы по-настоящему я про¬шли четыреста двадцать километров. Ровно четыреста верст.
— Но вам нечего было бояться.
— И в настоящей аварии можно спокойно идти без еды. Надо только в это верить.
— Легко сказать!
— И сделать легко. Не бояться трудно. Но если не боишься — легко.
Так, с абсолютной уверенностью, отвечал на мои вопросы Генрих Рыжавский. Он мастер спорта по ту¬ризму. Я его знаю давно. Он звал меня в этот голод¬ный поход по Валдаю и Селигеру, но я испугался. А он не сомневался в успехе, и его веры хватило и на себя и на других. Люди, лишенные страха,— вы¬сокие учителя... Нужны братья по страху, которые до¬стигли успеха. Вот кому можно поверить. Может быть, потому нас не трогают описания чужого страха, что помогают избыть свой.
Участники похода на вопрос о страхе отвечали по-разному, но все признавались: конечно, страшно бы¬ло, а иначе в чем состояла бы острота экспери¬мента?
Самому молодому из участников, Алексею, девят¬надцать лет, он студент второго курса, учится легко. Планерист, йог, каратист. Небольшого роста, подвиж¬ный, во всем сомневающийся. Ему очень не просто уживаться с самим собой. Услышав о голодном похо¬де, он сорвался, не раздумывая. И обманул маму, ко¬торая на вокзале все спрашивала у Лешиных новых друзей: «А масло вы взяли, а сколько сухарей?» Рыжавскому и врачам Бабенкову и Гурвичу было не¬уютно от ее вопросов.
Алексей вел в походе дневник (в форме писем к другу). Он писал: «...Сегодня мы протопали тридцать километров, благополучно отработав свой седьмой день голода. Сегодня был замечательный день. Но я тебе расскажу о нем позже. А пока восполню пробе¬лы предыдущих дней. Наши асы чешут так, что толь¬ко успевай. Скажу тебе честно, уставал в эти дни изрядно и ноги натер. По утрам я еще бывал бодрень¬кий, а к вечеру еле доползал до подстилки. Сначала мне казалось, что ввязался я в жутковатую историю.
С вами идет врач Бабенков и голодает со всеми на¬равне. Но отбирал нас в этот поход другой врач, Ва¬лерий Борисович, психотерапевт. Я в компании нор¬мальных людей (прошу верить), просто такая специ¬альность у врача. Он спросил меня, что бы я хотел из¬менить в своей жизни. Я говорю: «Смилуйтесь, золо¬тая рыбка, скажите, сколько можно заказывать же¬ланий». А он говорят: «Сколько хочешь, только по¬быстрее». Тогда я заказал стакан холодной воды — жарко было — и немедленно получил желаемое: и воду, и добро на поход. Тот врач мне понравился. Я сразу просек, что он так же, как и я, боится лю¬дей, которые чего-то безнадежно хотят, А врач, кото¬рый идет с нами, до мединститута, в армии, сидел за рычагами танка, и это в нем осталось. Он крупный, тяжелый, одет в толстый синий ветеринарный халат, на который стремительно пикируют слепни и мухи. Идет очень ровно, и, если бы не его «пернатые дру¬зья», я шел бы за ним.
Третьего дня командир Рыжавский привел лесника, который вывел нас на тропу я сказал: «За два дня пройдете три поляны, а на третьей — две доски через ручей. Это и будет река. А дальше, на четвертой по¬ляне, где трава немного выше головы, дороги не бу¬дет, ее надо искать на левом краю леса». После пер¬вого же болотца все переобулись. А мы пошли боси¬ком, я и Григорич — физик. Он — потому что ходит босиком зимой и летом (но не на работу), а я — пото¬му что лень было обуваться. Вскоре меня угораздило, в придачу к мозолям, проколоть ногу на проволоке. И тут на нас с Григоричем налетел Бабенков, как разъяренная боевая машина. Он топтал нас, изрыгая «латынь». Он перевязывал мне ногу и втолковывал, что, мол, из-за разгильдяйства и лени, из-за этих мо¬их природных свойств, может сорваться большой и благородный эксперимент. А вульгарнейшее зараже¬ние крови, возможное в любом походе, будет обяза¬тельно отнесено на счет ни в чем не повинного голода. Григоричу досталось за подачу примера — его без¬жалостно и грубо покарали, обязав обуться, лишив его самой светлой в жизни мечты: идти вместе с чут¬кими и добрыми людьми вдаль, босиком и без пищи.
Знаешь, в первый вечер мне хотелось есть, а теперь; на седьмой день голодовки, я к еде совершенно без¬различен. Ягод кругом тьма. На четвертый день был забавный случай. Во время «обеда» (дневное питье подогретой воды) отошел _я от лагеря в сторонку и вижу: стоит один из наших и держит на ладони ягодку-малинку, нюхает ее. И показалось мне, что он ее собирается съесть. Смотрю, рот открывать на¬чинает. Я скомандовал: «Руки вверх!» Он ягоду ки¬нул. «Чего,— говорит,— кричишь в лесу?»
Не могу сказать, что я тяжело пережил кризис на шестой день, но усталость день ото дня нарастала, и надо было не скиснуть. Но с нами командир Рыжав¬ский, который всегда знает, куда идти, с нами врач Бабенков, который постоянно читает обстоятельные лекции о Великом, очищающем и облагораживающем Голоде, и с нами Доцент, наш штатный каламбурист и гитарист. Он и в самом деле доцент кафедры выс¬шей математики одного из московских вузов. Доцент бежал в голодный поход от сытой жизни, почувство¬вав, что буквально сгибается под тяжестью своих со¬рока двух лет. Однажды он направился в Московский клуб туристов и там наткнулся на объявление Рыжавского. Украдкой от иронизирующих над «голод¬ным» походом переписал телефон Генриха: «Вот это для меня. Вот где я брошу курить!»
Но доктор Гурвич засомневался, брать его или нет, не захотел поставить под удар весь эксперимент: «Занялись бы вы, наконец, собой, зачем вам обяза¬тельно участвовать в нашем походе?» «Доктор, мне бы от себя отвлечься»,— сказал Доцент...
Есть у нас и Профессор. Тоже настоящий. Он идет замыкающим. Представляешь, стал лидером и совер¬шенно незаметно, О таких говорят — пользуется ува¬жением. Хотя он совершенно не стремится им поль¬зоваться. Если он захочет кого-то подогнать, ему до-статочно проявить собственную, хотя бы. мимолетную усталость. И каждый становится сильнее из желания ему помочь. Беда только в том, что Профессор чуть ли не сильнее всех. Но он умеет это скрывать. Так, может, в этом и есть секрет влияния человека — скрывать не только слабость, но и силу?
Сейчас вечер. Стоим на берегу глубокого лесного озера. Григорич стирку затеял. За ним и остальные стирают, стирают, как заводные зайцы. Никто не ва¬ляется. Так вот оказывается, что кризис-то миновал. Это мы перешли на эндогенное питание, значит, уже не голодаем, а с удовольствием едим себя.
...А днем сегодня пала на меня такая благодать! Иду, рюкзака не замечаю, натертых ног не чувствую, катятся они, как колесики, с горы быстрее, в гору медленнее. А я на них путешествую и поглядываю по сторонам... Передо мной покачивается Корабль Пу¬стыни — наш Коля. Он высокий, молчаливый и обла¬дает замечательно ритмичным шагом. Кажется, не крикни Рыжавский: «Эй, доходяги, бросай кости»,— так и будет идти Коля сутки, двое, трое, пока не дой¬дет до непреодолимой преграды, и тогда двинется вдоль нее.
Хочешь верь, хочешь нет, но я действительно ощу¬щаю сытость и легкость во всем теле, как после хо¬рошей, умно построенной тренировки. Или как на земле после удачного прыжка. А ведь ничего для этой радости сегодняшней моей не потребовалось: на самолета, ни парашюта. Теперь только понял я, как огорчен был перед этим походом, когда в аэроклубе меня опять надули и продержали на земле целую не¬делю. Я вообще заметил, что зверски мне хочется есть от огорчений. Так, может, и огорчения — от чув¬ства голода, цепь такая замкнутая и вредная получа¬ется. А стоит отказаться от еды, и ты неуязвим. Наш отказ от еды произошел незаметно. Перед тем было много разговоров, вроде бы шутливых, а на самом де¬ле беспокойных. Накануне начала голода вдруг все замолкли — каждый прислушивался к себе. А теперь мы шутим, и смеемся, и поем песни. Но не так, как раньше, вернее совсем так, а как-то экономнее.
Нам еще голодать семь дней, а идти две с полови¬ной сотни километров. Сейчас напьюсь тепленькой водички и лягу спать. Но еще расскажу тебе чуть-чуть о Бабенкове. Он дрожит над каждым нашим ша¬гом. Вот сейчас напал на Тамару за то, что она от¬плыла от берега чуть дальше. Прямо смешно, какой он беспокойный стал. И все пишет, пишет на каждом привале в своем дневнике и поглядывает то на одно¬го из нас, то на другого...»
Из дневника кандидата медицинских наук Г. И. Бабенкова:
«Я понимал, что состояние беспечности, по сущест¬ву, как раз и есть то состояние, которого я от них добиваюсь. Поход по своей природе содержит опас¬ности. Получается, что их беспечность — это мой страх, а их страх — моя беспечность. Все что угодно, но я не могу допустить их страха. Как же быть? Я понимаю, что эта цепь должна быть разорвана где-то на мне. Так пусть они остаются беспечными, взваливая заботу о безопасности на меня и Рыжавского. Так пусть они видят, как я психую, нервничаю, взвинчи¬ваюсь. Даже чужой страх возбуждает в человеке не¬обходимое напряжение».
И опять Лешин дневник:
«Конечно, о еде мы говорим, у нас теперь пошл мода делиться кулинарными (строго вегетарианскими, заметь) рецептами. Но это спокойно. Я бы сказал нормально, без желания обмануть судьбу, приблизить момент.
На одиннадцатый день голода, перед обширными болотами, на карте значилась деревня. Она и появилась на своем месте, но без жителей и с высохшим колодцем. Воды во флягах почти не оставалось. Но все-таки Рыжавский решил идти. Болота оказались сухими. От жары вода ушла на глубину, а мох и вся болотная растительность повисли в воздухе и колыхались. Идти было забавно. Однако надо тебе сказать, что страшно медленным и трудоемким стал для нас процесс ходьбы. Доцент упал и лежит. Вокруг него суетится Бабенков. Он то щупает пульс, то шарит вокруг и чего-то ищет. И опять хватает Доцента за руку, но что-то очень уж он суетится. И вдруг начинает рвать мох. А корни у мха оказались влажные. Он укрывает Доцента влажным мхом, а мы помогаем. Я взглянул на Бабенкова, а он на меня — и сказал: Обезвоживание». В одном месте мох оказался совсем влажным и удалось отжать воды в кружку...»
Перенесемся на две тысячи километров к северу и, из жаркого лета, — в зимний холод.
Тундра, декабрь, полярная ночь. Морозы от сорока пятидесяти. Экспериментальный поход ведет Ва¬лентина Шацкая. В группе раздельное, точнее, раздельно-групповое питание. Двое парней — «полярные кадавры» — вечно голодные обжоры, каждый день съедают дневной рацион весом в 1200 граммов сверхкалорийных продуктов (это раскладка экспедиций, получающих посылки с воздуха каждые двести километров пути). Четверо - «фунтики» - идут на 400 граммах самых обычных сухих продуктов, которые можно купить в любом гастрономе. Это очень ограниченный рацион, даже на взгляд признанных спортсменов-туристов. Сама Валентина первые три дня не ест ничего, а потом только два раза в день по столовой ложке меда. Рассказывала, что не мерзла и не уставала. Шла, как обычно. Эксперимент этот неожи¬данно получил интересное развитие. Увидели в тундре огонь. Оказалось — буровая. На буровой комфортабельная жизнь: баня, столовая. Не обходить же такую благодать! Сняли маски, оттаялись, потом в столовую. «Заказывайте без ограничений»,— скомандовала Валентина. И что вы думаете? «Кадавры» и тут съели трое больше «фунтиков». Так кто же изголодался? Выходит — «кадавры»?..
Я и по себе знал: когда установится в голове стереотип, что от холода и усталости спасает еда, то становишься вечно голодным. И устаешь и мерзнешь от чувства голода, а совсем не от ограниченного пи¬тания.
Еще двадцать лет назад я водил группы в северные походы на восьмистах граммах еды в день. По тем временам это считалось жестоким аскетизмом, и мы постоянно чувствовали себя голодными. Но вот что показали последние двадцать лет зимнего туризма. «Кадавры» как ходили по двести — триста километ¬ров автономного пути, так и ходят. Многие сильные группы (таких групп уже десятки, если не сотни) на 500—600 граммах проходят по шестьсот — восемь¬сот километров...
Вернемся в жаркое лето, на Валдай. Никто еще никогда до Рыжавского не водил в двух-недельный поход без еды группу неподготовленных людей. Правда, с каждым опытный психотерапевт Гурвич провел сеанс выработки психологической установки, а не менее квалифицированный его кол¬лега Бабенков постоянно поддерживал и развивал эту установку. И тут уместен терминологический вопрос: можно ли называть «голоданием» состояние человека, который не страдает от голода?
Шел тринадцатый день «голодного» похода. В этот день Валерий Борисович Гурвич, врач, о котором уже не раз упоминалось, спешил на Ленинградский вок¬зал. Он вез с собой большие банки с томатным соком, пятнадцать килограммов апельсинов...
Поезд, автобус, турбаза. Сюда придет вся группа. Теперь Валерий Борисович должен был просто ждать.

Из рассказа кандидата медицинских наук В. Б. Гурвича: «Все дело в том, испугается человек или нет. Мы называем это психофизиологией и не можем ска¬зать, что определяет состояние организма: физиоло¬гия или психика. Два понятия нераздельны. Именно в этой слитности основа модели человеческого орга¬низма, на которую мы ориентируемся.
Я был уверен, что Бабенков не даст им испугаться. Его собственной смелости хватит с лихвой и на себя и на других. Мы с ним дружны двадцать лет. Он в большей степени теоретик, а я психотерапевт. Я воз¬действую на человека словом, а он помогает мне ви-деть схему происходящего. Много было у нас врачеб¬ных побед. Однако, когда мои пациенты голодают в клинике, я в любой момент могу сесть на такси, при¬ехать, взглянуть, воздействовать приемами гипноза или в крайнем случае медикаментами. А тут я не знал даже, где они. Что буду делать, если завтра в условленный срок не придут? Я не мог заснуть. Про¬зрачная занавеска в открытой двери колыхалась, а за ней двигались ветви деревьев. Среди этих ветвей я различил фигуры людей. Занавеска отодвинулась, и я услышал: «Валерий, это мы, все в порядке»...