Мои 70-е

На тренировочном выходе к северу от Баксана, 1974

Я пришёл в секцию первокурсником 3-го факультета осенью 1973 года. Помню бега на Покровке под руководством Льва Пучкова, игру в слона и лазание по дубам рядом с плотиной. Зимой по воскресеньям я посещал лыжные тренировки в Малино (под Зеленоградом). Мы раздевались в избе, не помню, была ли она собственностью кого-то из членов секции, или её снимали в складчину. Помню врача Михаила Ивановича Зинина - весельчака и большого острослова по поводу девичьих прелестей и строгую (так мне казалось) Нину Фёдоровну Смирнову.

То ли мне никто не подсказал подойти к Пучкову, то ли это тогда не практиковалось, но зачёт по физкультуре я получал в лыжной секции у тренера Карпова. Это был весьма жёсткий тренер. Нагружал он изрядно, мы бегали по часу и больше, подолгу занимались имитацией. А Карпов грозил, что при такой плохой технике бега нас только бег босиком может исправить. И получилось так, что я тренировался по 5 раз в неделю. Два раза у Карпова, два раза с Пучковым и ещё один раз в воскресенье в Малино. Учитывая, что в школе я предпочитал урокам физкультуры игру в преферанс с одноклассниками на территории близлежащего детского сада, то столь новая и значительная нагрузка не могла не привести к срыву. Постоянная боль в икроножной мышце превратилась в боль при надавливании на кость. В конце зимы я сделал рентген. Супруга Карлена Абгаряна (декана 8-го факультета), работавшая рентгенологом в поликлинике МАИ, сообщила отцу, что моё помутнение на стыке кости и ткани похоже на саркому Юинга (6 месяцев и в гроб!). Забили тревогу. Я как-то про это сразу узнал, но, помню, не испугался. И правильно сделал, спортивные врачи в ЦИТО определили отслоение (а может, хроническое воспаление) надкостницы, и я попал в группу "дистрофиков" разминаться в "маленьком парке". Там и получал зачёты. А секцию альпинизма не бросал, вот только от бега весною 1974 года пришлось воздержаться.

Лев Пучков выходит на связь, 1979

В мае 1974 года я вместе с секцией выехал в Крым на скалы у Никитского Ботанического сада. Меня поразила обстановка в поезде. В плацкартный вагон набилось около 100 человек! Чтобы всем уместиться, альпинисты сплели гамаки между верхними полками и там спали. С гамаков свешивались, свободно болтались и парили каны с кипятком. Проводники, а, может даже, и бригадиры поезда были куплены с потрохами и закрыли на всё глаза. Линейной милиции в поездах тогда не было. Иногда проводники подсаживали местных старушек. Одна из бабушек сказала, что даже в войну такого не видела. Всего таких вагонов в поезде было два!

Не помню, куда подевался народ, но у скал на Никитах нас встало от силу 30 человек. В качестве авторитетов выступали Игорь Назаров и Виктор Комков. У обоих был опыт, кажется, Юго-западного Памира. Похоже, что они были перворазрядниками. Спортивный задор у них отсутствовал, вели они себя как опытные мудрые козлы из анекдота, которые не склонны спешить, вот только медленно-медленно… спустятся с вершины холма и уж тогда медленно-медленно… и неминуемо отделают всех коз из стада. Игорь был увлёчен старшеразрядницей Ирой, которая впоследствии стала его женой. Поэтому активному лазанию, а тем более хождению в горы, он предпочетал прогулки через забор за букетом цветов на территорию ботанического сада. Он был немногословен, нетороплив, ироничен, плотно сложен и с 7-литровыми лёгкими, коротко стрижен, и звали его всегда по прозвищу - Саид. Виктор был худ, жилист и спортивен. Уверен, что на лыжных гонках он приходил одним из первых. Они крепко дружили, поэтому Виктор тоже ходил за цветами (просто за компанию).

Я к ним тянулся и очень сильно надоел своим желанием непременно сходить в горы. За день до отъезда Виктор не выдержал и отправился со мною на восхождение. Темп был очень серьёзный, рассчитанный на то, что я запрошусь вниз. Но этого не случилось. На яйле дул сильный ветер и лежал испещрённый следами зайцев снег. Под нами в полмира раскинулось Чёрное море.

Внизу Виктор сказал, что из этого парня получится альпинист. Не знаю уж, что получилось, но в горы я хожу уже очень долго и весьма серьёзно, переходив (по длительности своего увлечения) сотни людей. Я никогда не думал, что так получится…

В Баксане, 1976

А летом я поехал в Баксан. Там были перевальный поход от Азау до Накры через перевал Медвежий и восхождение на Виа-Тау. Поездки в альплагеря тогда были отделены от жизни в секции. Подготовка к горам проходила в секции, а вот реализация - с чужими людьми. Путёвки продавались по спискам на Таганке в ДСО Буревестник за 30 рублей. В лагере никого из МАИ не было.

В следующий раз я поехал в горы только летом 1976 года. По-моему мама тогда поняла, что я окончательно влип, и начала тормозить мой спортивный рост. Летом 1975 года меня увезли в Егорьевск на родину мамы помогать то ли ремонтировать дом, то ли забор, не помню. А в 1976-м я снова попал в Баксан "отрабатывать" на 3-й разряд. В горах мне было очень легко. В Москве трудно, а в горах легко. Я никогда не выделялся на соревнованиях ни в кроссах, ни на лыжах. Более того, я их предпочитал манкировать, поскольку соревнования не приносили мне радости, и до побед было далеко. И на обычных тренировках я не выделялся. А вот в горах мне было легче, чем другим. Я быстро ходил, много носил, быстро акклиматизировался и мало уставал к концу дня. Инструктора это замечали, поэтому я традиционно становился носильщиком их личных вещей. Не сговариваясь, они каждый год выделяли меня из отделения, как способного поносить их кошечки или ещё что-нибудь эдакое. Ещё они назначали меня старостой, а в альпкнижку ставили почти всегда только пятёрки, но в секции об этом не знали (кроме Пучкова, конечно).

В Альплагерях я больше всего боялся медосмотра. Это было нечто неуправляемое и поэтому страшное. Плохие показания на приборчиках грозили лишить меня гор, о которых я мечтал весь год! Медосмотры включали измерение давления, а это, да простят меня врачи, удивительно бессодержательный показатель. На выход не пускали, если верхнее давление было выше 130 или 135, кажется так. В первые дни даже на высоте кавказских альплагерей (~1800) давление могло легко перескочить через этот порог. Я всегда подозревал, что измерение давления - это полная чушь, но окончательно убедился в этом в 1999 году, когда Зураб Габуния (в то время кандидат, а ныне доктор медицинских наук) контролировал наше давление в начале Памирского марафона. Посмотрите на документально зафиксированное давление и пульс вечером на 3-й день похода на высоте около 4000 м.

Вечер 3-го дня "Памирского марафона 1999". Высота 4000 м.

Обратите внимание на нижнее давление участников N 3, 8 и 9. Наш врач, заведующий отделением одной из московских клиник, только смеялся и разводил руками. В Москве с таким давлением путь один - на скорую помощь и в реанимацию! Между прочим, участники 3 и 8 прошли тогда весь маршрут и побывали на обеих вершинах (на пиках Революции и Ленина). Был среди нас и "профессиональный" спортсмен Борис Малахов, который, будучи студентом, часто подрабатывал на лыжных гонках за Динамо. Первый разряд и тысячи километров зимней лыжни не уберегли его от страшного показателя: 172 / 97.

Поэтому давление в период акклиматизации имеет огромную дисперсию и мало о чём говорит. Все участники успешно справлялись с нагрузкой и чувствовали себя примерно одинаково. Страшно не давление. В действительности страшен высокий утренний пульс.

Что касается альплагерей, то по причине повышенного давления меня лишь один раз не выпустили на какое-то учебное занятие в альплагере Торпедо в 1978 году. Однако всё быстро нормализовалось и восхождениям в тот год не помешало. Удивительно, насколько боязливо в альплагерях относились к медпоказателям. Боялись, что с человеком станет плохо, и это на фоне очень смелого отношения инструкторов к факторам риска на рельефе.

Лагерь на поляне Нахашбита, 1979

Именно в 1976 году со мной произошли два эксцесса, которые могли закончиться очень печально. Первый случай на Когутае (2А). Выход на вершину происходил по скальному склону типа лестницы крутизной 45-55 градусов. Группа растянулась. Я в связке двойке шёл последним и за перегибом даже не видел предыдущую связку. Мы шли одновременно (с ведома инструктора). Разумеется, без всякой страховки - рельеф довольно простой. Тогда я не понимал (да и потом долгое время не понимал), что инструктор изначально порол чушь, увеличивая вероятность срыва за счёт срыва напарника по связке (кстати, замешан в криминале и начальник отряда разрядников). Тогда я винил только себя. В какой то момент я схватился за блок, подтянулся и вытащил его из скалы. Как я не сорвался и смог пропустить его между ног? Другое отделение потом жаловалось, что мы спускали на них огромные чемоданы. Да суть не в этом. Если бы я не удержал равновесие, то, во-первых, я бы разбился. Крутизна скал была достаточной, чтобы упасть на ледник. А во-вторых, разбился бы мой напарник по связке (кажется из города Сумы). Себя я винил за неаккуратность и долго (в течение года) переживал эту грязь в моём сезоне.

Второй случай произошёл на вершине Советский Воин (2Б). Почти у самой вершины на гребне имеется наклонная плита. А под нею было узко. Поскольку плита эта играла роль "ключа", то в этом узком месте, благодаря раздолбайству инструкторов, собралась толпа народу, наверное, пара отделений. Мой напарник по связке умудрился отковырять от плиты здоровенный валун. От падения он придерживал его ногой, другой ногой и обеими руками он вцепился в стенку. Долго он выдержать не мог, и об этом он честно и настойчиво повторял со скалы. Камень грозил упасть на народ. Я плюнул на формальности, "забыл" про страховку, и в несколько секунд подлез к его ноге, чтобы отвалить камень с гребня в сторону.

Лев Пучков выступает с трибуны МАИ, 1974

Внизу на разборе инструктор не знал, какую линию провести. Сначала он хотел меня отругать, за то, что я рисковал и действовал без страховки, а потом понял, что это бесполезно, и, более того, этого никто не поймёт, поскольку мои действия и некоторая самоотверженность проистекали из неординарной ситуации и диктовались необходимостью спасения других.

По этому эпизоду я себя не винил, но, тем не менее, ощущение грязного хождения усиливалось. Потом многие годы прошли без эксцессов. Я это всё рассказал, чтобы подчеркнуть, что опасность погибнуть в альпинизме возникает сразу и на самых младших уровнях. И ещё я считаю важным, чтобы все такие грязные моменты человеком долго переживались.

Пока я это писал, пришло на ум, что степень ответственности за своих подопечных в секции, наверное, выше степени ответственности чужих инструкторов, которая была смягчена к тому же среднестатистической "разнарядкой" на количество смертных случаев в сезоне.

Сразу после Баксана я отправился в Домбай для участия в туристском горном походе 2-й категории сложности под руководством Ольги Выгузовой. Как я связался с туристами, я абсолютно не помню. Произошло это осенью 1973 года. Я часто бегал в лабораторию 2-го факультета к Виктору Самоделову. Участвовал в каком-то процессе по подготовке снаряжения. Потом оказался в осеннем лесу, где кроме Виктора (нашего руководителя) были Оля Выгузова, очень юный Никита Степанов (потом я его не сразу узнал, таким мальчуганом он мне тогда запомнился), Женя Озеранский с девушкой Машей (стала его женой) и "взрослая" девушка Нина. В походе мы говорили про пользу двухчасового бега и пили глинтвейн. Скорее всего, интенсивные тренировки у Пучкова отбили у меня охоту ходить в лес. Но знакомства я не потерял, и вот однажды меня пригласили в горный поход. За три года Оля подросла и теперь выступала уже в качестве руководителя. В команде были всё та же Нина, Женя Озеранский с Машей, Комаров (кажется, Сергей и тоже с альпинистским опытом) и Игорь Курбатов.

Мой напарник Виктор Ильинский. Торпедо, 1978

На этом мой горный туризм надолго закончился. Тогда я не понимал его возможностей, наивно считая, что альпинизм круче и интереснее. Ещё бы, ведь я был 3-разрядником. А в 1979 году я стал полноценным второразрядником (сезон 1977 года я по каким-то причинам, абсолютно не помню, пропустил, а в 1978 году "оформил" половинку второго в Торпедо). И только намного позже я узнал, что в 1980 году Никита Степанов защитил диссертацию на соискание мастерского уровня горохождения (не формально, а по сути), отруководив великолепным горным походом 6-й категории сложности по Заалайскому хребту. В этом походе туристы МАИ совершили первопрохождения перевалов 50-летия МАИ (теперь классический перевал 2А к.с. через Заалайский хребет) и Татьяны (3А), команда перешла также через перевал Крыленко, поднявшись на него по ребру Липкина (6550,3Б), попутно "заскочив" на пик Ленина с восточной стороны.

Причины вовсе не в преимуществе туризма над альпинизмом. Просто Никита был очень силён и очень активен и по максимуму использовал возможности системы. А я в этот период валял дурака (учился на Ленинскую стипендию, но в спорте действительно валял дурака).

В то время заметным лидером в секции был Саша Ермолин. Работал он в институте Биохимии в районе площади Курчатова. Позже там вместе с ним работал и Саша Гавренков. Ермолин весьма часто подменял Льва Николаевича на тренировках. Ещё очень заметным был Саша Щербаков, с которым я особенно близко сошёлся после Дигорских сборов 1979 года. Он был очень спортивен и целеустремлён в альпинизме. С Юрой Филимоновым я общался реже. Комков и Назаров приходили в секцию лишь изредка. В 1979 году сложилась компания близких по опыту ребят, в неё, кроме меня и Саши Гавренкова входила Таня Егорова. Ребята поопытнее - Игорь Курбатов, Игорь Караваев и Леша Ерохин продвигались к первому разряду. К разрядникам помладше относились Оля Галихина, Володя Больбутенко и крупная брюнетка Галя Балабина. А наша компания поехала в Дигорию закрывать второй разряд.

На поляне Нахашбита, слева Таня Егорова, справа Саша Гавренков, 1979

Наконец, я оказался в горах вместе со своими товарищами по секции, вместе с Пучковым. В этот год я впервые в жизни увидел, как функционирует в горах мой родной дядя - Лев Александрович Лебедев. Наше отделение попало к нему. И снова я носил кошки и пуховку инструктора.

В тот год я научился не бояться ледопадов. Инструктором был опытнейший "памирец", восходитель на пики Ленина, Корженевской и Коммунизма (чемпион СССР за своё первое восхождение на эту вершину в 1957). Начало было положено ещё на ледовых занятиях в ледопаде ледника Таймази. Помню весьма острый нож - косую 10-метровую перемычку в разломе. Инструктор, как ни в чём не бывало, бодренько на равновесии протопал в кошках по ножу в полной уверенности, что группа проследует за ним. Помню, что в животе у меня что-то зашевелилось, когда я шагнул на нож. И, тем не менее, все перешли и Саша Пельтихин, ныне доцент каф. 604, тоже. Все, кроме одного альпиниста. Не помню его фамилии. Он был старше меня и шёл на 1-й разряд. При виде ножа он смутился и пошёл в обход, заблудился в ледопаде и долго "выходил к людям". После занятия он получил от Пучкова нагоняй. А я подивился строгости нравов.

После восхождения на Восточную Таймази (2Б) последовала Нахашбита по восточному гребню (3А) и Доппах западный по кулуару (3Б). Стоял жаркий август, ледопады обнажились. Короткий, но эффектный весьма коварный ледопад под Нахашбитой ощерился разломами и бахромой близких к разрушению снежных мостов. Меня поразила уверенность Льва Александровича в ледопаде. От него я научился свободно перемещаться по снежным бляхам, не оставлять колец, эффективно работать с верёвкой, поддерживая её натянутой на любых зигзагах пути. Через день в этом же ледопаде в трещину провалилась девушка из Воронежа. Она была в спортивной паре с товарищем. Они передохнули, вышли на связь, потом она сделала пару шагов и ухнула на 7-8 метров. Напарник попытался что-то предпринять, и она углубилась ещё метра на три. В результате он прекратил сопротивляться и только махал пуховкой. Пуховку чудом заметил с поляны Нахашбита развлекающийся с биноклем инструктор. Через 2 часа к ним подошёл спасотряд. Ещё через полчаса её вытащили. Всё это время она провела под ледяным ручьём. Утром она ходила по лагерю прочерневшая и с язвами (такой чудовищный герпес?).

В Сухуми после Дигорских сборов, слева сын Льва Лебедева - Александр, 1979

После Западного Доппаха я выбыл из строя по причине моего первого и последнего в горах геморроя. Ребята пошли на дополнительное восхождение на Южный Доппах по западной стене (3Б), а я спустился на поляну Таймази. Знакомые инструктора при встрече на тропе понимающе ухмылялись. Моя походка выдавала мою болезнь. Начуч успокаивал, что это бывает у многих. А Лев Александрович уже потом рассказал, как он взошёл с разбушевавшимся геморроем на пик Коммунизма! По-видимому, у меня был очень жалкий и мрачный вид, располагающий к тому, чтобы меня успокаивать. Фамилию того душевного местного начуча я не помню. Он очень любил перед спортсменами витиевато выражаться. Так, например, нерадивых он обещал откомандировать (до конца смены) на штурм Кубуса по южному лесу. Кубусом называется небольшая коническая вершина рядом с альплагерем.

Что касается геморроя, то он действительно не редкость среди тех, кто не соблюдает правила гигиены. А правило здесь простое - не ограничиваться никогда бумагой и любить воду в ручье. Вот почему-то распространены лекции по медицине. Людей учат бог весть чему - аж затыкать дырки в груди полиэтиленовой плёнкой, чтоб воздух через эти дырки не просвистывал. Единственное, чему не учат - это лечить переломы основания черепа (инструкция такова: на больного не дышать и просто транспортировать вниз). И ещё, почему-то, не учат, как избегать заболеваний, в частности, я не помню ни одной лекции по горной гигиене ни в туризме, ни в альпинизме. А ведь это самое главное. Если не болеть, то и лечиться не надо! Не хочу быть излишне категоричным. Может, лекции о том, как не болеть, где-нибудь и читают, но только они почему-то мало распространены.

Лев Лебедев, 1979

В Москве продолжались бега. Поскольку в них я особой прытью не отличался, то любил бегать рядом со Львом Николаевичем. Он бегал чуточку помедленнее Саши Щербакова, Ермолина и других самых ретивых. После серьёзной разминки на краю парка (за прудами) мы обычно бежали к дубам у плотины. Дубы были пронумерованы. Я подозреваю, что они были даже проклассифицированы по сложности. Пучков распределял народ по маршрутам. Лазили чуть ли не на скорость. Задание могло быть сформулировано следующим образом - быстро залезть на вершину дуба три (или четыре) раза подряд. По медвежьи лазить не годилось. Никаких обхватываний ногами или руками стволов деревьев. Полагалось максимально использовать кору деревьев, иначе говоря, имитировалось лазание по скалам. Но это в нижней части дуба, где кора позазубристее. А на верху - быстрое гимнастическое лазание по сучкам.

После дубов несколько кругов по горкам. Наконец бег в длину. С плотины по Иваньковскому шоссе обычно бежали на спуск. Помню одного альпиниста, который бегал по собственной программе на подъём и с ускорением. Пучков уважительно относился к его рвению, но говорил, что это, типа, не для всех. Под впечатлением от этого заводного альпиниста, я тоже потом ввёл бег по Иваньковскому шоссе на подъём, как обязательный элемент тренировки моей туристской команды 1987-90 гг. И эта традиция в турклубе сохранилась среди горников до сих пор. Весною 1988 года к нам присоединился и Никита Степанов. Он тяжело пыхтел и говорил, качая головой (уже на плотине после ускорения): "Ну, мужики, горазды вы бегать!" Летом наша команда ушла в свою первую памирскую пятёрку, а Никита Степанов ушёл в ту самую знаменитую шестёрку с пиком Корженевской и траверсом пика Коммунизма.

Валентин Божуков на своей "Малой Родине" (Непал)

Кстати в конце 70-х Лев Николаевич иногда жаловался на астму, и это было как-то связано с бегом. Сейчас я уже не помню, то ли он начал себя ограничивать, то ли по этой причине иногда пропускал тренировки. Лицо у него было жестковатым, он часто прищуривался сквозь очки, говорил строго и как бы чуточку поджав губы, часто с иронией. Но дядька этот был, по-моему, очень душевный и секцию свою очень любил.

Наверное, весною перед Дигорскими сборами 1979 года наши тренировки начал часто посещать небожитель Валентин Божуков. Небожитель - это в нашем разумении среди разрядников. Пучков поручил ему тренировать элиту. Куда она готовилась, и какой в этом был смысл, я не помню. Возможно, всё это делалось специально для более тесного привлечения Валентина Михайловича к жизни секции. Я бегал с ними по бесконечным горкам с выпученными глазами.

Я не хочу вдаваться в рассуждения о пользе или бесполезности бега для восхождений. Для меня абсолютно ясно, что бег необходим (как и соревнования) хотя бы для организации здоровой жизни в секции. К сожалению, в турклубе мне это сделать так и не удалось. Мне ясно, что в будущем мне придётся бегать всё больше и больше. И через 15 лет чтобы сохранить адекватность в горах и компенсировать неизбежное старение я стану завсегдатаем акций типа "Ударим сотней по Международному женскому дню!".

Сезон 1980 года я пропустил по причине поступления в аспирантуру, и чтобы хоть как-то компенсировать эту потерю, отправился в маленький поход втроём с Олей Галихиной (будущей женой Юры Филимонова) и с Юрием Сергеевичем Гришаниным - доцентом нашей 301-й кафедры. Это был мой первый поход под моим руководством. Мы начали в Верхней Балкарии, перешли через перевалы Рцывашки и Штулу в Дигорию и там закончили свой маршрут. Поход был очень душевный. Он не был заявлен. Я помню наши долгие беседы с Толей Зайцевым (моим сослуживцем по кафедре и председателем МКК ЦС туризма МАИ) в коридорах 3-го корпуса. Он не заставлял меня заявляться, но очень точно обозначил мою ответственность, опасности и подводные камни.

С Галихиной Олей на вершине Штулу-Тау, 1980

А в 1981 году я записался на путёвку в Шхельду "зарабатывать" свой 1-й разряд. Незадолго перед отъездом я приехал на Чкалова в ДСО Буревестник, чтобы выкупить свою путёвку. И некто Тагир (или Тимур) неожиданно заявил, что моя путёвка продана, и других путёвок нет. Пожаловаться было некому, Пучков уже куда-то уехал. Я был расстроен и возмущён. Меня поддержал горный турист Вадим Тихонов - мой сослуживец по кафедре. Он пригласил меня в горный поход 5 категории сложности на Центральный Памир. Руководителем команды был Геннадий Лысенко. Меня с моим альпинистским опытом не выпускали на маршрут. Но Гена как-то уломал МКК, помогла, кстати, единственная туристская справка выданная Выгузовой за "двойку" в 1976 году. Вот с этой справкой за "двойку" и с моим 2-м разрядом по альпинизму меня выпустили на Памир.

В походе я получил шок. Памир был грандиозен. Огромная высота, необъятные просторы ледника Федченко, созерцание чудовищных ледопадов (Медвежий и Язгулемский чего стоят), заоблачные сверкающие вершины... Ко мне отнеслись как к техническому лидеру, и я, было, растопырил пальцы, да очень скоро понял, насколько адекватнее меня были Гена Лысенко, Володя Качалов и Сергей Арутюнов. Вадим довольно быстро сошёл с маршрута, а Миша (фамилию не помню) сошёл ещё на 10-й день после камнепада в кулуаре перевала Шумного. В походе я понял, что совсем зелёный. И максимум мой - это выдержать до конца, быть полезным товарищам и не проявиться зелёным (иначе говоря, сделать так, чтобы об этом никто из ребят не догадался). И это у меня получилось.

Под новый год я познакомился с Викой, моею будущей женой. Свой выезд в альплагерь в 1982 году я проболел, но в августе официально отруководил походом 2-й категории сложности по Дигории. Там была Вика и были удивительные приключения, из которых следует, что отменным раздолбаем можно быть и с опытом памирской пятёрки. Но это отдельная тема.

Дверь.

В мае 1983 я, Вика и её подруга из студенческой группы Лена Соловьёва (обе девушки учились на 5-м факультете) отправились вместе с альпсекцией в Крым. Стояли около Ласпи, в первый день - под дорогой над бухтой, а потом всей толпой перебазировались на мыс Айя. Это удивительное заповедное место. Дикое море, огромные камни, скалы. При мне была Вика, и вёл я себя, как в бытность, Игорь Назаров - на скалах сильно не напрягался. Зато купались, ловили крабов, гуляли. В один из дней наметили провести соревнования альпсекции на реальном рельефе. Утром в день соревнований, в которых я собирался участвовать, Вика поведала мене страшный сон. “…По пустынному двору ветер гоняет клочья газет. Я стою на балконе и вижу женщину со всклокоченными волосами. Её фигура и взгляд выражают ужас. Я пытаюсь проследить за её взглядом и вижу, как, напротив, из открытого окна выбрасывают шкаф без задней стенки. А в шкафу два скрюченных человечка…”. “Поехали лучше в Ялту, погуляем”, - предложила Вика. Вечером, когда вернулись из Ялты в лагерь, мы узнали ужасную новость - на скалах погибли два студента МАИ - Олег Кузнецов и Юра Макеев. Пучков был очень расстроен. Я помню его лицо, его хлопоты о формальностях. Все были в шоке.

Потом началась трудная пора - окончание аспирантуры, защита диссертации, рождение Сашки. Поэтому сезоны 1983-84 годов я пропустил без всякой компенсации в виде походов и даже выездов в Крым. Летом 1984 года погиб Лев Николаевич Пучков. Я всё дальше уходил от секции. В 1985 году я вырвался с женой, с её сестрой Юлей и с моим туристским товарищем (по 1982 году) Сергеем Ткачёвым в коротенький поход через перевал Гебивцек к Чёрному морю. В то же лето я снова отруководил походом 2 категории сложности и снова в Дигории. Со мной были Саша Пельтихин, Сергей Ткачев и Миша Гущин. И это стало началом моего второго витка, моей новой уже туристской истории.

07.03.2005