Из архивов УВК: Туюк-Су для чайников, весна 2005

Когда меня всё-таки выгонят из программистов, я достану их и издам стотысячным тиражом, а сценарий продам в Голливуд (Стивену Спилбергу), после чего наконец-то обзаведусь виллой на Тянь-Шане, бассейном и ручным крокодилом. А на оставшиеся деньги закуплю два миллиона восемьсот пятьдесят тысяч девятьсот восемь розовых титановых карабинов от SALEWA с оранжевыми байонетами и пошлю в Нижний Новгород, Славику. Пусть спит спокойно. Он тоже заслужил.

Часть 1. «Санкт-Петербург - Астана», дорога до Екатеринбурга.

Началось всё с того, что я опоздал на поезд. Но поезд сломался, и, как и я, тоже не ушел вовремя. Поэтому в Екатеринбург мы всё-таки поехали вместе, - я и поезд, - хотя и значительно позже планируемого срока. И без половины вагонов. Половина вагонов сломалась не так как поезд - а окончательно, и нам пришлось оставить её на Ладожском вокзале города Санкт-Петербурга. На высоте 0 метров над уровнем моря.
Сокращение посадочных мест в два раза при сохранении общего числа пассажиров стимулировало развитие отношений в среде последних. Пока мы выясняли кто имеет право спать на полочках, а кто на полу в проходе, все перезнакомились, некоторые, - аж вплоть до родословных седьмого колена, - выяснив при этом, что мы поголовно связаны кровными узами, и происходим от одних и тех же родственников, причем довольно нелицеприятных.
Знание основ карате кёкусинкай и умение грозно говорить загадочные для русского уха слова «ос», «кия» и «маваши-гери-дзёдан» сделало своё чёрное дело - я отстоял право на два плацкартных места. Зачем два - я не знаю. Одному нормальному человеку достаточно одного. Так что второе я подарил какому-то деду с ярко выраженной восточной наружностью. Большая ошибка! Дед воспылал ко мне любовью (тоже восточной) и тут же угостил меня колбасой (восточной). Тонкое дело, этот ваш восток. В общем, я не знал, что у них принято выбрасывать. Я съел. Поэтому первые сутки пути прошли незаметно, я их просто не помню.
На утро вторых суток я обнаружил себя на верхней полке: изможденным, мокрым от пота и похудевшим, но почему-то живым. Снизу мне ласково щурился знакомый дед («холосо, холосо.. кУсай, кУсно!»), явно одобряя мою незаурядную волю к жизни. Сверху из динамиков неслись колоритные песни про «вечный город Туркистан», а внизу разносили пиалы с жирным чаем. Жизнь была прекрасна и удивительна. За окном задорно мелькали сугробы и часовые пояса. Ранним утром следующего дня мне предстояло сойти в Екатеринбурге и пройти собеседование у будущего руководителя нашей экспедиции - Ермачека Юрия Владимировича...

Часть 2. Екатеринбург

Знакомство с руководителем экспедиции - дело серьёзное, надо было произвести благоприятное впечатление и зарекомендовать себя надежным и верным товарищем, поэтому, сойдя на екатеринбургскую землю, я первым делом достал расческу и причесался. Причесанным я всегда больше похож на надежного и верного товарища, мне не раз об этом говорили. Замаскировавшись таким незатейливым, но надежным способом (это ДЕЙСТВИТЕЛЬНО работает!), я сдал в камеру хранения рюкзак и отправился искать указанную конспиративную квартиру.
По дороге я исследовал станцию Екатеринбургского метро. Их метро - оно не такое как у нас, то есть даже сравнивать глупо, у них даже цели разные. Вот в Москве, например, метро сделано, чтобы перевозить жителей из одного места в другое. В Питере - чтобы перевозить жителей из одного места - в место строго ему противоположное. Нижний Новгород похож на Питер, но с одной поправкой: там разница между одним местом и местом строго ему противоположным несущественна и может быть сведена к нулю во втором математическом приближении. Поэтому метро в Нижнем сделано чтобы катать жителей откуда-нибудь всё-равно-куда-ведь-выбора-то-нету.
А в Екатеринбурге метро сделано, чтобы добывать золото. То есть оно наиболее полезно в момент прокапывания тоннелей, ход которых и определяется ходом золотой жилы, случайно залегающей под городом. Урал! Богатый край. Прибыльное дело тут - копать. Метро.
Конспиративная квартира была найдена без труда. Она оставила впечатление разряженного светлого пространства с дверями, балконом, рюкзаками, гитарами и окнами. Наличествовал турник для проведения соревнований по подтягиваниям. При приступах горной тоски на этом турнике можно сыграть и в «холодную ночевку», прямо так, не выходя из дому.
Как только я вошел в этот гостеприимный дом, меня сразу стали кормить и допрашивать. Иногда чередуя. Чаще - совмещая. Однажды, когда меня кормили и допрашивали, на кухню подошел Ермачек-младший (тот, что сильно младший) и поинтересовался, может ли он воспользоваться папиным компьютером.
- Нет, - сказали ему. - Папа ещё сам работать будет. Картошку вот жареную докушать изволит и сразу будет... Работать. Дитё разумно пожаловалось на то, что ему в таком случае делать вроде как и нечего стало; совсем нечего.
- Двадцать отжиманий, - ласково сказала мама-Ермачек в надежде на то, что так дело у её сына найдется быстрее. - И раз, и два, и три...
Мальчик отжался двадцать раз и действительно вспомнил что, оказывается, давно собирался поиграть. В отжимания от пола. С бабушкой. В самой_удаленной_от_кухни_комнате. И ушел. Быстро, но не теряя достоинства. А мы продолжили разговор.
И разговор наш был прост и неповторим, как шелест вечернего ветра в камышах. Мои монологи сводились к перечислению того личного снаряжения, которого у меня на данный момент не хватало и постоянному использованию волшебной фразы «... а вот, помню, на Эльбрусе». Я бы с удовольствием вспомнил и ещё что-нибудь, - как на Хан-Тенгри каком-нибудь или на Эвересте, - но, к сожалению, ничего не вспоминалось. Так ведь так-то оно так, вот если бы хоть что-нибудь ещё было, то вспоминалось бы, а так ведь и не было ничего. А память-то у меня хорошая. Это жизни не хватает. И опыта. А память хорошая, да. Вот, помню, как-то на Эльбрусе...
Монологи Ермачека сводились к перечислению того личного снаряжения, которое у меня должно быть на данный момент и постоянному использованию волшебной фразы: «... а вот, помню». Эльбрус в этой фразе был ему уже не нужен. Часто он даже сокращал заклинание до «... а вот», или вообще до простого «а», или совсем вырезал заклинание из своей речи, при этом сохраняя смысл, преемственность и магическую силу фраз.
Так я узнал, что:
1. мой рюкзак (90 литров) до смешного велик и несуразен;
2. Кавказ опаснее Тянь-Шаня;
3. на Кавказе под лавины лучше не попадать;
4. на Тянь-Шане под лавины тоже лучше не попадать;
5. узлы будем учить;
6. с точки зрения альпинизма полная обвязка круче беседки ровно в два раза;
7. если у тебя есть полная обвязка, то ты можешь ходить в горы с девушками, именно поэтому с точки зрения альпинизма полная обвязка круче беседки ровно в два раза;
8. интеграл икс по дэ икс равен икс квадрат пополам плюс константа;
9. даже выпускник Кэмбриджа не может обыграть Ермачека в шахматы;
10.Ермачек не имеет никакого отношения, повторяю: НИКАКОГО ОТНОШЕНИЯ к
армии, он только получает от них деньги.
Юрий Владимирович научил меня всем этим важным вещам всего-то за первые 30 минут нашего знакомства. На 31 минуте откровений я безусловно распознал и принял в нём Сенсея, и до сих пор стараюсь следовать духу его Пути. Сравнительно безуспешно, конечно.
В Екатеринбурге плохо с горячей водой. То есть не то, чтобы плохо, но её просто нет. Поэтому у Сенсея дома стоит водонагреватель. Только он не работает. Поэтому мы очень обрадовались, когда вдруг выяснилась, что горячая вода всё-таки почему-то есть. Сенсей мудро не стал выяснять откуда в Екатеринбурге вдруг взялась горячая вода, а сразу же побежал предупредить играющих в отжимающия в самой_удаленной_от_кухни_комнате родственников:
- Сейчас мы с Максом уйдем в горы, а вы ванну примите, вода есть! И раз, и два, и три...
После чего великодушно предложил воспользоваться редким случаем: де, Макс, ты небось устал с дороги, да и пахнет от тебя не то чтобы неприятно, но всё-таки ощутимо, так что не принять ли тебе что-нибудь вроде ванны? Я, де, даже мыла выдам. И пасты зубной. И полотенце. И бритву. Шампунь, тапочки и смену белья. Про смену белья я соврал, конечно. Но остальное - было.
Я тогда уже находился под влиянием сенсейской философии, поэтому сразу схватил удачу за хвост и намотал на руку. Короче, я воспользовался всем, что было предложено. Я потратил одну тридцатую часть зубной пасты, одну седьмую часть мыла, половину шампуня и всё горячую воду Екатеринбурга. Она закончилась ровно на полоскании моей чистой головы. Я вылез из ванны и доложил Сенсею о потерях. Сенсей посмотрел осуждающе, но с видимым уважением.
С тех пор, я считаю, мы и нашли общий язык и дальше всё пошло как по маслу. Мы сходили в интернет, пообедали, поотжимались (и раз, и два, и три...), поподтягивались, выбрали и купили мне обвязку, прогулялись, ещё раз пообедали, посмотрели фильм про Северную стену Эвереста, ещё раз пообедали, ещё раз пообедали, ещё раз пообедали... Жизнь удалась. Пора было идти на вокзал, нас ждал поезд «Екатеринбург - Алмата».

Часть 3. Вокзал.

Спотыкаясь, пошатываясь и падая (вот тоже странное дело, спотыкались и пошатывались оба, а падал только я) мы с Сенсеем отправились на вокзал. Я нёс сенсеев рюкзак, а Ермачек тащил огромный замотанный скотчем баул со шмотками на продажу.
Вообще-то «шмотки на продажу» - это, конечно, моя гипотеза. Сам-то говорил что-то там про родителей, которые живут в Казахстане. Про то, что сыновний долг взывает его вернуть им их стеклянные трехлитровые банки которые каким-то чуднЫм образом оказались тут, на Урале и которых сильно не хватает там, в Астане; потому что там, в Астане, есть всё, только вот банок не хватает трёхлитровых, для засаливания астанинских волнушек. А в этом году волнушек в Казахстане уродилось немеряно, и вот поэтому-то ему и приходится тащить кроме его рюкзака, - хотя его рюкзак тащил вовсе не он, а я! - ещё и этот тяжелый баул. Но он не жалуется, нет, он молчит и стойко переносит тяготы своей жизни. И мне советует. Молчать и стойко переносить. Тяготы. Его жизни.
Потом Сенсей путался, сбивался, начинал рассказ заново, но уже вместо банок шел какой-то совсем уж безумный текст про старые транзисторы и мясорубки, потом он тоже обрывался, сбивался, возвращался назад, к банкам и волнушкам, и снова, и снова. В общем, и дураку ясно - ЧЕЛНОК.
Я согласно кивал и помалкивал, изредка вставляя своё коронное «...а вот, помню, на Эльбрусе». Так мы добрались до вокзала.
Не успели мы зайти в тень вокзального здания, как были атакованы каким-то усатым мужиком явной монгольской наружности. Он хищно выпрыгнул из толпы и вприпрыжку устремился к нам, широко по-борцовски расставив руки и не скрывая своих агрессивных намерений. Я занял оборонную стойку «санчин-дачи» и достал из кармана ключи, чтобы использовать их как кастет. Пока я путался в ключах и карманах (опыта-то нет!), маньяк в два прыжка преодолел разделявшее нас расстояние и, слегка подхрюкнув, набросился на Сенсея. Они сцепились и поздоровались. Я спрятал ключи.
Нас представили друг другу. Маньяк оказался Кудашевым Алексеем, скалолазом и альпинистом, одним из участников предстоящей экспедиции, моим товарищем и братом по связке. Весело подпрыгивая и потирая руки мой брат проводил нас через толпу в зал ожидания, к своей маме и ещё одному участнику сборов.
В отличие от ещё одного участника сборов, мама участвовала в сборах опосредованно - через великолепную запеченную уральскую куру. Что, на мой взгляд, нисколько не приуменьшает её вклада в экспедицию. А совсем даже наоборот.
Сенсей замаскировал баул с товаром нашими рюкзаками и наконец-то вздохнул с облегчением: за всё время путешествия нас ни разу не остановил милицейский патруль! Расслабившись он ещё раз перезнакомил всех членов банды. Сенсей, Макс, Алексей, мама и Александр.
Четвертый участник сборов назывался Александром, а для Сенсея был просто Сашкой. Он был опытным альпинистом и выглядел как опытный альпинист, самый опытный из всех нас. Хотя и молодой. Немного утомленный, уставший от людей и от жизни, со скромной нервной улыбкой Лермонтова, беспокойными руками профессионального хирурга и новым ледорубом, привязанным ярким вызывающим шнурком к его рюкзаку. Они с Сенсеем сходу ударились в воспоминания предыдущих тянь-шаньских подвигов и так и стояли, глупо хихикая над какими-то им одним понятными шутками, пока не объявили посадку.
Спотыкаясь, пошатываясь и падая, мы заползли в наше купе, внеся своими позвякивающими рюкзаками смятение и ужас в сознание устраивавшихся напротив соседей.
Тогда я ещё не знал, что критическая масса действующих лиц пьесы уже набрана и то, ради чего я оставил отчий дом, - то есть альпинизм, - начнется неожиданно, прямо тут, в купе, через несколько часов, этим же вечером, 18-го марта 2005 года.

Часть 4. «Екатеринбург - Алма-Ата», 18 марта

НА СТАРТ,«Всем провожающим покинуть вагоны, покинуть вагоны, покинуть вагоны... Вы провожающий? Нет? А билет у вас есть? А паспорт? Покиньте вагон!» Проводник идёт, неумолимый, как смерть, гоня перед собой отару нелепых и суетящихся людей. Они останутся тут. А за спиной проводника останется лишь тишина.
ВНИМАНИЕ, И там, в тишине, в самой гуще, сидим мы - застывшие, вытянувшиеся и похожие на смешных сурков. Не люди, но пассажиры. Нас оставили. Нам позволили. Самосознание этого факта возвышает, но давит ответственностью и налагает обязанности. Где-то за перегородкой падает чья-то кепка. Она громко царапает козырьком о кожаную обивку, портя торжественность момента. Пассажиры недовольно морщатся и пшикают. Виновник, - молодой зелёный легкоатлет, - краснеет. Раньше, после такого проступка ему пришлось бы совершить кровавый обряд сеппуку прямо на беговой дорожке, но времена самураев прошли, так что растяпа останется жить в вечном позоре. Может быть, даже станет чемпионом мира. Уходят последние секунды. Тик.
Поезд грустно вздохнул и скрипнул колесами.
МАРШ! Залихвацки сверкнув фольгой, Сенсей выложил предусмотрительно отобранную у мамы курицу. Шшшурх! Сашка грустно пододвинул пластиковое корытце с пирожками. Маньяк достал рулон туалетной бумаги, расчековал, и грамотно, как гранату, метнул на конец стола. Поехали! Поток неизвестно откуда взявшихся продуктов вырвался на поверхность, а сумки затрещали, извергая из себя белки, жиры и углеводы. Наша соседка, до этого тихо щебечущая что-то такое наивное-наивное, про перспективы похудеть, - «ой, представляешь, два дня в поезде, чай, только чай, ой, как повезло...», - обернулась на шум и подавилась собственными словами, при этом заурчав как мотороллер и некрасиво брызнув слюнями на подругу. Сидящая по диагонали от меня бабка перекрестилась.
Я попробовал было внести свою скромную лепту в виде пакетиков с концентратами супа, но мои густо покрасневшие товарищи быстро, в шесть рук, запрятали их куда-то глубоко-глубоко.
- Всё это ерунда. - огорчился за меня Сенсей, - Вот ЭТО - альпинизм! И сунул в мою ладонь чью-то жирную жареную ляжку.
Пять минут спустя, немного придя в себя и тщательно изучив врученный мне альпинизм, я понял, что по виду, вкусу и тактильным ощущениям он похож на жареную куру. Это меня озадачило, но в то же время жутко обрадовало. Жутко. Вообще-то я люблю кур. В самом худшем смысле этого слова. И я никак не ожидал, что альпинизм окажется на них так похож. А вокруг, сосредоточенно слившись в едином порыве, мололи челюстями, шелестели жирной бумагой и чавкали лоснящимися
губами мои боевые товарищи. Никто никому не мешал, не было пустых разговоров и ненужных движений, все действовали чётко и слажено, как единый голодный организм. Хотелось сфотографировать всё это безобразие и подписать крупно: «КОМАНДА». Я залюбовался. Крошки, кости и жирная промасленная бумага непрерывно сыпались в импровизированное мусорное ведро, сооруженное кем-то из почему-то моего пакета и почему-то поставленное мне на колени.
- Ф большой шемье не щёлкай клюфом, - пробормотал сквозь набитый рот Сенсей ни к кому конкретно не обращаясь.
Я отодвинул объедки под стол, ещё раз тихо порадовался удаче и, покрепче ухватив дарённый альпинизм, присоединился к группе.
Прошло полчаса. Прошло полчаса и народ перестал просто жрать. Он стал жрать ВДУМЧИВО, со вкусом, разбирая и вглядываясь. Особенно вдумчиво и со вкусом жрал так похожий на утомленного Лермонтова профессиональный туюксумоист Сашка.
Сперва он обратил наше внимание на то, что, например, у кудашевской куры почему-то перебиты все кости и вывернуты все суставы. Тщательно и профессионально. Мы пригляделись. Хм, действительно. Создавалось стойкое впечатление, будто бедную птицу долго пытали колесованием перед смертью. После смерти так пытать её смысла не было. Очевидно бедная ряба в чем-то сильно провинилась. Я за собой таких грехов не помнил, но всё-таки ещё раз нащупал ключи и слегка отодвинулся к проходу, освобождая себе тактический простор. На всякий случай. В возможной схватке я рассчитывал на помощь екатеринбургского Лермонтова, потому что зная Сенсея не сомневался в том, что он просто мудро присоединится к победителю. Тем неожиданнее было продолжение.
После вскрытия и анатомического анализа куры как-то вдруг пришла моя очередь: Лермонтов случайно наткнулся на питерский шоколад, который имел несчастье оказаться пористым. За это его тут же смешали с грязью, то есть с активированным углём, а мне был сделан строгий выговор. С занесением в альпкнижку.
- А это что? - доев весь находившийся в зоне его видимости неправильный шоколад и пройдясь огнём критики по моему тупому ножу для разрезания хлеба, Лермонтов перенёс внимание на сверкающий сквозь пакеты металл моей походной миски.
- Никогда не видел таких чистых мисок, - зловеще заметил он, скрипнув пальцем по блестящей поверхности, и мурашки побежали по моей спине.
Нас всех спасло чудо. То есть Сенсей. Он стал что-то лепетать про молодость, зелёность и альпинистскую невинность. Он извинялся, оправдывался, пожимал плечами и говорил, что проекту восхождений очень нужны деньги, поэтому ему всё-таки пришлось меня взять, что на самом деле всё не так уж плохо, что меня будут искать, а миску, её ж можно и испачкать, и поцарапать, а нож заточить, и вообще, чем так сразу накидываться на человека уж лучше дать шанс, поучить вязать узлы, по крайней мере посмотреть, вдруг и из него получится, ну пусть не альпинист, но по крайней мере турист, может простой, а может даже и горный? И это сработало. Не то, чтобы Лермонтов согласился с его аргументами, - я не уверен, что он даже уловил смысл сказанного, - но он просто устал слушать.
- Вот, специально для таких случаев берёг. - Он достал из кармана куртки метровый репшнур, быстро скрутил его петлёй, навроде тех что делают палачи, и передал получившуюся виселицу ошалевшему Сенсею. - Сам знаешь, что делать.
Потом устало махнул испачканной курой рукой, залез на верхнюю полку и умер. По крайней мере так мне показалось. Оставшиеся в живых участники похода робко переглянулись. Альпинизм продолжался.

Часть 4. Поезд. 18-19 марта

- Узлы бывают разные... э-эээ... большие, маленькие.. бантиком. Ещё, вот, галстук можно подвязывать, помидоры-там, кабачки шерстяной ниткой. Ну, или шнурки... Пока я бормотал, выдавливая из себя все познания из области наузистики, Сенсей моргал и осоловело рассматривал потрескавшуюся обивку вагонных полок, но при упоминании о шнурках он как-то вдруг собрался, вздрогнул и испуганно посмотрел на свои походные шлепанцы. Шнурков на них не было. Сенсей облегченно вздохнул.
- На-ка, сынок, - прервал он меня, передавая лермонтовский репшнур. - Подержи пока в руках, попривыкни что ли, а? А я пока про узлы расскажу... Значит, они бывают трех типов: для связывания верёвок одного диаметра...
Теперь уже вздрогнул сидящий слева от меня маньяк. Вздрогнул, напрягся и энергично, но одобрительно кивнул. Я слегка отодвинулся вправо.
- ... связывания верёвок разного диаметра, ... Маньяк опять кивнул, ещё энергичнее и в его шее что-то хрустнуло. Мне стало страшно и я зажмурился.
- ... и вспомогательные. Хруст. Когда открыл глаза, то увидел, что маньяк жив (что же это хрустнуло?), бабка слева исчезла, а Сенсей за это время связал на другом конце репшнура какую-то фигу и теперь назойливо сует её мне прямо под нос.
- Вот это, - сказал он, называется «восьмёркой». - На, потрогай. Потрогай-потрогай, не бойся.
Я осторожно коснулся фиги указательным пальцем. Ничего не произошло. Она не выпрыгнула и ничего мне не откусила. «Познакомьтесь, Алиса, это пудинг. Пудинг, это Алиса. Унесите пудинг.» Узел развязали.
- Показываю ещё раз. - сказал Сенсей, скручивая пальцами очередную фигу. - Оле-оп! Накося-выкуси.
Не прошло и часа, как я тоже освоил это нелегкое дело и теперь крутил фиги направо и налево, сразу с петлей и с одного конца, прицепляясь к какой-нибудь поверхности.
Мне делали замечания, конечно. Маньяк - за неаккуратность ("плохо завязанный узел потом не развязать, придется выкидывать вместе с телом"). Сенсей - за неловкость ("ну-ка, давай-ка, а одной рукой? а из-под ноги? а из-под моей? а с закрытыми глазами? а теперь им покажи, пусть им!"). Соседи-неальпинисты - запросто так ("что это вы нам постоянно тут показываете? в самом-то деле? что вы себе позволяете, здесь же всё-таки культурное общество, в вагоне всё-таки едем, а не у себя дома!").
Я игнорировал всё это нытьё и после «восьмерки» изучил ещё ткацкий, «грепвайн» и булинь. На булине Сенсей сказал, что у него уже кружится голова и подташнивает, и вообще давно пора спать, всё равно ночью разбудят пограничники. А пограничники они такие - они ещё хуже, чем я.
И мы пошли спать. Мне идти было дальше всех, потому что билет у меня был на верхнюю полку, так что по дороге я ещё раз связал по фиге на конце репшнура, прикрутил получившуюся конструкцию к полочке, затянул, развязал, подстраховался к полочке булинем, упал, подстраховался ещё раз, ещё раз упал, психанул, всё распустил и завязал два конца веревки грейпвайном, но неправильно, затянул-растянул, перевязал, чтобы было правильно, обрадовался, тому что получилось, показал фигу из восьмерки сидящей напротив девице, всё распустил, ещё раз подстраховался к полочке булинем, упал, залез обратно, свернулся калачиком и заснул.
И снился мне альпинизм под соусом «чимучури» с макаронами. Макароны извивались, вязались во всякие разные узлы и подстраховались друг к другу, образуя гипнотизирующие узоры-макраме.
Проснулся я оттого, что кто-то нежно, но настойчиво щупал меня за пятку, видимо, проверяя готовность. - Пограничники! - мелькнула в голове запоздалая догадка. Тихо, стараясь не возбудить подозрений, я нащупал ключи-кастет и приоткрыл глаза.
Знакомство с пограничниками и таможней прошло на удивление гладко и спокойно. Документы были у нас в порядке, - Сенсей заранее самолично проверил наши паспорта и подделал миграционные карточки на всю группу, - но меня беспокоил запрятанный под лавку баул с товаром и труп Лермонтова на верхней полке. Я не был уверен, что их можно так запросто, по-свойски ввозить на территорию дружественной нам Республики Казахстан. Скорее всего, всё-таки нельзя.
Но наверняка мы об этом так и не узнали - пограничники и таможенники быстренько пробежались по вагону, присматриваясь скорее к тому, что лежит достаточно плохо, чем к тому, что лежит слишком хорошо. У нижних пассажиров они просили разрешения подержаться за паспорт. А лежащих на верхней полке вообще просто щупали за пятки - и тех кто не засмеялся пропускали. Под занавес один великодушный казах преложил поставить красивенький красненький штамп не только в карточку, но и ещё в мой паспорт, на память, и мне пришлось проявить всю свою вежливость и волю, чтобы отказаться. Пограничник со светлой грустью покачал головой, щелкнул коробочкой с чернильной подушечкой и убежал штамповать следующий поезд.
А за нашими окнами снова замелькали редкие степные огни.
* * *
Наутро я проснулся позже всех. Внизу уже кипела жизнь, слышался знакомый треск, хруст и чавканье, как в программе «В мире животных», выпуске про шакалов. Это мои спутники опять занимались альпинизмом, уничтожая остатки вчерашнего обеда или сегодняшнего завтрака, что было одно и то же. Я спустился вниз, в кучу костей и фантиков, с удивлением обнаружив вместо трупа Лермонтова живого, хотя и несколько заспанного и помятого человека. Он оказался вовсе не поэтом, а врачом скорой помощи. Врач посмотрел как я вяжу «восьмёрку», отобрал верёвку и строго спросил, кто меня ЭТОМУ научил. Сенсей и мой брат по связке Алексей замерли как по команде - этакие хомячки с раздутыми от запрятанных кусочков пищи щёчками. Так и сидели, потупив утонувшие в лице глазки, пока Сашка показывал как это действительно можно делать - вязать «восьмерку». Движений было в два раза меньше.
Открытие привело меня в дикий восторг, настолько дикий, что я на время потерял дееспособность и что было дальше не помню. Говорят, мне показали ещё какие-то узлы и я их даже вязал: много разных. Безостановочно и самозабвенно, хотя и не всегда правильно. Ха! Дайте мне верёвку и я свяжу вам весь мир! Ну не свяжу, так подстрахую.
Идиллию прервал Сенсей. Он сказал, что мы не ели уже два часа и, по его мироощущению, нам грозит мучительная смерть от голода. Наши соседи по купе, услышав его слова громко зарыдали, а кто-то, кажется, даже порвал подушку, но это не смутило великого путешественника, он продолжил свою мысль и заявил, что нам нужно морально готовиться к проникновению на территорию потенциального противника с целью пополнения продзапаса, для этого нужно хотя бы разменять имеющиеся у группы деньги. И мы разменяли. По курсу 4,70 тенге за рубль.
Одна меняла ушла живой, а одну мы выпотрошили полностью. Сперва мы долго пытали её её же калькулятором, три раза пересчитали полученные деньги, потом заявили, что калькуляторам доверять нельзя и провели все сложные множественные вычисления самостоятельно, на бумажке и в столбик, при этом четыре раза ошиблись - один раз в её, три раза в свою сторону. В конце концов проинтегрировав функцию суммы тенге по курсу рубля мы получили ноль, что и являлось по нашему мнению доказательством правильности проведенной операции. В итоге меняла ушла вся в наших рублях, совсем без тенге, но с мучительной мигренью, надеюсь, что комиссионных ей хватит на обезболивающее. Мы же прятали толстые пачки украшенные портретами героев золотой орды по карманам. Сенсей еще предусмотрительно наменял себе мешок мелочи, чтобы, значит, маскироваться под бедного и брать торговцев на жалость. Поезд приближался к станции Курорт-Боровое.

Часть 5. ...А Курорт-Боровое всё не показывался.

Мои новые друзья-альпинисты сидели и мрачно перебирали свои тенге, сгребая их в кучки и лепя куличиками - как лепят куличики из песка дети, играющие на берегу моря. Их изможденные получасовым голодом лица осунулись, а в глазах вновь появился нездоровый хищный блеск, выдающий самые низменные и первобытные инстинкты. Мне захотелось забиться в багажное отделение и там молча давить мурашек бегающих по коже.
- А не сыграть ли нам в шахматы? - вдруг громко спросил Сенсей, решительным взмахом сметая со стола чьи-то купюры. Собственно это был даже не вопрос. Поэтому мы конечно же сыграли.
Честь провести первую партию выпала мне - и, я считаю, это называется «дедовщина». Я хорошо помнил душераздирающую историю про какого-то товарища из Кэмбриджа, который как-то сунулся сражаться с Ермачеком и был публично уничтожен одними пешками, поэтому хотел сразу же, - ещё до начала матча, - потребовать себе фору хотя бы в две ладьи, ферзя и коня, а уж потом, получив её, тут же сдаться. Но сдержался. Потому что сдаться с преимуществом в две ладьи, ферзя и коня было бы ещё позорнее, чем проиграть без него. Поэтому я не стал ничего брать и первую партию выиграл просто так.
Пару минут Сенсей продолжал тупо пялиться на доску, где стоял загнанный, запутавшийся в своей короткой жизни король, а потом всё-таки взял себя в руки, стряхнул с седой головы перхоть и поздравил меня с победой. При этом он как-то изголился и всё-таки скорчил такое лицо, такое лицо.. Такое лицо я видел лишь один раз до этого случая: у своей черепашки, когда вернулся как-то домой с отпуска и, подойдя к запылившемуся террариуму, вспомнил, что уезжая забыл оставить ей капустных листиков на ужин. Это было ужасно. Я поклялся никогда, никогда, никогда, никогда больше не выигрывать у Сенсея в шахматы. Никогда. Никогда-никогда. Повисла пауза. Право, куличики из тенге были бы лучше!
Положение спас проходящий мимо казах. Он торговал вещами из верблюжей шерсти. Мы ему очень понравились, поэтому для нас он выбрал самые лучшие носки, состриженные с самого лучшего верблюда Республики, а может быть даже и мира. Я лично думаю, что скорее всего всё-таки мира - настолько хорошие были носки. Нет-нет, серьёзно, он всю свою котомку перебрал и выбрал самые-самые лучшие. А потом даже дал подержать их в руках. А потом, когда увидел как правильно и аккуратно мы их держим, окончательно нас полюбил и в два раза сбросил цену, отдав почти всё и почти даром. Пространство начало стремительно сокращаться, наполняясь производными верблюжей шерсти. В конце концов наш новый спутник так устроился в купе, я бы даже сказал «обжился», что мне стало чудиться будто он был тут всегда. Будто он едет с нами от самого Екатеринбурга и доедет до Алма-Аты, и дальше пойдет в горы, по дороге развлекая притчами и случаями из полной опасностей и приключений жизни носкоторговца. Я мотнул головой, развеивая назревающий в сознании туман.
- ... лечебные, с горба, - вещал казах и похлопывал себя для наглядности по загривку. - С горба. Лучшая шерсть.
Маньяк поинтересовался, в чём заключается лечебность чудо-носок.
- В соленой воде вымачиваешь.. А потом носки. Носки, да. И всё проходит.
- Даже головная боль, - добавил Сашка с присущей всем врачам лёгкой ядовитостью. - и ветрянка. Мы так народ откачиваем.
- Это что ж, носки надо в соленой воде вымачивать? - удивился Маньяк. - А зачем?
- Нэнэнэ. - испугался казах. - Сначала в соленой воде вымачиваешь. А потом носки, да.
- А они не испортятся?
Казах плюнул.
- Лечебные, с горба. - начал он терпеливо объяснять всё с начала. - С горба это ж оно лучшая шерсть, с горба-то. В соленой воде вымачиваешь, носки одел и всё. Прошло. Нету ничего лучше.
- Ноги сначала вымачиваешь, - меланхолично перевёл Сенсей, дёргая чёрные верблюжьи волоски и просматривая шерсть на свет. - Свои. В соленой воде. А потом носки одеваешь... А ведь нету тут у вас верблюдов. - неожиданно закончил он свою мысль. - Не бывает же их тут. Сколько раз ездил, никогда не было.
- Нэ, нэээ! - почему-то обрадовался казах и радостно хлопнул себя по колену. - Не бывает. Какие верблюды? Нету здесь верблюдов, нету.
Я почувствовал, что начинаю сходить с ума.
- Так чьи же тогда носки? - вкрадчиво спросил Маньяк.
- Ай, твои! Твои носки. - обрадовался торговец и сунул ему в руки ещё одну пару. - Бери ещё две. Дешево даю. Дешевле нет. Чтоб с горба.
- А я вот эти возьму, - безапелляционно заявил Сашка сделав такое ударение на «возьму», что мне на мгновение показалось, будто он отказывается платить. Казаху тоже. Он по инерции похлопал себя по загривку и в очередной раз пробормотал своё фирменное «с горба», но было видно, что основная мысль у него сбита.
- Чаю хотите? - вежливо поинтересовался я, чтобы разрядить обстановку.
Потом, уже за чаем и шоколадом нам рассказали про брата, работающего на верблюжьей ферме, про горб, про лечебность и солёную воду, про то, как следует хранить шерстяные носки, как их надо подшивать, чтобы не дырявились и служили вечно, и чем их надо стирать, чтобы не расползались. Вообще-то по рассказу получалось, что лучше бы их вообще не стирать, но если уж нам это необходимо, то очень осторожно. Это настолько близко легло к нашим общим жизненным позициям и принципам, что расстались мы друзьями, несмотря на то, что всё-таки отдали этому замечательному человеку часть своих с трудом заработанных денег.
А через пятнадцать минут поезд подошел к долгожданной станции, где нам предстояло взять языка. Вареного. И жареной картошки. На операцию было решено отправить руководителя экспедиции и меня - как товарища, зарекомендовавшего себя в шахматных баталиях хитрым и коварным противником.
Восток - дело тонкое, а самое тонкое место этого дела - это восточный базар. Именно там мужчина должен проявить себя мужчиной, купив, скажем, изюм на пятьдесят тенге дешевле, чем мог бы, если бы он им не был. Чтобы купить на восточном базаре какой-то товар надо сперва завоевать всеобщий почёт и уважение. Надо, чтобы продавец тебя полюбил, - как родного брата, - всем своим чёрным сердцем полюбил, всей своей широкой как базарная площадь душой.
Помните, цены тут всегда завышены, и ваша первая задача не просто догадаться, сколько этот товар стоит, но и предложить за него ровно в два раза меньше положенного. Визгливые крики боли торговца служат знаком того, что вы угадали и в ответ на них нужно немедленно и очень искренне удивиться. Потому, что вы-то всегда до этой эпохальной встречи так и жили, и дыни у нас, в Питере, зимой всегда были за копейки, насколько помню, в общем-то, даже в нагрузку выдают, к картошке, - вот иногда не хочешь брать, а ушлые садоводы всё равно подложат, на дно ведра, чтоб не видно было - а у вас что, не так? Готово. Наживка заглочена, можно подсекать.
Закатываются рукава халатов, и начинается сама торговля. Угрозы, поцелуи, поиск общих родственников, проклятия, братание семьями, домами и континентами. "Ай, как там, у тэбя, в Пэтербургэ, совсем холодно, да?" - сочувствует молодой горячий казах, пряча тесак которым только что обещал меня зарезать. - "О! Вот, чэрнослив так отдам, кушай пажалуйста". В процесс часто вовлекаются и соседние палатки, дворики и даже народы.
До сих пор у меня перед глазами стоит картина выторговывания орехов на Зелёном базаре, когда войска под предводительством сенсея Ермачека, находясь в окружении превосходящих по численности сил противника, стояли насмерть за своё право купить килограмм фисташек даром. Известны и обратные случаи: достаточно вспомнить двенадцатилетнего мальчика с ящиком яблок - во время одной из стоянок он преследовал двух членов нашего сплоченного коллектива, внося в наши ряды ни с чем несравнимые ужас и смятение. Но тогда я всего этого еще не знал. Поезд остановился на станции «Курорт-Боровое» и мы с Сенсеем сошли на казахскую землю.
Торговцы картошкой и вареными языками стояли поодаль и чуть в стороне. Быстро добежав до места дислокации противника, мы отдышались и, важно загребая шлепанцами, принялись прохаживаться вдоль ровных рядов, точь-в-точь как петухи перед насестом, тщательно скучая и делая вид, что нам на самом деле ничего тут не нужно, и мы вообще просто так вышли: погулять.
Продавцы тоже старательно смотрели куда-то наверх, не забывая при этом ворошить на сковороде поджаристые ломтики корнеплодов и невзначай перекладывать с места на место толстые благоухающие языки. Это было невыносимо. Чтобы как-то сгладить эффект я зажмурился и стал ходить вдоль рядов, - наощупь, - спотыкаясь и налетая на какие-то углы, но даже это не спасало, потому что присутствие мяса ощущалось, ощущалось физически: носом, кожей и даже органами слуха, - всеми незаблокированными рецепторами голодного организма.
Через три минуты пыток я почувствовал, что предельная скорость поглощения слюны сравнялась со скоростью ее выделения и, если так дальше пойдет, то я захлебнусь прямо тут, в обезвоженной степи, так и не оправдав надежд голодных товарищей, не выполнив волю руководителя и опозорив себя, своих родителей и альпинизм.
От этих мрачных мыслей меня отвлек гнусавый женский голос, объявивший отправление нашего поезда. Вот тогда-то и началось самое интересное.
Теперь я знаю, что особый шик - это затовариваться в последний момент, когда колеса уже крутятся, а на лице у противника играет растерянность. Хватать картошку, вырывая языки и сдачу из грязных рук, и бежать за трогающимся вагоном, опрокидывая столики, сбивая старушек, роняя тапочки, тенге и требуя немедленной остановки состава.
- Ну-с, посмотрим, что мы там прикупили, - сказал Сенсей, отдышавшись и вываливая мешок с добычей на столик.
У меня над ухом нетерпеливо клацнули чьи-то зубы.

Часть 6. Караганда... Астана

Вот меня многие спрашивают, какой это город, Караганда? Красивый ли, нет ли? Какие там живут люди? Каким воздухом дышат?
Ну, скажу я вам, воздух у них обыкновенный, вроде нашего - попахивает рельсами и вокзалом, а так ничего. Люди тоже достаточно обычные, больше всего похожи на самих себя, живут, работают. Жизнь поддерживают пропитанием, на пропитание зарабатывают работой. Выглядят? Как мы. Голова, туловище, руки-ноги по углам. Ходят, ящики грузят какие-то. А больше я ничего не знаю, потому что в Караганде мы были всего-то несколько минут, ночью, на вокзале, пока поезд стоял, а мой наставник бегал добывать знаменитое карагандинское пиво. Кроме знаменитого карагандинского пива в Караганде есть ещё знаменитый карагандинский уголь. Каменный. Но его любят не так горячо как пиво, а гораздо прохладнее и никто не бегает за ним ночью на вокзале, пока стоит поезд. Обидно.
Всё время, отпущенное мне судьбой на знакомство с Карагандой, я потратил на то, чтобы написать и разослать эсэмэски. «Угадай, где я?» - спрашивал я своих заспанных друзей. А когда меня в ответ раздраженное (взволнованно?) спрашивали «ну и где?». Я отвечал «где-где: в Караганде!» и находил это достаточно остроумным. Вот что долгая дорога и альпинизм делают с, казалось бы, здоровым человеком.
Астана
Когда-то давным-давно Астана была простой безымянной крепостью. Окном, так сказать, в степь. С подоконником, рамой и форточкой. Но без названия.
А потом она стала городом. Акмолинском.
А потом - городом Целиноградом.
А потом городом Акмолой.
А потом, сказывают, казахский народ почему-то вдруг взял и выбрал себе в Президенты человека с севера. А до этого всеми Президентами, и королями, и падишахами у них были южане. И советники у них тоже были южане. И даже министры - и те южане. Так вот приехал Северный Президент в южную столицу, прошелся по её улицам и понял, что погрязли они во взяточничестве, разврате и казнокрадстве, а может что и похлестче, - пятьдесят тенге кило яблок, виданное дело?! - и что дальше тут жить нельзя. Поэтому столицей стала северная Акмола. И туда переехали все, кто не желал погрязать и дальше. А кто желал - остались. И за счет такого разделения ресурсов страна поднялась, и всё у них с тех пор стало хорошо. А Северный Президент подумал-подумал ещё немного и Акмолу переименовал. На всякий случай. Для профилактики. Потому что все знают, что по-ихнему «акмола» - это переводится как «белая могила», а вот что значит «астана» знают пока немногие.
Как только поезд остановился, Сенсей достал девяностолитровую сумку с контрабандными шмотками и сбыл её тут же, на вокзале. Думаю, что своим подельникам, оптом, по предварительной договоренности - очень уж лихо у него это получилось. Вернулся через пять минут с выручкой и премией в виде ведра мант. «Макс, - говорит, - вставай, помогай манты выгружать, я ведро вернуть обещал. А я такой человек, я обещал - я сделаю». И мы стали выгружать. Сначала мы выгружали на поднос, потом на стол, а потом даже на пол немного выгрузили, и на кровать сенсейскую. Всё у нас было в мантах, всё, даже сесть некуда. Манты, манты, манты.
Вот такая вот она - столица Республики!
И вокзал красивый. Стекло бетон, цветы, флажки разноцветные хлопают, всё чистенько, аккуратненько, солнце есть. Газировку опять-таки продают. Купив два литра лисьего яда в духе и обнявшись с мемориальным паровозом на вокзале, мы отправились дальше - отчищать жизненное пространство нашего купе от сенсейской премии.
Нет, хороший всё-таки город, Астана. Даже жалко было расставаться.

Часть 7. Скальные занятия

Вскарабкаться на стартовую площадку для скальных занятий оказалось не так просто, склон был достаточно крут, снег все время осыпался под ногами, а сами ноги скользили и вязли, но мы были бодры и веселы. Нас грела мысль, что вот он, де, настоящий альпинизм. Начался! И пусть мы и выглядим, как дураки, кряхтя, потея и ползя по этому чудовищному сугробу в этот прекрасный солнечный день, когда сам Господь велел всем своим тварям отдыхать и играть в биллиард в сауне, - пусть! - но зато на самом-то деле мы в глубине души очень мужественные, решительные и отчаянные. Мы презираем мягкотелость и трусливый отдых на диване перед телевизором. Мы не плетемся на кухню за рассолом, подергивая резинку старых, пузырящихся на коленях трико с начёсом, нет, мы идем там, где до нас еще не ступала нога нормального человека, где нет пивных ларьков и милиционеров с полосатыми палочками, мы идем там, где нет машин и светофоров, потому что нет дорог, и где всегда и всем горит красный свет, предупреждающий об опасности и невозможности добиться того, чего добиваемся мы. Мы. Альпинисты.
От этих правильных мыслей несколько отвлекал вид чей-то «Нивы», стоящей пятью метрами выше - на макушке пятачка. Пахло бензином и шашлыками.
- Там объезд есть, справа, - задумчиво объяснил мне Сенсей, - мы просто дорогу немного срезали.
Наиболее естественым в данной ситуации было столкнуть гнусную «Ниву» со склона вниз, предварительно выследив и запихав внутрь водителя, но Сенсей отвлёк нас от этой неплохой идеи, принявшись позировать на фоне собственного снаряжения. Он разложил гроздья крючьев, закладок и «френд», нацепил перчатки и стал похож на мясника, или инквизитора, так что я даже какое-то время всерьез ждал, что вот сейчас он нацепит кожанный фартук и вкрадчиво спросит, кто это мне сказал, что земля круглая.
- Вышел месяц из тумана, вынул ножик из карамана… - бормотал палач, разбивая группу по связкам. - Первая группа: Александр, Алёна, Вячеслав. Вторая: Алексей и Макс. Я буду третьей группой. Самой главной. Вперёд, в пытошную, шагом марш.
***
Тройка достаточно быстро улезла куда-то вверх, а мы с Маньяком остались стоять у подножия, потому что не знали что, собственно делать дальше. Пауза затянулась.
Плыли облака. Дул ветер. Где-то внизу, под снегом, тихо росла трава.
- Веревка-то у нас того-этого, - сказал вдруг Маньяк, обстоятельно подумав, - длинная.
- Ага, - согласился я. - И прочная, фиг порвешь. С первого раза-то.
- Значит так, - сказал подошедший Сенсей, - а мы с вами поучимся ставить базы. Он лихо вбил три крюка, и наплел на это всё паутину из петель.
- Эту петлю мы тут переворачиваем, вот так. - закончил он свою мысль.
- Зачем? - спросил я.
- Ну, это чтобы если что-то где-то соскочит, - туманно объяснил сенсей Ермачек, - то ты бы где-то остался на том, что осталось бы, если вообще что-то где-то останется, в чем я лично как альпинист со стажем сомневаюсь. Понятно?
Мой напарник кивнул, соглашаясь сразу за нас обоих.
- Ну, тогда, вторую базу сами, - Сенсей отдал ему молоток и уполз наверх. Маньяк возликовал и принялся с остервенением лупить по камням и собственым пальцам.
- Динь-динь, динь-динь-треньк.
- Дай-ка попробовать, - сказал я через пятнадцать минут, когда пыл его несоколько подиссяк, а пальцы кончились.
Я твёрдо намеревался показать себя с лучшей стороны. И у меня были все основания верить в успех: я был силён, молод, чертовски талантлив и, кроме того, уже давно заприметил отличную щель для забивания, и вот уже минут десять ловко наводил своего партнёра на ложные маскировочные цели, только бы он тоже на неё случайно не наткнулся. О, это была лучшая щель на этой стене, а может быть даже на всём Северном Тянь-Шане. А может быть и вообще. Крюк вошел туда с нескольких ударов, вошел хорошо - туго, с усилием. Ныла уставшая ладонь, горело раскрасневшееся лицо, но крюк держал. Держал! Я вытер пот со лба и довольно подёргал его за ушко.
- Вот как надо, а то мы тут с тобой уже полчаса фигнёй маемся. - небрежным голосом профессионала заметил я.
- Да, - грустно согласился Маньяк и осторожно потрогал металл пальцем. - Здорово. А если сверху пристукнуть, не вылетит?
- Ха, - сказал я. - Надёжно, как мое слово. Попробуй.
Маньяк слегка тюкнул ушко и оно весело звякнуло куда-то вниз.
- Ну надо же, - обрадовался он, возвращая мне молоток. Я поудобнее ухватил рукоятку. С одного удара пробить каску мерзавца представлялось мне маловероятным, поэтому бить надо было сбоку и спереди, ровно в переносицу. Потом ещё что-то предстояло делать с трупом. Столкнуть вниз. Скажу: «отошел в туалет, с тех пор и не видно».
- Как ваши дела? - гаркнул кто-то над ухом, и кровавая пелена чуть спала с моих глаз. Сенсей. - Что торчите? Базу сделали? Фиг с ней. Давайте-ка наверх. Вон, я вам уже перила поставил, поучитесь ходить на жумаре.
Перила действительно висели, а жумар я нашел у себя на поясе. Оказывается я его тоже зачем-то взял.
- Пшшшшёл! - орал кто-то грубый мне сверху. - Пшшел!
- Поооонял, - крикнул я в ответ, поставил жумар на веревку, подтянулся на руке и повис, потом схватил верёвку другой рукой, ещё раз подтянулся и снова повис, подтянулся и повис, подтянулся-повис… а потом я снова хотел потянуться и снова повиснуть, но не смог, потому что рука немного затекла, а бицепс чуть размяк и теперь лишь вяло подрагивал как моллюск на солнце.
В общем-то, было непонятно, что со всем этим делать дальше. Лезть мне поднадоело, а отцепить руки я не мог, поскольку не совсем доверял жумару. Не, я серьезно. Я изучал это устройство еще до похода, дома, так вот что я вам скажу: из полезного у него там внутри только иголочки. Маленькие такие, чтоб цепляться за веревку и все. И больше ничего. Ни магнита, ни вакуумных присосок, ни даже гидравлического усилителя хватки. Иголочки, блин. У моего кота и то больше. Вы бы доверили свою жизнь коту? В общем, я решил повисеть немного так, а потом уже разобраться, что дальше.
- Ну не балда ли? - добродушно прошептал кто-то наверху. - Фотоаппарат есть?
- Крыльями, крыльями работай! То есть ногами, ногами, - подсказывали снизу.
В конце концов, под вспышки фотокамер и хихиканье я перевалил свое тельце через последний валун и выполз на верхнюю базу. Это был подвиг.
- Ну, - грустно вздохнул Сенсей, - для первого раза сойдёт. Перила свободны!
- Понял!
Снизу уже пыхтело, сопело и карабкалось, что-то большое и усатое. Надо признать, гораздо более резво, чем я.