Он и она. Байки Деда Барадеда.

Дорогие наши Рисковчанки! С праздником вас, наши милые! Ну что бы мы без вас делали!?
Пусть эта повесть станет душевным подарком для всех вас!
Прошу у всех прощения за большой объем текста, но из песни...
А кому хватит сил и терпения дочитать до конца - огромное спасибо.
Искренне любящий вас
Дед Барадед.

Давно это было...
Ветер рвал оранжевые края тонкого палаточного тента, ледяными клыками вгрызаясь в парусящую под ураганным безумием ткань. Бешеными пригоршнями швыряла Гора колючие запалы метели в маленький сгусток живой плоти, едва защищенной двумя призрачно тонкими слоями синтетики. Нейлоновые, почти невидимые растяжки, завывали как струны рок гитары, с трудом сдерживая ревущий вал несущихся на север и рыгающих снегом туч, переваливающихся в этом месте через ледяной хребет. Вдалеке, в нескольких километрах, высились глыбы двух вершин, едва видимые через редкие разрывы зимнего урагана.

Крохотной оранжевой пылинкой на спине гигантского монолита затерялась в горах призрачная палатка. Возле которой копошились две и вовсе неразличимые фигурки. В синих пуховках, неуклюжих комбинезонах, горнолыжных масках и обледенелых пуховых варежках. Гора не терпела на себе присутствия людей. Собравшись в треть своей первобытной силы, она лениво, но непреклонно начала сбрасывать инородные тела со своей бесконечной гигантской скально-ледовой спины, изредка украшенной шерстью бирюзовых обледеневших елей, искривленных зимними сумасшедшими ураганами.
Вершина с пронзительной усмешкой взирала на копошившихся человеческих козявок своими ледниками-глазницами, лениво перебирая в гранитном мозгу вечные и неизменные ресурсы своего арсенала - камнепады, лавины, ледопады, высотные болезни и прочие прелести, ожидающие непрошеных и настырных гостей.
- А пока получите-ка! – хмыкнула Гора и послала очередную порцию ледяного вихря, мириады жалящих снежинок, пятнадцатиградусный мороз и нескончаемую вереницу серых и ревущих туч.
***
Они шли уже второй день. В долине, затаившейся между двумя заснеженными хребтами, странники чувствовали себя тепло и уютно. Мохнатые хлопья снега невесомым синтепоном сыпались с бесконечного пенистого неба, исчезая в черной ворчащей реке, по-зимнему лениво лавирующей между заледенелыми глыбами гранитных валунов.
Еще осенью договорились идти вчетвером, но перед самым выездом один из участников слег с гриппом. Отменная физическая форма, увы, не спасла от зловредных вирусов. У второго альпиниста, именуемого друзьями «Етти» за седые шевелюру и бороду, уже в поезде воспалились коленные суставы. Отпустить путников одних он, конечно, не захотел. Доехал вместе с ними до ущелья, снял комнату в горной деревушке и остался ждать внизу, с утра до вечера потягивая глинтвейн на террасе причудливой бревенчатой кафешки. Время от времени старый Етти сонно любовался нависающими над ущельем горными массивами, уходящими в белесые клубящиеся облака.

Они пошли вдвоем. Ручьи, летом весело бегущие по склонам Горы, теперь были запечатаны хрустальными панцирями, и при неосторожном шаге нога странника проваливалась под лед по колено.
Погода стояла вполне комфортная, мороз градусов этак пять. Ну просто очень уютная температура для зимних гор. В палатке в такую погоду тепло, изморось на стенках не растет как щетина на подмороженных щеках, носки почти сухие, да и газа расходуется куда меньше, чем в оттепель или в сильный мороз.
Шли не спеша, лениво переставляя ноги в тяжелых горных ботинках, постепенно подходя к верховью заснеженного ущелья. Обледенелая и потому опасная тропа, заставляла идти очень осторожно, они часто перепрыгивали журчащие под стеклянными корками ручьи. Зрелище нереально красивое. Доставая фотики, смеялись и прикалывались друг над другом.
Кошки одевать не стали, невзирая на наплывы мокрого льда: частенько приходилось пересекать гранитные скальные россыпи, а тупить остроотточенные зубья о камни раньше времени как-то не хотелось.
Через несколько часов пути дорога незаметно перешла в тропу. Сразу же за последними на пути, придавленными снегом, колыбами – бревенчатыми полуразвалившимися избушками овцеводов-пастухов.

Тропа извилистой хищной змеей заструилась между пятиэтажными елями–смеричками. Снег становился все глубже и глубже, доходя до колен. Рюкзаки заметно потяжелели, причем в разы.
Как принято, перед выходом он положил в ее кладь треть от общего веса. Посему она несла на своих хрупких плечах около пуда. И как не ругал он ее перед восхождением, увесистая косметичка была взята как непременное условие совместного похода. Да еще и включена в общий вес, подлежавший честному распределению между обоими странниками.
Каждый шаг теперь даваться с трудом. Каждый шаг – сантиметров тридцать вверх. А всего в первые два дня надо подняться километра на полтора. Вот и отмеряли они эти свои сантиметры по вертикали, по очереди меняясь на тропе.
При выходе из лесной зоны, по прерывистому хрипловатому дыханию спутницы, он понял - пора становиться вперед и дальше тропить самому. Иначе ее сил может до конца дня не хватить, стройные ноги и так уже подгибаются. Да и останавливаться стала слишком часто.
Внешне лениво, очень медленно, он пошел вперед, раскачиваясь, как бурый медведь на негнущихся ногах, уверенно втыкая треккинговые палки в снежный наст. По проторенной траншее, в нескольких метрах позади, месила снег его спутница, изредка бросая взгляд вверх, в надежде увидеть вожделенный, но такой неприступный перевал. Погода не радовала, при видимости в сотню метров с Горы струились потоки колючего перемороженного снега. Туманный сырой ветер выбивал слезы из покрасневших и уже обветренных глаз.

К вечеру тропа исчезла совсем. Огромное снежно-ледовой поле уходило вверх к угасающему молочному небу, как бы пугая своим величием уставших до чертиков странников.
– Жаль, что нет снегоступов, – в который раз тоскливо подумал он, всматриваясь в нависающее сверху безобразие и пытаясь определить оптимальный путь движения к перевалу.
Сугробы с подветренной стороны хребта намело по пояс, но не их глубина была самым тяжким испытанием. Корка крепкого наста местами сковала невесомые пласты вымороженного снега.
Невесомые - до поры. В лавине они становятся бетонными плитами, ломающими и душащими живую хрупкую плоть …
Ходьба приобрела тоскливый, донельзя выматывающий рваный темп. Несколько шагов он идет по насту, опираясь на палки, потом нога неожиданно проваливается сквозь обманчивую твердь, падение на бок и судорожное ожидание хруста костей.
- Блин, пронесло…
Встать на колени, подняться, отдышаться, и опять вперед. Ей проще - она весит намного меньше, где прошел он и ей можно смело идти – крепкий наст точно выдержит.
И тем неприятнее редкие, но такие же коварные провалы хрусткой корки под ее тонкими ножками. Ножками, несущими на себе стройное изящное тело, украшенное заиндевелой балаклавой, комбинезоном и пуховкой, слегка покрытой изморозью.
О какой моде можно тут говорить? И тем не менее, модельную фигурку странницы украшали тяжелые кожаные, по–своему весьма изящные горные ботинки, стягивающие стопу выше щиколотки целой вязью шнуровки, наводящей на мысль об изящном дамском корсете. До коленок поверх комбинезона странного вида чулки – бахилы. В тонких ручках, под пуховыми рукавичками прятались жилистые и нежные ладошки с паутинкой голубых веночек–сосудиков. Крепкие ручки сжимали обрезиненные рукоятки телескопических треккинговых палок. Каждый ее шаг, несмотря на ветер, метель и одышку, был изящен и неповторим.

Даже при падении из-за предательского пролома снежного наста, она почти не ругалась матом. Тихонько вздыхала, мило и как-то виновато сама себе улыбалась, вставала, опираясь на легкие палки, и опять упорно топала вверх и вверх. Порой по пояс в снежной колее.
Силы у обоих странников были почти на пределе. Почти – потому что оба были не первый раз в горах. И неоднократно проверили на себе главное правило - запас сил должен быть таким, чтобы всегда можно было вернуться. Хотя бы одному…
***
Снежный склон, измотав до одури обоих, постепенно выравнивался. Перевал. Ветер тут был такой силы, что странник лежал на нем, расставив, как неуклюжая птица, руки в стороны и наклонившись вперед, навстречу урагану. Она звонко смеялась, стараясь побыстрее достать фотик из-под пуховки и запечатлеть этакое чудо.
- На сегодня все, - крикнул он, пытаясь переорать вой ветра.
Сбросив рюкзаки в снег возле невысокой скалы, торчащей как палец среди ледового поля и называемой жандармом, странники принялись за дело. Первое – утоптать площадку под палатку. Снега по пояс, да еще метет и метет. Они энергично, обнявшись за плечи, начали утаптывать снег, как бы танцуя странный кавказский танец.
- Так, еще немного, и ставим, – важно скомандовал он.
- Отвернись, а, – жалобно попросила она.
- Что случилось, зайка? – встревоженный взгляд.
- Пи-пи… - томный взгляд из-за длинных обледеневших ресниц.
- Нет проблем – благородный разворот головы в сторону жандарма и нагленький смешок. – Отойдешь или под палатку?
- Пошляк, – сквозь ураганный рев от уходящей в сумеречную метель маленькой фигурки.
Пока она гуляла по вечереющему простору, странник достал из необъятного черного рюкзака палатку. Раскатав ее на снегу, ловко и быстро вставил трубчатые металлические стойки в пазы. Скоро вернувшейся с вечернего променада девушке предстало во всей красе чудо современной технологии - маленькая и округлая, пружинящая на ветру, такая желанная палатка. Домик. Тепло и уют. Жизнь.
- А мне вот что интересно, – ехидно и радостно спросил странник. – Вот как ты так быстро лямки комбинезона под пуховкой расстегиваешь? А мне, чтобы по маленькому сходить, это и вовсе не надо! Давай изобретем женскую линию комбезов! Как у танкистов. С отстегивающимся низом! Ха-ха!!!
- Плидурок!!! - в ответ на заглушаемый ветром смех странника.
- Давай лезь в палатку. Дальше я сам.
Отряхнув от снега, насколько возможно, горные ботинки, она втиснулась в маленькую щель входа в темный тамбур, продолжая, стоя на четвереньках, стучать одним ботинком об другой.
- О, как же хорошо внутри! – осветила налобным фонариком свое жилище - Мороза и ветра нет, снег не сечет по глазам. Теперь можно снять бахилы. Так, расстегнули тихонечко, пряжки отцепили. Блин, из-под каждой по пригоршни льда вываливается. Так ведь это же ноги потеют, и замерзает внутри бахил пот. Зато носки почти сухие. Дальше – коврик. Постелим на пол, сверху спальник и переодеваться. Сейчас? Не-а, не интересно. При нем. Опять ТАК смотреть будет…. Но лучше раздеваться, когда газовую горелку запалим, куда теплее будет. Хрен с ним, пусть смотрит. Сделаем вид, что нам все равно. Подумаешь, чикатилка домашнее…
Пока странница размышляла сама с собой, он под метельным безумием продолжал натягивать палаточные растяжки, заваливая веревочные концы кусками гранитных глыб, вывороченных из-под перемороженного снега.
- Напор ветра усиливается, место открытое и стенку снежную не поставить. Нет ни пилы, ни лопаты…Что ж, будем надеяться на то, что выдержит. Палатка новая, первый раз в горы взяли, должна выдержать, – с такими мыслями, воткнув у входа в снег ледоруб, странник полез под тент, волоча за собой огромный и тяжеленный рюкзак.
- Не забудь почистить ботинки – нам только льда еще в доме не хватает! И закрой как следует вход. В прошлый раз из-за твоего раздолбайства мне пришлось до обеда снег выгребать! – приветствие изнутри палатки.
- Ну ты ваще офигела! – возмущенный вопль в ответ. – Я же тогда с вершины под утро чуть живой спустился! И вырубился, конечно, даже не влезая в спальник! На животе! - кстати, потом он и сам не мог понять, почему заявил про живот. Для большей жалобности, наверное - А ты, вместо того, чтобы застегнуть палатку, мне потом все утро мозги выклевывала! Лучше б тогда мой фонарь налобный выключила!
- Выклевывают птицы. А я – дама. И папрааашу!
- Понятно, - ехидно прорычал он. – Позравлямссс! ПМС! Подарите Мне Сгущенку!
- Вот лопух, – лениво огрызнулась подруга, быстро натягивая на ноги толстенный спальник – А, кстати, что у нас на ужин?
-У тебя – мороженое с ледяными сосульками! И морозная фирновая окрошка! С холодящим обдувом! И длительное вечернее обтирание ледяной водой! С купанием в сугробах!!!
- Ааааааааааай!!! – на сей раз ее вопль перерыл даже шум урагана, ревущего над маленькой палаткой. Со скоростью улетающей осы, она мигом завернулась с головой в огромный и теплый спальный мешок.
- Получи! – про себя проворчал странник, довольно потирая руки. Затем, не спеша, расстегнул клапаны рюкзака, достал горелку, газовый баллон и алюминиевую кастрюльку.
Поставил на коврик баллон, накрутил горелку и запалил синий жужжащий огонек.
- Зайка… Заинька... – как можно ласковее.
- Зайки, между прочим, зимой носят новые шубки, – глухо из спальника.
- Птичка… - загадочно.
- Птички зимой летят в жаркие страны, – перекрывая вой вьюги.
- Вот птички с заиньками и будут ужинать! – ехидно. – А умники и умницы спать голодными, - потом заржал, вспомнив этот старый анекдот. – Ты сначала мужа заведи, недотрога, потом ему мозги и выклевывай!
- Ага! Завтра! Чего тебе надо, садюга? - сквозь толщу спальника.
- Водички принеси, кисонька. Или льда. Снег топить – газ по ветру пускать, сама знаешь, птичка - невеличка. Но какая прожорливая!
- Воды? – от возмущения из спальника высунулся очаровательный розовый носик. – А пописать тебя не сносить?!
- Кстати, насчет пописать, – его тон был невозмутим и назидателен – Когда снег будешь собирать, желтый не бери. Оставь на утро.
- Гнидааа! - опять через рев пурги.
- Дааа! – довольно провозгласил он. – Один – один, – радостно добавив про себя.
***
После топки снега на весело гудящей газовой горелке в палатке стало совсем уютно. Голубые огоньки переливались блестками изморози на покатых стенках их тесного жилища, блаженное тепло быстро заполняло светящийся изнутри призрачный купол.

Он сыпанул горстью в бурлящие в кипятке рисовые крупинки свою фирменную смесь – изюм и курагу, залил пол-банки сгущенки и полез в рюкзак за любимой деревянной ложкой. Вытянув ее из бокового кухонного кармашка, повернулся и чуть не рассмеялся. Белоснежка опять забралась в спальник с головой. При этом с импровизированного стола исчезли оставленные на завтрак пол-банки сгущенки.
- Етитская Сила! – нарочно сердито проворчал странник – И куда банка могла деться? Может, упала? И разлилась? И спальник испортила?
От копошащейся в спальнике фигурки раздался жалобный протяжный стон, и вскоре маленькая ручка выставила на коврик пустую, как будто начисто вымытую баночку с голубой наклейкой. При этом носик продолжал прятаться под фиолетовым покровом файбертековой перины.
- Опять?! – громкий и возмущенный вопль. – Вчера мой сникерс - а сам незаметно батончик к ее спальнику подложил. - Сегодня сгущенка… Ты когда-нибудь наешься?
- А уже есть чем? – вынырнул нахальный носик. – Каша готова?
- Готова, готова, – ворчание в ответ. – Вылазь, сластена.
- Сейчас, – жеманно. – Только к столу переоденусь.
Демонстративно медленно вытянув из спального мешка стройные ножки, она повернулась спиной к своему спутнику.
- А расстегни мне комбинезон, плизз, сзади как-то не очень удобно.
- Давай, – щелчок пряжек. И вдогонку. – Как по нужде бегать - так и сама справлялась.
- Так это же по нужде, – с тихим смешком. – Теперь вот еще термобелье переодену, и залезу в замечательный розовый шерстяной костюмчик. Так спать теплее.
- Блин, а раньше не могла? Пока я палатку крепил? – ворчливо и равнодушно.
- Не могла. Я холода боюсь, – и, заметив отсутствие должного внимания. – Отвернись, а? Мне надо еще маечку сменить. На розовую.
- Да хоть на голубую, – удивленный взгляд вполоборота.
- И подай мне косметичку.
- А лифчик тебе снять не помочь? – с возмущенной полуулыбкой.
- Не-а. У меня «Ахх бра»! – насмешливо сморщив маленький конопатый носик.
- Ах – что?
- «Ахх бра», темнота! В твои-то годы и не знать!
- В годы, в годы, – нарочито обиженно проворчал странник. - И носки не забудь поменять.
- А носки зачем? Они сухие…
- Пахнут очень! Аааааааа! – тщетно пытаясь увернуться от точно брошенной в башку пустой консервной банки.
После сытного ужина, состоявшего из рисовой каши, сыра, сладких сухариков и чая, странники забрались в спальные мешки. Потушенная горелка какое-то время продолжала светиться потусторонним голубым накалом, но тьма уже сковала путников, придавив их к спине Горы. Рев ветра, казалось, стал громче, снег без устали сек по гудящей ткани наружного тента.
- Спишь? – тоненький тревожный шепот.
- Сплю, – грубый шепот в ответ.
- А сказочку на ночь? Страшную. Обещал!
- Про черного альпиниста? Ну, слушай… Черным- черным вечером на черной - пречерной горе в черной потрепанной палатке спят в базовом лагере парень и девушка.
Издалека доносится страшным эхом:
- Ой, бляяя!
Насторожились. Вскоре опять жуткий вопль, но намного ближе...
- Ой, бляяя!
Парень на всякий случай берет в руки ледоруб… Совсем рядом с палаткой опять дикий рев слышится:
- Ой, бляяяя!!
Девушка закошмарилась, в спальник зарылась и дрожит вся такая… Паренек, весь в страшном напряжении, держит ледоруб на изготовке для возможного отражения ужасного нападения. Вдруг полог палатки резко открывается и заросшая седая морда хрипит:
- У вас соли не найдется?
Паренек чисто на автомате - как даст по чайнику незваного посетителя ледорубом, а тот как завопит:
- Ой, бляяяяяяя!..
Насмеявшись до слез, в кромешной тьме и под шум урагана, оба путника затихли, прижались поближе друг к другу в своих спальных мешках, пытаясь подавить непривычную и нарастающую ночную тревогу.]

***
К полуночи Гора дала странникам передышку. Ветер стал утихать, редкие неоновые звезды замерцали в разрывах рваных туч. Сквозь тревожный сон странник почувствовал приближение затишья. Палатку перестало трясти как выбиваемый заботливой хозяйкой ковер.
- Мороз к утру усилится, – автоматом мысль в сонном мозгу. – Это хорошо, - и опять томительная дрема.
Проснулись оба неожиданно и одновременно, как по приказу. Она втянула голову в плечи, он полупривстал на локте. Левая рука странника потянулась к налобному фонарику, правая легла на древко ледоруба.
Недалеко от палатки, усиленные морозным воздухом, раздавались хрусткие звуки. Как осторожные шаги или падающие крупные камни.
- Что это? – тихий тревожный шепот из спального мешка.
- Не знаю. Сейчас. Не бойся, – стараясь не шуметь, он быстро выскользнул из спальника, надел расшнурованные ботинки и резко рванул вверх молнию палатки. Одновременно включил фонарь, и как черт из табакерки, пружиной выскочил наружу, крепко сжимая в руке холодящий металл древка ледоруба.
- Здрасьте вам у хату – шагах в пяти от палатки на снегу полусидел-полулежал огромный обессиленный молодой мужик. Пуховка покрыта мохнатым инеем, кошки на ногах забиты комьями снега, горнолыжные очки сдвинуты на лоб. Из рюкзака торчит ледоруб, в обледеневших рукавицах только одна палка. Зато на ногах мечта любого восходителя – ботинки «Саломон».
- Не помешал? – сбитые длинные волосы торчат ледяными сосульками из-под выреза балаклавы. Налобный фонарик почти погас. На широком и добродушном лице виноватая улыбка. В глазах, насколько можно было увидеть при свете редкой луны и фонарика, искорки юмора и раскаивания. – А вы, видать, спали?
- Нет, газеты читали. Про маскалей и комуняков, – не сдержался странник, уловив характерный акцент западного украинца.
- Кто там? – тоненько изнутри палатки.
- Газеты, говоришь? – громко и задорно рассмеялся незнакомец. – Нормальные комуняки, – и снова смех с запрокинутой головой.
- Ты откуда ночью-то?
- С Горы.
- Взял? Один?
- Взял. Но полный пипец. Особенно на ребре. Палку ветром в ущелье сдуло, как соломинку. Да и с руками фигня какая-то. Втроем были. Так двое вниз ушли. Отсюда, с перевала. Не встречали?
- Не-а. Чай будешь? Зайка, дай термос, – рука из палатки с сосудом благодатной влаги.
- Чай. Ммммммммм… Чай, - простонал незнакомец, обняв ладонями помятую железную кружку и пытаясь впитать в себя каждую калорию тепла. – Тимофей. Можно просто - Тимон. Я з Львiва.
Что-что, а в аристократизме незнакомцу отказать было бы нельзя. Элегантный поклон даме, высунувшей раскрасневшееся от тепла личико в створки палатки.
- Ой, а что у тебя с лицом? – ее фонарик осветил круглую рожу пришельца. – Ой-е-е-е-е… Смотри, Етитская Сила!
Зрелище было не из самых приятных. Нос, щеки и подбородок покрывали красные пятна недавно лопнувших волдырей. Из распухших губ сочилась сукровица. На висках, в местах прилегания защиты, темнели обожженные морозом следы, повторяющие профиль горной маски.
- Мужик, да ты же весь в жопу поморозился!
- Фигня, – обаятельная улыбка треснувших и кровоточащих губ. – Я сегодня на дискотеку не собираюсь.
- Да ты и через неделю не пойдешь. Кто ж с таким отмороженным танчить будет? Лезь в палатку.
- Спасибо, ребята, пойду вниз. К вечеру до базы дойду. Там и полечусь.
- Какая тебе база? Снега по пояс, ты один, фонарик почти сдох. В темноте накроешься, точно. Да и мороз крепчает, уже под двадцать, наверное. Лезь в палатку!
- Да куда там. Вам и самим тесно. Если только под тентом, у входа, в тамбуре. Коврик и мешок у меня с собой. Вам не помешаю. Пустите? – снова скромная улыбка.
Быстренько зажгли горелку, натопили снега и напоили приблудного Тимона до отвала. Он все пил и пил маленькими глоточками горячую воду, кидая в кружку с чаем пригоршни снега, пока не опустошил двухлитровую алюминиевую кастрюльку. Затем доел остатки вечерней сладкой каши, грустно посмотрел на дно кастрюльки, вздохнул и блаженно откинулся на рюкзак.
- Глотни, – протянутая странником фляга, глоток и зажмуренные от восхищения воспаленные глаза.
- Спиртяга…Оооооооо! Спасибки! Дюже гарно! – и еще один гигантский глоток. Может, два.
К завершению нежданной ночной трапезы она разложила на спальнике аптечку, достав всевозможные мази, перекись и бинты. Кропотливо, как все привыкла делать, в свете налобного фонарика принялась лечить обмороженную морду львовского пришельца.
***
Странник проснулся первым. Каким - то шестым чувством, чему она постоянно поражалась, он угадывал время даже в кромешной тьме. Да и старинная привычка вставать до рассвета не давала ему возможности дрыхнуть вволю. В палатке зябко, изморозь свисает мохнатой паршой со стен. Спальники, пока еще сухие, хорошо держат тепло. Ночь прошла вполне комфортно.
Приблудный гость тихонечко похрапывал в промороженном тамбуре палатки, измотанный вусмерть своими вчерашними приключениями.
Стараясь не прикасаться спиной к стенкам, дабы не насыпать инея на спальные мешки, странник разжег горелку и поставил на нее кастрюльку с прессованным снегом. Накрыв посудину помятой крышкой, принялся нарезать колбасу, сыр и лимон, подсвечивая налобным фонариком, поставленным на самый малый расход. Скорее из привычной экономии, чем от боязни потревожить подружку - зарывшись в бездну спального мешка, она почти беззвучно сопела. Так могла и до обеда проспать, чем немало удивляла его, раннего и бессонного.
- Так. Овсяные хлопья, изюм, сгущенка, – вспомнив вчерашнюю пропажу, улыбнулся и продолжал размышлять. – Ладно, порадую свою прожору, сделаю кофе с молоком. Сладкий. Противный, конечно, но ей понравится. Да и фиг с ним, калорий там дохрена. Да и приблуде надо пару-тройку бутиков сделать. Хотя спать он будет до обеда точно, после вчерашнего его приключения и я бы раньше полудня не проснулся. Так, сала ему нарежу, хохлы его любят, колбасы немного, дорогая нынче, зараза, сухари, курага. Положу ему на рюкзак в головах, проснется - увидит. Что-то долго не закипает. Надо бы огня добавить, но баллон последний, будем экономить. Хорошо бы чеснока пожрать, но на восхождении во рту гадко будет. Лучше после. А где пачка глюкозы? Аптечку достать. Тяжелая, зараза. Высота, блин. Только самое-самое. Без чего никак. Хреново, что связи тут нет, западло им, что ли вышку поставить? Хотя людей здесь – два в пол-года… Или полтора, - посмотрев на маленький теплый клубочек в спальнике.
Под такие неспешные размышления странника проходило приготовление завтрака перед восхождением на Гору. Ради чего они и были здесь.
Не торопясь, тщательно разжевывая каждый кусочек, как при неком ритуальном действе, партнеры заканчивали ночной перекус. На дворе и не думало светать. Ночь убаюкивала Гору холодом и тьмой.
- Сколько? – тихонечко спросила она.
- Часа четыре – в ответ.
- Садюга …
- Кофе, мэм, – приглушенно.
- Тимона разбудить боишься? Так он еще в полной отключке!
- Не-а, ночь не хочу тревожить. Бери еще печенье.
- Оооо, праздник живота?! Не могу больше, с собой возьму.
- Нельзя, там съесть не сможешь. Пересушит. Только пить, а чая в термосе всего литр. И это на целый день. А нам полтора километра вверх и к обеду - вниз. Съешь мандаринчик, котик.
- Давай, – и наивно закатив глазки, вытянула из пакета два сочных мандарина. Но есть не стала. Засунула втихаря в боковой карман комбинезона.
После плотного завтрака, подгоняемые адреналином предстартового мандража, стали одеваться. Вскоре, больше похожие на космонавтов, чем на альпинистов, выползли из палатки.
- На Тимона не наступи. Особенно на низ живота, – ерничал он, подсвечивая напарнице выход из палатки налобным фонариком. – Ты же в кошках. А приблуда еще молодой. Ему жить и жить.
- Вечером тебе на язык наступлю, – в ответ. – Посмотрим, как тебе будет жить.
После короткой веселой перепалки она вернулась в палатку, сгребла оба их теплых спальника и тихонечко накрыла ими храпящее в предбаннике палатки обессиленное тело львовского альпиниста.
Медленно вдавливая каждый шаг и сберегая дыхание, пошли к вожделенной вершине, силуэт которой черной пирамидой выделялся на усыпанном звездами бесконечном небе.
***
Гора постепенно розовела, когда путники вышли на ее предвершинное ребро. Перед ними предстала полукилометровая, острая как нож, гряда обледенелых скал с нависающими к югу многометровыми карнизами. Опасными как минное поле. И никто не знает, в какой момент Гора обвалит любой из них. Вместе с путником. В бездонную пропасть. - Да, другого пути нет. Только очень осторожно, как мышка на кухне, медленно продвигаться вперед. Стараться угадать, где под снежными наметами скальная твердь ребра. И, конечно, пристегнувшись к страховочной веревке. Надежда на спасение при такой страховке есть, но, блин, минимальная. Страховать будем только своим весом. Через ледоруб. Она это умеет. Но первому только психологически легче. Всегда есть риск, и немалый, сдернуть за собой партнера по связке. И тогда оба вниз. По скальным стенам, ледничкам и в пыли лавины. Вот, черт… Тьфу-тьфу-тьфу, – так размышлял странник, стоя перед началом краснеющего в рассветных лучах ребра. Сзади, опершись на ледоруб, часто дышала его спутница.
- Закрой рот маской, – негромко. – Пневмонию подхватишь.
- А тогда ты не увидишь мою новую помаду. Французскую, между прочим, – кокетливо в ответ.
- Не переживу просто. Покажешь на вершине.
- Покажу. Если заслужишь. Кто пойдет первым?
- Я пойду. С тебя мандарин. Доставай, воробышек! – веселая полуусмешка.
- Какой мандарин? – наивный взгляд из-под обледенелых ресниц.
- А я, типа, не видел. В правом кармане пуховки. Давай-давай, не жмоться.
Забрав честно выторгованный мандарин и отогнув нижнюю часть балаклавы, отправил сочный фрукт в рот прямо с кожурой и косточками. Зажмурился, пережевал и заохал от удовольствия. Затем пристегнул карабин на страховке подруги к веревке, второй конец защелкнул на своем карабине.
- Выдавай потихонечку. Я пошел. Страхуй через ледоруб и будь осторожнее. Иди только след в след. Выпускай меня на всю веревку. Светает… Следи за мной, – с таким напутствием странник начал топтать следы по длинному снежно-ледовому гребню.
Отойдя от спутницы метров на двадцать, он незаметно для нее расстегнул карабин и освободил веревку. Зажав ее петлю в обледенелых рукавицах, продолжил идти по карнизам дальше, под предвершинный взлет.
- Вот так будет правильнее, – размышлял сам с собой. - При моем срыве веревку сразу отпущу. Сам ебн-сь, а она не сорвется. А пройду – пристегнусь опять. Страховать буду через поясницу, вон под тем скальным выступом. Будет срываться – удержу. Нет – вместе вниз спустимся. В скоростном лифте. Тьфу-тьфу…
Осторожно, медленно продавливая смесь снега со льдом, именуемую фирном, он продвигался вперед, к краснеющей в лучах утреннего солнца вершине.

Ветер, отоспавшийся за несколько ночных часов, решил с утра порезвиться. И не нашел ничего лучшего, чем покататься по гребням Горы, поднимая тучи искрящихся морозных иголок. Протоптав с сотню ступеней, странник уселся в снег под выступом скалы, пристегнул к карабину страховочную веревку. Уверенными движениями заложил ее за поясницу и, упершись кошками в ледяной склон, махнул рукой.
Это было поистине красивое зрелище. В лучах восходящего солнца она шла, как на подиуме. А справа и слева от нее как папарацци во фраках и смокингах толпились километровые скальные стены, кишащие камнепадами и лавинами.
Слегка раскачивая бедрами - вот, зараза! - точно ставя обледеневшие ботинки с пришнурованными кошками в протоптанные партнером следы, она прошла полсотни метров основной веревки, помахивая ледорубом, как факелом факир перед восхищенными зрителями.
- Ну, ты ваще, - даже сам удивился. – Научилась уже кой- чему!
- Ага, – горделиво. – Сникерс давай! Типа, я не видела! В левом кармане пуховки!
- Ну ты и проглот! На, от сердца отрываю, – вручил ей батончик, поднялся, по-старчески покряхтывая и незаметно отстегивая страховочную веревку.
Покачиваясь, зашагал к скалам, где уже слышался вкус Горы. Непередаваемый вкус, знакомый только горникам и альпинистам.

***
Дальнейший путь к вершине был ничем особенно не привлекателен. Тяжелая монотонная работа. Медленные и маленькие шаги, часто дыхание, порывы сумасшедшего ветра. При реве которого не слышны слова даже рядом стоящего. Да и кричать тоже бесполезно. Только знаки. Не в первый раз, они и не такое видали. Обходя с подветренной стороны скальные выступы, странники медленно, но упорно поднимались все выше и выше. Погода радовала. Ясно, морозно, хоть и ветрено. Порывы иногда на колени валят. Все равно здорово.
Выше перегиба хребта полезли по обледеневшим скалам. Снимать кошки не стали, холодно очень и ветрено. Лезли и лезли, переходя на «три такта»: нога – нога - ледоруб. Часто оборачиваясь, он поглядывал на свою партнершу, внимательно контролируя ее движения и попутно слушая свой организм. Как работает сердце и желудок, не пора ли тормознуть на пару минут? Проползли скалы, снега уже немного. Дальше – вершинный гребень.
- Один лед и фирн перемороженный. Скоро, солнышко, скоро… Кошки точнее врубай...

Наконец - вершина. Связанный из алюминиевых трубок, пирамидальный флагшток. Порванные многоцветные флаги на нем. Вершина! Дошли! Взяли! Далась, Гора! Сил радоваться почти не оставалось.

Он приобнял подругу за плечи.
- Все, девочка. Все. Мы наверху. Дошли! Поздравляю, масенькая! Все! – Он говорил с трудом, слегка путая слова от усталости и высоты. – Давай я тебя сфоткаю. С новой французской помадой!
- Какая на хрен, помада, – свалившись на лед, проворчала она. – Термос у тебя?
- Конечно. Сейчас, – покачиваясь, медленно снял небольшой оранжевый штурмовой рюкзак и рухнул рядом с ней на ледяной бугор. Достав вожделенный термос, налил чай в крышку и долго с обожанием смотрел на ее судорожное питье.
- Что, вкусно? Закинь горсть снега в чашку. Для большего количества, – хрипло ей. – И пошли вниз. Фотографий хватит. Я и видео снял. Скоро фотики вырубятся. От мороза. Вниз, девочка, вниз.
- А банкет на вершине? – требующий взгляд огромных голубых глаз. – Танцуют все!
- Сладострастная маньячка. – смех сквозь порывы ветра. – Держи!
Встав на колени в ледяные торосы, он достал из рюкзака банку сгущенки. Два удара ножом, и сладкий белый нектар потек в обветренные губы счастливых странников. А его тревожный взгляд уже уловил быстро надвигающиеся хмурые тучи с юга. Наползающие с влажных теплых морей на ледяной перевал.
***
Вниз – не вверх. Этот процесс он очень любил. Особенно после удачного восхождения. Хотя адреналина надпочечники выбрасывают куда меньше, чем на восхождении. Да и опасность угробиться раза в четыре выше. Прекрасно помня печальную статистику, старался идти как можно осторожнее. Пробитая ими тропа еще не до конца занесена снегом. Выпускал напарницу вперед, садился в снег, стравливая веревку понемногу, фиксируя промерзшими ладонями каждый сантиметр выпускаемой страховки. Хреново только, что после работы с фотиком пальцы все никак не могли отогреться. Помороженные не раз в горах, его руки терпеть не могли морозного ветра. А после пятиминутного болтания на темляках толстые перчатки успевали покрыться льдом не только снаружи, но и изнутри.
Несколько раз, когда спутница выходила на длину веревки и останавливалась в безопасном месте, он вставал, и крутил руками «мельницу», подгоняя кровь к остывшим ладоням. Погода пока радовала – сверху херачило зимнее солнце, ветер в районе скальных выступов был умеренным, хотя мириады белых светящихся снежных пылинок секли по щекам. Далекие заснеженные горы изредка открывались странникам, внизу - изумруд лесных чащоб, там тепло и тихо. Скоро, скоро уже там.
Только ребро осталось перейти. Скалы, к счастью, позади. Класс, следы, почти занесенные снегом, еще читаются на гребне.
- Иди первой. По следам, – сев в снежный сугроб, скомандовал он. Привычно заложил веревку за пояс, врубил кошки в ледяной край пропасти. – Давай, зайка, выходи на веревку. Только не спеши. Я держу.
Устало, но осторожно, пошла вперед. По натяжению страховки поняла, что он контролирует каждое ее движение.
- Вот, зараза. И здесь от него свободы никакой, – промелькнуло в очаровательной головке. – Выдай побольше – крик сквозь порывы ветра. – И сфоткай меня на ребре, плизз!
Недовольно поморщившись, он стравил пару метров веревки, заложил петлю в карабин и полез под пуховку за фотиком.
Расставив руки, как летящая птица, она стала позировать на фоне пропасти. Ледоруб в ее руке совершал выпендрежные круговые вращения над хрупкой стройной фигуркой.
Хруста обвала снежного карниза он не слышал. Просто его девочка взмахнула руками и исчезла на левой стороне гребня. Почти отвесной. Со снежно - ледовыми убийственными кулуарами. Привычно сгруппировавшись, он сжал руками скользящую веревку, выронив фотик, жестко напряг ноги, готовясь к рывку. Но такого срыва он не испытывал ни разу, ни на Кавказе, ни в Алтае.
- Петля в карабине, падла!
Его тело рвануло так, что правую кошку сразу вышибло в сторону, лед сыпанул по открытым участкам лица. Странника бросило головой вниз на каменистый, градусов под семьдесят, левый склон ребра. Удар в грудь, и дальше - в снежный кулуар. Автоматически, скорее на подсознании, он перевернулся на живот и стал врубать в снег ледоруб.
- Перевернуться на живот. Ноги – в стороны. Если в кошках – колени согнуть. Иначе так развернет, что первый же камень – твоей башке. Ледоруб – плечом на лопатку, клюв в снег. Вторая рука – за древко - это потом долго, а там – мигом, на животной интуиции. На то и многолетний опыт...
В конце снежника он смог притормозить падение. Натянутая между партнерами веревка зацепилась за огромный валун, рывок – и все затихло.
- Как там она? – первая шоковая мысль. – Девочка! Как ты?
Синий силуэт лежал ниже, на узкой скальной полке. Молчание.
- Бля! – вскочил на ноги и, как мог быстрее, хромая и врубаясь в ледяной склон одной оставшейся кошкой, бросился к ней. – Девочка, что? Что?

Полузакрытые небесные глаза, золотистые волосы рассыпаны из-под сорванной на затылок балаклавы, маска болтается на шее, солнечные очки пропали где-то в недрах Горы.
Ее правую бровь пересекала рваная рана, кровь струилась по щеке, стекая по подбородку, капала в снег. Губы расцарапаны осколками льда, дрожащая правая рука судорожно сжимала конец веревки.
Он рухнул перед ней на колени, осторожно приподнял миленькую голову, всмотрелся в полураскрытые глаза.
Зрачки на свет реагируют.
- Девочка… – легко пошлепал по щекам. - Зайка – что? Где больно? Не молчи! Отвечай!
Ее взгляд постепенно начинал обретать осмысленное выражение. Застонав, она попыталась приподняться на локтях, но ватное тело чуть не соскользнуло в ущелье с ледяного выступа.
- Не шевелись,– истерично. – Опять сорвемся!
- Не кричи на даму, – тихо и измученно. – Все пропало. Я раздавила помаду, наверное. Посмотри в кармане пуховки. Не переживу.
- Вот чертовка! Медленно повернись на спину. Подними руки. Ноги. По одной. Где болит? – а сам слушает, нет ли где хруста. Боль приходит позже, пока все чувства адреналин заглушает.
- Нигде не болит, – дрожащий голос. – Сейчас встану… А я ледоруб потеряла… – и разревелась по-детски безутешно и в голос.
- Все позади, кисонька, успокойся. Сейчас потихоньку пойдем наверх, вон по тому ребру, там безопасно. Выйдем к перевалу, а там уже и дома, – успокаивал так ее, а заодно и себя. Затем встал на ноги, наклонился, чтобы отстегнуть ненужную теперь левую кошку. Неожиданно хрипло взвыл и рухнул под ноги подруги.
- Что с тобой? Что? – сквозь усиливающийся порыв ветра.
- Плечо, – процедил сквозь сжатые зубы. – И бок. Не могу вдох… - закашлялся - Вдохнуть.
- Сядь, сядь, ну садись же! – приказным тоном. – Давай посмотрю. Снимай рюкзак. Сейчас расстегну пуховку, вот так. Теперь лямки комбеза. Свитер. Терпи, терпи. Не вырубайся только. Терпи, кому говорю.
В ответ стоны сквозь сжатые зубы. Каждое ее движение комментировалось тихим трехэтажным матом.
- Еееееееее… - бездонные голубые глаза стали еще больше от ужаса. Левое плечо странника неестественно сдвинуто внутрь, какая-то большая кость выпирала из-под кожи предплечья. Правый бок представлял собой сплошную красную гематому, синеющую по краям. При осторожном касании тонкими пальчиками ребер на груди, странник взвыл раненым медведем.
- Сейчас, сейчас, сейчас, – лепетала она дрожащим голосом, вытягивая из аптечки бинты и лекарства. – Терпи, сейчас…
- Ребрам трындец, – закашлялся он и опять зажмурился от нестерпимой боли. Откашлявшись, сплюнул на снег – О, все не так плохо, солнышко. Крови нет, значит, ребро внутрь не вошло. Легкие целые, видать…
Запихав ему за щеку лошадиную дозу обезболивающего, она принялась быстро бинтовать его покалеченную грудь и предплечье. Левую руку примотала к туловищу. Старалась быстрее – на ледяном ветру его голая мускулистая спина начинала крупно дрожать.
- Побыстрее - надеть - термобелье - в рюкзак – флиску -свитера пуховый –шерстяной – пуховку -Терпи! - как заклинание.
Особенно намучалась со свитерами. Теперь из его синей куртки торчала только правая дрожащая рука.
- Перчатки его на ребре остались. Что делать? Носки запасные в рюкзаке, – быстро в голове. – Давай-ка руку, солнышко.
Натянула самовязанный пушистый носок с рюшечками на его замерзшую кисть, поднялась и невольно залюбовалась проделанной работой.
Лежит с одной рабочей рукой, с переломанными ребрами и непонятной травмой плеча. Что делать? -
Что же мне делать, Етитская Сила? – не имея сил больше сдерживаться, она кинулась к лежавшему другу. Прижалась к его груди, забыв о сломанных ребрах, безутешно разрыдалась.
- Тихо, тихо, девочка, – положил руку ей на плечо. – Все хорошо. Надень капюшон, простынешь. Иди одна. Я пока тут перекантуюсь. Сможешь привести помощь утром, все будет о-кей! – тихонечко гладил дрожащей рукой ее обледеневшие золотистые волосы, прекрасно понимая, что на таком морозе и с такими травмами без палатки, горелки, и прочих райских атрибутов ему не то что до утра, и до ночи не продержаться. – Иди, зайка, иди. Пока не стемнело.
Как бы услышав его слова, Гора ухмыльнулась. Грязные рваные тучи с удивительной быстротой рванули через ребро, валя на колени и так едва стоявших на ногах путников. И это за перевальными скалами, так что же сейчас твориться на ребре?
- Никуда я не пойду без тебя. Я боюсь, – тихонько захныкала она, прижавшись щекой к его обледеневшей пуховке. – Ну пойдем, а? Ты же не бросишь меня здесь одну?
- Етитская Сила! – сквозь кашель. – Как же мы пойдем? Надо подниматься метров пятьдесят по стене. И пройти все ребро. Потом - перевал. У меня одна рука. С веревкой работать не смогу. Кошек считай что нет. Одного ледоруба нет. Только эта вот пуповина – криво ухмыльнувшись, кивнул на веревку.
- А мы потихонечку. Пойдем, а? Ну пожалуйста, ну солнышко. Мне страшно очень, – плаксиво и жалостливо.
- Бля.. Иди вверх вон по тому ребру. Страховать будешь через выступы. Возьми мой ледоруб. Выходи на полверевки, держи на страховке внатяжку. Постараюсь пройти с одной рукой.
- Солнышко мое! – восхищенно. – Я побежала!
- Ага, каблучки не сломай, хватит с нас на сегодня переломов, - хрипло сквозь сжатые зубы и порывы метели.
Навстречу усиливающемуся урагану, временами закрывающему видимость до полсотни метров, она поползла по скалам. Дойдя до очередного выступа, дергала веревку. Он, крепко сжимая в зубах стоны, полз за ней, потихоньку зверея. Попытался встать на ноги - так вроде бы легче. Дышать почти не мог, каждый вздох как поворот кинжала в груди. На такой высоте дыхания всегда не хватает. А тут даже и не вздохнуть, как следует.
- Вверх, вверх, вверх. Еще, еще, осторожно, там лед. Сорвусь - ей конец. На колени, ползти. Какой впереди камень огромадный и сволочной. Справа – лед. Слева – снег. Я без кошек. Пойду слева. Зарылся с головой. Сука. Полный рот снега. Она тянет веревку изо всех сил. Оставила бы. Так и сама вымотается в жопу. Зачем? Шла бы одна. Пройдет легко. Отстегнуть веревку – не поможет, все равно попытается тащить меня. Нафига - отрывки мыслей в разбитой голове.
- Солнышко, прошли! Первую веревку! – сквозь провалы памяти ее радостные вопли – Еще немного. Ну, давай!
Дальше он помнил урывками. Веревка, скалы, ее кошки, сыпящие ледяные крошки в глаза, камни и снег, пощечины по помороженной морде, рывки страховки, небо. Такое синее и близкое… Такое близкое… Желанное. Рывки за капюшон. Мат трехэтажный. Кто тут? Чей мат? Она? Не может быть. Так хорошо лежать на спине. Лучше и не надо. Тепло - то как…
- Вставай, – и как удар током, шлепок маленьким крепким кулачком по забинтованным переломанным ребрам. - Вставай, бля, ленота!!!
-Ааааааааа!!!! - взревел он от боли и открыл туманные глаза. – Ты что? Где мы?
- Вот, плидурок! Сам, что ли не видишь? На ребре. Ты смог, солнышко! Ну не оставляй меня одну здесь. Я боюсь. Очень. Ну, иди, а? Пожалуйста, иди, мне так страшно!
Раскачиваясь и постанывая, согнувшись в три погибели, странник медленно пошагал по карнизам вперед к перевалу. Его уже не волновали страховка, веревка, срывы и обвалы. Он шел, как зомби, с почти отключенными транквилизаторами мозгами.
Его подруга стояла позади, внимательно контролируя каждое движение напарника, сжимая обледеневшую веревку в крохотных ручках.
- Пройди, миленький, пройди, пройди, пройди, – шептала как молитву.
Дойдя до конца смертельного ребра, он шагнул в наметенный по колени сугроб. Обернулся к подруге, обреченно улыбнулся и упал плашмя в снег, даже не пытаясь упереться здоровой рукой. Просто мордой в снег, со всего размаха. И застыл синей недвижимой куклой на белоснежном покрывале перевального поля.
***
- Вставай, вставай, очнись. Солнышко, очнись. Открой глаза!
Он что-то невнятно пробормотал в ответ, попытался встать на колени и медленно завалился на бок. Все ее дальнейшие усилия растолкать обмякшее тело были тщетными. Ветер и метель усиливались.
- Притащить спальник, палатку и накрыть. Потом за помощью, – всхлипнула странница.
Сняла с себя пуховку, укутала ей тяжело дышащее тело друга, оранжевый штурмовой рюкзачок натянула на его ноги. Рядом воткнула ледоруб, привязав к петле вытянутую из косички широкую голубую ленточку. Наклонившись к ветру, пошла по еле видимым, занесенным снегом следам, к лагерю. Шла так, как он ее учил. Неспешно, но точно и надежно. Кровь с рассеченной брови перестала течь, запеклась на морозе. Сумерки надвигались быстро и неотвратимо.
- Возьму палатку, горелку, спальники, коврики и продукты, – размышляла она, врубая в склон задники кошек. – Притащу, поставлю и согрею его. Пойду за помощью. Ночь впереди, буря. Ну и хрен с ним, - она и не заметила, что говорит вслух.
Уже качаясь от усталости и заходясь в сухом кашле, она подошла к занесенной снегом оранжевой палатке и обалдела.
Из - под тонкой ткани, заглушая ветер, раздавался громогласный храп.
- Тимон! Он еще здесь!!! – радостно. - Тимка! Тимон! Ты здесь?
Расстегнула заиндевевшую молнию, ввалилась в предбанник палатки, рухнула на край коврика и разрыдалась.
- Я не ел ничего из ваших продуктов, – ворчливо из недр спальника. – И горелку не врубал. А если вчера и хлебнул спиртяги, так у меня есть с собой сто гривен! Нима вопросов.
Через минуту проснулся окончательно.
– Шо случилось?
- Он лежит там. Весь переломанный. Наверное. Мы упали. Карниз сорвался. С ребра, – опять нервные всхлипы. – Он скоро замерзнет. У него рука сильно болит, - и опять слезы усталости и отчаяния.
- Где он? – уже жестко и полукриком, окончательно проснувшись, рявкнул приблудный.
- Дошли до перевала! Давай возьмем палату и накроем его до прихода спасателей! Замерзнет ведь!
- Каких спасателей? Тут связи нет! Идем, покажешь, – надевая вытянутые из спального мешка ботинки, проворчал Тимон. – А, вот и пожрать есть, – заметив оставленные для него бутики, проворчал довольно. – Пошли.
Через пару часов, найдя полузанесенного снегом странника, Тимон потащил его на себе к затерянной в перевальной мгле палатке. Обняв за пояс и ухватив за страховку.
Ураган разыгрался не на шутку. Ночь, вырубающий дыхание ветер и херачащая в морды снежно-ледяная пыль. Она шла рядом, подсвечивая дорогу налобным фонариком, иногда помогала, ухватившись за комбинезон друга с другой стороны. Странник временами пытался идти сам, качаясь и что-то бормоча про себя.
Палатка. Дотащили. Запихали заснеженного внутрь, разорвав в суматохе кошками молнию наружного тента. Втянули страдальца на спальники. Странник утробно зарычал и, матерясь, рухнул на живот. В свою любимую позу.
- Сейчас, сейчас, – бормотала она. – Сейчас чаю сделаем. Сейчас поедим. И сгущенки тебе нальем. И спиртовой забодяжки. Накормлю, солнышко. А утром пойдем вниз.
- Нет, нельзя терять ни минуты, – придвинувшись к обледенелому ее капюшону, прохрипел сквозь безумные хлопки полотнища приблудный Тимон. - Я врач. Реаниматор. Нам нельзя терять время. Надо срочно вниз. Похоже, у него вывих или перелом нижнего предплечья. Сломаны ребра. Еще немного – и в плече начнут сокращаться мышцы. Совсем плохо будет. Надо срочно вниз.
- Но как? Он же в полной отключке. Как? Мы вдвоем его не дотащим! Тропы никакой! А в лесу снега по пояс будет!
- Выхода у нас все равно нет. Спущусь вниз. Из леса принесу пару жердей. Сделаем волокушу, привяжем коврик, спальник и потянем.
- Потянем. Потянем, конечно. Я сама его потяну.
- Куда вы меня тянуть собрались, – утробное бормотание заснеженного тела. – Я и сам пойду. Еще не хватало, чтоб меня баба тащила. Щас, ага… - попытка странника встать на колени, стон и опять полная отключка.
- Я пошел, топи пока снег, – сгибающийся под порывами ветра силуэт Тимона исчез в метели.
Она разожгла горелку, натрамбовала в кастрюльку снега, поставила ее на баллон и влюблено засмотрелась на свое дрожащее раненое солнышко.
***
- Горы все красивы… Все. Одни сложнее, другие проще. Но все прекрасны и неповторимы. А убивают по полной, как простые, так и сложные. Это как женщины… А вон и самолет серебристый летит. Я сижу в кресле второго пилота… Низко-то как. Надо выше, выше! Заснеженные ели крылом сейчас зацепит. А почему на ветках синие джинсы привязаны? Развеваются как флаги… Выше лететь надо. Выше! Бля! Это что, у нас угон? Чтобы ниже радаров пройти? А джинсами помечен маршрут? Почему командир не берет штурвал на себя? Давай полный газ и штурвал - на себя!!! Шасси выпускай! Куда ты так низко, сука, бля, разобьемся! Выше, выше, скорее, зацепим ели крылом и разобьемся, – мерещилось мутным кошмаром в воспаленном мозгу отключившегося странника.

Пока скрюченное под спальником тело друга продолжало что-то невнятно бормотать, она вскипятила чай, засыпала в черные бурбалки несколько горстей сахара и выдавила в кастрюльку пропоротый ножом лимон.
- Пей, пей, пожалуйста, солнышко, выпей, а? – жалобно. И настойчиво. – Я кому, сука, говорю?!
Он попытался привстать, но, задурманенный транквилизаторами, опять рухнул на спальник.
Ветер на перевале совсем сдурел – он в клочья разорвал не застегнутый наружный тамбур палатки и принялся терзать нежную ткань внутреннего купола.
- Ой, бля!!! И что теперь? – обреченно простонала она, стараясь не расплескать чай из дрожащей в маленьких руках кружки. - Прижмусь спиной к стенке, напор ветра на себя приму. Скорее бы Тимон вернулся.

Как ирреальная альтернатива насилующему ураганному безумию, из метели донеслись обрывки хриплого сатанинского смеха.
- Божечка мое… – простонала она. И перекрестилась. – Это что, все? Вот так и бывает?
- Вон они, – сквозь вой ветра потусторонний голос Тимона.
- Где эта старая ленота? – хриплый каркающий смех. – Он что, опять дрыхнет?
- Паша? Етти? Откуда? Почему здесь? Глюки? Так в горах бывает, он мне не раз про это рассказывал! – перекрестилась опять.
Полог палатки распахнула огромная ручища в обледеневшей перчатке.
– Эй, где ты, старый хрен, вставай! Хватит дрыхнуть, я замерз совсем!
- Етти!!! Етти ты мое, – кинулась странница на шею ввалившемуся в палатку мужику с седой обледенелой бородой. – Етти, Етти! - только и смогла пробормотать сквозь слезы – Он умирает. Смертельно! Он совсем разбился! – и поток горючих слез в пуховку старого бродяги.
- Он - и помирает? – хриплый смех. – Ты его еще плохо знаешь! Очень плохо! - и полез напролом в недра палатки к дрожащему скрюченному телу.
- Ты чего, старый, чего тут развалился? Совсем сдурел? Отморозок ты или нет? А с кем мы на Кольский весной пойдем? Подумаешь, ребро сломал. Тоже мне новость. В первый раз, что ли? Я вот папироски твои любимые принес. «Беломорканал». Курни и вставай, Витяня!
- Не могу - стон в ответ – А ты как тут? Ты же в базовом должен быть. У тебя же колени ни к черту. Нельзя тебе на высоту. Связи ждать. Должен…
- От вас дождешься! Гляди, всего-то на пару дней одних оставил! Да тут еще у меня сон был. Про самолет падающий. Вот и решил поразмяться! Иду, гуляю, - а тут в лесу Тимон смерички ледорубом валит. Вставай, пошли, хватит дрыхнуть. Новый год вообще то! А завтра твой день рождения! Там уже все приготовлено, а ты тут валяешься. Некрасиво это, пошли! Слышь, козел раненый, а где ты такую слезливую красотульку откопал? Она меня уже насквозь промочила!
- В Приэльбрусье… Сейчас, сейчас, – странник встал на четвереньки, попытался вздохнуть и опять завалился на бок, дико рыча сквозь сжатые зубы.
- Понятно – проворчал седой бродяга. – Колеса ему больше не давать. На зубах пойдет. И вот еще что, - привлек злотовласую странницу к обледенелой балаклаве и что - то таинственно прошептал ей на ушко.
Взглянув на Етти огромными глазами, она прилегла на спальник рядом со скрюченным от боли спутником, прижалась к его дрожащей шее и зашептала.
- Солнышко, слушай, солнышко. Если дойдем до базы, то я лягу с тобой в один спальник. Ты понимаешь? – его туманные глаза начали медленно приобретать некое осмысленное выражение. – Я лягу с тобой в один спальник. После бани. И, знаешь, я не буду одеваться. Хочешь, хочешь, солнышко? Мы будем вдвоем. И я тебя отогрею. Как смогу. А я смогу! Правда – правда. Пошли, а?
Замычав и пятясь, как потерявший клешню рак, странник выполз из палатки. Покачиваясь, встал на ноги. Поддерживаемый за плечи крепкими руками двух здоровенных мужиков, похромал к лесу. Они бережно придерживали скрюченное тело, пытаясь облегчить каждый его шаг. Хотя это было невозможно – изувеченные рука и грудь причиняли страшную боль тащимому почти по пояс в снегу страннику. Это и есть – идти на зубах. Сжав зубы.
А что такое физическая боль перед ожиданием неземного блаженства? Не там, на бесконечно далеком небе, а здесь, на грешной заледенелой горе. Ожиданием не мифического кайфа, а простого, грешного и такого долгожданного! Хотя, вероятно, боль и блаженство попросту неразделимы...

На сером пасмурном рассвете, вблизи замшелых полуразвалившихся колыб послышался гул ночного лесовоза, тянувшего очередную связку девятиметровых смолистых елей. Спасение, звенящее колесными цепями по ледяной коросте горного дорожного серпантина…
***
Православное Рождество в заснеженной деревушке отмечалось с не меньшим размахом, чем католическое. Причудливо украшены гирляндами все мало-мальски высокие ели, нависающие над бурной, кокетливо обрамленной кружевами льда, рекой. По склонам гор рассыпаны крепкие бревенчатые строения – срубы, сараи со скотом, разукрашенные резными наличниками бани. Богато живет работящий горный народ.
Невесомый снег лениво сыпался на затаившийся у подножья хребта сельский рай. По голубому дорожному льду простучала шипованными копытами коренастая кобылка. В роскошную пепельную гриву заботливой рукой хозяина вплетены разноцветные ленточки. На соломенной перине саней развалился поддатый вихрастый мужик с седой щетиной. А что, Рождество, имеем право! Обгоняя четверку путников, неспешно шествующую по дороге, горец приветливо помахал им рукой.
- Вон там, за поворотом, есть классная кафешка, – голосом опытного экскурсовода продолжил свои комментарии седой бродяга, – Я там свою печень гробил каждый день. Пока вы наверху прохлаждались! Идем!

- Ой, якие гости дарагие! А хто к нам зашел! С праздничком вас, Паша! А що Вас так давно ни было? Ни захварали? – с радостной улыбкой поднялась из-за дубовой стойки симпатичная хозяйка. При влюбленном взгляде на старого седого бродягу ее пухлые щеки покрылись алым румянцем, как отсветом от яркого фартука на широких бедрах.
- Так меня и лопатой того… - пробормотал что-то невнятное Етти и принялся подозрительно внимательно изучать винную карту. На странице коньяков «Хеннеси» почему – то.
- Печень гробил, говоришь? - переглянулись путники и дружно заржали.
- Вот вам лишь бы… - незлобливо огрызнулся бродяга. – Что заказывать будем?
- А вам, как всегда, Пашенька? – подошла, скорее, подплыла роскошная полногрудая хозяйка. – Пельменьки, пампушки и бокал пыва?
- И пива! – гордо изрек седой бродяга – И водки! На всех! Побольше. Двести грамм. Нет, двести пятьдесят! Гулять - так гулять! Имеем право. И в графинчике.
Вдыхая запах залитых сметаной дымящихся пельменей, однорукий странник разлил здоровой рукой по трем рюмкам ледяную водочку. Себе наливать не стал.
- Слышь, хохлятский дохтур, а какого черта мне в больнице антибиотиков накололи? Я что, потею или воспаление где? – яростно прошипел Тимону странник. – Вот сейчас буду на трезвяка пельмени жрать. Как плидурок какой!
- Это что бы ты и дальше потел, – заржала троица. – Знаешь, кто не потеет?
- А ты пыва глотни, бульбяшь однорукий, – милостливо разрешил приблудный. – Глоток не повредит.
- И на том спасибо! Да и вообще, за все вам спасибо! – проворчал странник, отводя глаза. – За вас!
Звонко чокнулись, выпили и жадно набросились на ядреные ароматные пельмени.
***
Темнело. Улицы деревушки засветились матовыми фонарями, елочными гирляндами и разноцветными витринами многочисленных лавочек - магазинчиков. Точно как в мультяшных сказках. Возле автостоянки было многолюдно, проходили последние заиндевелые автобусы, спешащие через перевал в далекий город этим рождественским вечером.
- Ну что, Тимон, нам пора, – проворчал старый бродяга, завидев очередной, натужно выползающий из-за поворота, автобус. – Вот ваши билеты, ребята, на утро. Поезда из города у вас – завтра вечером, в пять и в семь. Так что успеете. Да, вот еще – видите вон тот домик с санями во дворе? Топайте туда, я с хозяйкой договорился. Да, там такая хозяйка, ммм! Да… О чем это я? А, так мы с Тимоном там комнатку снимали, до завтрашнего утра оплачено. Удобства, правда, во дворе. Тут, блин, все переполнено, лыжный сезон в разгаре, так что звиняйте, хлопцы! Зато банька уже топится!
- Тебе париться вообще нельзя. Ни-ни! – обняв странника за здоровое плечо, не удержался сказать на прощание гадость Тимон. – Созвонимся. Адрес в нете я тебе написал. Ну, давай, болезный, до встречи!
- Пока, слезливая, – седой бродяга обнял непривычно маленькую без пуховки фигурку. – Летом с нами на сплав пойдешь, Елена Прекрасная?
- Пойдууууу… – всхлипнула она, прижавшись к бескрайней груди старого бродяги.
- Опять! – заворчал тот, неловко чмокнув странницу в затылок. – На северных реках и без тебя воды хватает! – и довольно заржал над своей удивительно остроумной шуткой.
Автобус, прощально моргнув задними фонарями, потянулся по склизкой стеклянной дороге к черному ночному перевалу. А странники пошагали в гору к сказочной заснеженной избушке.

Вдоволь напарившись и наплескавшись в пропахшей березовыми вениками бревенчатой баньке, вышли на темный морозный двор. Она, закрутив золотые волосы в клубок над раскрасневшейся головкой, прижимала к купальнику мохнатое полотенце, любезно предоставленное гостеприимной хозяйкой. Он растирал невесомым снегом дымящееся на морозе тело. Насколько мог, одной здоровой рукой.
- Спинку, спинку мне потри, – весело подкатил к подруге. – Не достаю я сам! Как ты до своего комбеза!
- Ну, я тебя сейчас, – звонко засмеялась она, и, набрав полную пригоршню пушистого снега, принялась натирать незабинтованную часть его спины. Талый снежок сбегал парящими струйками с мускулистого тела в черные плавки. По мере того, как исчезал в ладошке снег, ее движения становились все медленнее.
- Ты что, воробушек? - повернулся к подруге. – Замерзнешь!
Но, увидев ее ждущие туманные глаза, осекся на полуслове.
- Замерзну. Без тебя. Ты помнишь, что я обещала? Помнишь?
- Да что ты! Это же там…
- А это – здесь. Пойдем в дом, – и приказом. - Пойдем!
В центре теплой уютной комнатки стояла крепко сколоченная кровать, накрытая по деревенскому обычаю огромной пуховой периной. Гигантских размеров, под стать перине, возвышалась в изголовье пара подушек. Сквозь мутное окошко с улицы пробивались лучи фонарного света, причудливо преломленные стекольной изморозью.
- Смотри, как оконные лучики нас освещают, – хрипло прошептал он. – Помнишь, как тогда, в палатке, когда горелка гасла. Так же вот…
- Помню, – таинственно прошептала она, подходя к нему и глядя прямо в глаза. – Все помню. Ложись на спину. Ложись, я кому говорю!
- Ты уверена? Ты же про спальник говорила. А тут – перина.
- Я кому сказала, – так же твердо и непреклонно, подняв маленький сжатый кулачек. - Мне что, положить тебя силой?
- Не надо, – обреченно. – Я сам, – и лег навзничь на широченную кровать...
***
Странник, как всегда, проснулся затемно. Рядом, на здоровом плече, безмятежно и сладко, посапывала его милая спутница. Горячей невесомой ручкой нежно обнимала друга за поясницу, чуть ниже бинтов. Во второй сжимала его ладонь, крепко прижав к пухлым израненным губам. На милом поцарапанном лице в зябком оконном свете застыла спокойная полуулыбка.
Он мало что помнил в ту ночь. Золотистые ароматные волосы, гибкое, горячее, сильное тело, жар ее дыхания и полузакрытые глаза…
…Закричали вместе, это он еще помнил. Она - от восторга, он - от восторга и нестерпимой дикой боли. Боль и блаженство неразделимы…
А это очень хреново, когда сломаны три ребра. Точно вам говорю…
***
Прощались на крытом перроне обшарпанного вокзала, возле ее заснеженного синего плацкартного вагона.
- Как ты с одной рукой и с рюкзаком? – тревожилась она - Как в вагон поднимешься? Может, попросишь кого помочь? Чтобы рюкзак подняли?
- Шутишь опять. Я с одной рукой даже на ребро поднялся! Помнишь?
- Помню, – голос ее становился все тише и жалобнее. Положила руки ему на плечи. - Все помню. Я тебе напишу. Можно?
- Конечно. Обязательно. И еще, возьми это на память, Солнышко. – вложив ей в крепкую теплую ладошку малюсенький сверток - Але, гараж, только не зареви!
- Не будууу… - тихонько и безнадежно горько всхлипнула она.
Оттолкнув странника, резко развернулась и, как кошка, взлетев по ступенькам вагона, исчезла в его теплом и душном чреве.
Постояв с минуту под пристальным взглядом любопытной проводницы, странник развернулся, поправил здоровой рукой рюкзак и захромал в здание грязного провинциального вокзала.
Как зомби, мало что замечая вокруг себя, зашел в привокзальный бар, заказал двести граммов водки и стакан томатного сока. Потом что-то вспомнил, тряхнул головой, залпом выпил сок и грустно посмотрел на граненый запотевший стакан.
- Прости, водочка – прошептал про себя, развернулся и тихо побрел в многолюдный суетливый зал ожидания.
Маленький грязный бомж в нелепых расшнурованных ботинках, давно наблюдавший за странником с углового подоконника зала, суетливо подбежал к барной стойке. Дрожащими руками схватил непочатый стакан и припал к нему жадными судорожными глотками. Обалдев от нежданной удачи, вернулся на свое пригретое место. И сквозь проковырянную в оконной изморози дырочку долго и недоуменно провожал мудрым взглядом медлительную, слега сутулую фигуру странника. Одиноко уходящую в кишащий людьми привокзальный гадюшник.

***
Она стояла в прокуренном тамбуре, отрешенно глядя на исчезающие за мутным обледенелым стеклом далекие привокзальные фонари. Вышла из купе, стесняясь вагонных соседей - жемчужины слезинок мокрым ожерельем сыпались по обветренным щекам. Монотонный перестук колес постепенно успокаивал, она подняла ладошки к заплаканным глазам, пытаясь хоть как-то угомонить эти непослушные плаксивые создания.
Разжала судорожно сжатые пальчики, вспомнив про таинственный прощальный сверток, развернула розовый пакетик и невольно рассмеялась. – И где же он взял? На ладошке лежал новый тюбик французской помады. – Chanel!
Вот это да!
И ее мокрые, небесной синевы глаза непроизвольно осмотрели темный тамбур как бы в поисках несуществующего, но теперь такого необходимого, зеркала…