Совки

Совки

Ледопад переливается всеми оттенками серебряного цвета в зависимости от времени суток, положения солнца, облаков на небе. Ранним утром, когда серый рассвет еще только начинает сме-нять уходящую ночь, он выглядит, как огромная куча старого грязного алюминия, бесформенного и столь неуместного среди розовеющих вершин. Позже, когда день вступит в права, начнет про-сматриваться рельеф - разрывы трещин, бастионы отдельных ледовых глыб, стены, наподобие кре-постных, причудливые башни и башенки. Цвет ледопада меняется, и теперь он смотрится скорее сделанным из серебра, чем из алюминия. В разных местах вспыхивают яркие, играющие на солнце блики. Точно такие же можно увидеть на новых, только что отштампованных монетах. Ближе к вечеру, перед закатом, он кажется сделанным из благородного черненного серебра – блестящие яр-кие тонкие узоры выступают из-под общей темной массы.
Солнце село, и ледопад вновь стал превращаться в огромную груду невзрачного алюминия. Я сидел около палатки, наблюдая за метаморфозой оттенков. Чай остывал быстро - горячий, обжи-гающий во время первых глотков, становился совсем холодным, когда приходило время откиды-вать голову, чтобы последние капли вытекли из кружки. Пить уже не хотелось, но нужно было осилить третью кружку, чтобы "завести гидробудильник". Вообще-то, я так не делаю - в группе всегда найдется человек, который разбудит всех вовремя. Но к соло-восхождениям это не относится. Здесь все только сам. И что делать, если с детства, еще со школы, приучил себя не слышать будильника? Вот и приходится добиваться, чтобы созданный с вечера дискомфорт разбудил в три часа ночи.
За ледопадом располагалось небольшое ровное плато, изрезанное трещинами, но к счастью бесснежное. Иначе маршрут превратился бы в хождение по минному полю. С той лишь разницей, что на минах подрываются, а в трещины проваливаются. Когда некому страховать, то обычно до "конца биографии".
Чай закончился, отсветы солнца еще прогуливались по снежным вершинам хребта, но прохлада уже чувствовалась. Пуховка явно оказалась кстати. Прибрав посуду, я поднял бегунок молнии под самый подбородок - вечерний бриз потягивал уже всерьез. В последний раз начал просматривать маршрут, усевшись поудобнее. Когда залезу в ледопад, совсем ничего не стану видеть, а с плато картина будет выглядеть по-другому.
Верхняя часть ледника плавно уходила вверх от плато к стене - основной части маршрута. Во-семьсот пятьдесят метров вертикальной скалы, потом длинный гребень на вершину. Она считается непокоренной. Потому что нет подтверждений, что до самой высокой ее точки добрались люди. Девятнадцать лет назад с нее не вернулся мой отец.

* * *

С Балясиком мы подружились в выпускном классе. Хотя сказать, что стали закадычными друзьями, нельзя. Балясик учился в параллельном и жил в соседнем доме. По жизни мы пересека-лись очень мало - слишком уж в разных плоскостях она протекала у нас. Я в раннем детстве носил-ся по двору до тех пор, пока домой не загоняли родители, однако Балясика встречал редко. Чаще всего он просто шел к своему подъезду, отстраненный от наших детских забав. Если это происхо-дило зимой, то метнуть снежок в его спину считалось делом благородным и очень забавным. Баля-сик, обернувшись, так смешно пытался понять, кто же наградил его снежным подзатыльником. А мы замирали, сохраняя совершенно невозмутимый вид до тех пор, пока Балясик не отворачивался и шел дальше. И тогда в спину ему летел громкий смех. Особенно преуспевал в этом упражнении Кромвель - Сашка Кровелев, одноклассник Балясика.
С Кромвелем мы нашли друг друга с первого дня, едва я переехал сюда, когда мои родители получили квартиру в этом доме, который еще вместе с тремя, неотличимыми, как братья-близнецы, составлял наш двор.
В одиннадцать лет озорство и хулиганство еще не различимы, потому мы с удовольствием вкручивали мокрую промокашку в плафоны, запускали ракеты снаряженные порохом из патронов для строительного пистолета, которые иногда удавалось найти на соседней стройке, или подли-вали глицерин в горочки марганцовки. Только по малолетству я не замечал, что если в выключении лампочек вследствие высыхания промокашки меня интересовал сам процесс имитации перегорания, то Кромвеля исключительно сорванный урок. Ракету ему хотелось запустить непременно в какую-либо цель, лучше всего в форточку, а вспыхнувшая горка марганцовки должна была обязательно напугать бабушек на лавочке.
Через два года, когда погиб мой отец, между нами с Кромвелем уже существовала отчетливая дистанция. Раскололся на отдельные осколки и наш дружный дворовый коллектив. Кромвель с тремя-четырьмя пацанами по-прежнему видел смысл жизни в шалостях, теперь уже не таких без-обидных, иногда откровенно терроризируя соседей по двору. Меня он не трогал, хотя уже позже я понял, что это не по старой дружбе.
Кромвель не любил рисковать, но в секцию бокса ходить ему было лень. Хотя даже не в этом дело, больше всего на свете он не любил быть смешным. А смешными и неуклюжими нас сделали на первом же занятии. Он не смог пережить этого в отличие от меня.
Из секции я ушел через три года, уже в пятнадцать. Тренер говорил - зря! Свинг слева отлич-ный, а характер, так просто вообще редкий. Правильно говорил любимый мой Иван Николаевич. Только в одном ошибался. Он ведь считал, что характер - это встать, когда несколько раундов из тебя грушу делали. А то, что не испытываю никакой радости, врезав другому пацану, товарищу своему по спорту, на два раза больше, чем он мне, Иван Николаевич считал блажью.
Не то, чтобы совсем не честолюбив, но для победы в боксе противник должен стать врагом, хо-тя бы на время. А творить врагов по заказу - не мое это.
История с Балясиком произошла еще через полтора года в самом начале осени, когда мы стали учениками самых старших в школе классов. На первом же уроке биологичка просто достала до пе-ченок. У нас с ней многолетняя любовь, еще с ботаники. Теперь придется зубрить биологию, чтобы не схлопотать пару в четверти. С этими грустными мыслями я вошел во двор, возвращаясь из шко-лы. Картина, которая сразу бросилась в глаза, показалась скорее привычной, чем из ряда вон выхо-дящей. Кромвель, выкрутив руку Балясику, нагибал его к клумбе. Двое его дружков подхихикива-ли, сплевывая сквозь зубы.
- А сейчас ты станешь у меня землю жрать!
Нет, с этим рано или поздно надо что-то делать. В школе говорили, что вчера он ударил по ли-цу Надьку Исакову. Конечно, лезть в чужие драки, не разобравшись, кто прав, кто виноват - по-следнее дело. Но представить, чтобы Балясик сделал такую пакость Кромвелю, чтобы тот имел право заставить парня жрать землю, невозможно даже в бреду!
Сделав три быстрых шага вперед, я абсолютно неэстетично влепил мощнейший пендаль точно под копчик нашей грозе двора. Удар получился на славу. Уронив в траву Балясика, Кромвель поле-тел вперед и воткнулся в клумбу, застыв с устремленным в небо задом.
- Он сегодня успел пообедать в школе! - мое обращение к торчащей из клумбы заднице выгля-дело очень комично, но Кромвелю было не до смеха. - Может попробуешь покормить меня!?
У него не было выхода. Кромвель становился никем, сразу и навсегда, если бы простил этот пинок. И это понимали все. Поднявшийся Балясик подошел ко мне, молча забрал папку и отошел в сторону.
Хотя улица и учит разным приемам, Кромвель не продержался и минуты, однако, довольно бо-лезненно заехал мне по надкостнице. Поднимался он медленно, держась за печень.
- А вы чего стоите? - резко окрикнул дружков. - Ждете, когда он вас заставит клумбу схавать!?
Теперь на меня надвигались трое. Балясик прислонил мою папочку к столбу, положил рядом очки и встал рядом, пытаясь скопировать мою стойку. Вот он, настоящий характер, Иван Николае-вич! У меня-то отличный свинг слева, да и "двойка-шаг назад-тройка" до автоматизма доведена. А у этого что в арсенале, кроме выращенного чувством справедливости - так надо!?

* * *

Кромвель затих, как-то сразу потеряв авторитет. Он не стремился взять реванш, хотя в тот день нам тоже досталось прилично. На Балясика смотреть было страшно. Этот гигант силовых едино-борств, с плечами шириной в ручку от швабры, умудрился намертво вцепиться в ногу одного из не самых добрых молодцев нашей школы и, несмотря на несколько полученных мощных пинков, су-мел все-таки уронить того на землю. Двое остальных были врагами. Мне хорошо досталось ногой по ребрам, второй раз по надкостнице, по тому же самому месту, да в кровь оказались сбитыми костяшки пальцев.
Когда Кромвель и его партнер по знакомству с моими кулаками отказались от попыток под-няться, мне удалось с огромным трудом оторвать третьего от Балясика. Поставив его мордой к клумбе с заломленной рукой, я, столь полюбившимся сегодня приемом, закончил схватку.
Губы Балясика кровоточили, глаз отек, огромный фиолетовый синяк на кисти. Поднимаясь, здоровой рукой он держался за живот.
- Скажи мне... Миша, - чтобы вспомнить имя понадобилось время, - почему ты позволяешь обижать себя, кому ни попадя? Ты же сегодня так здорово дрался с самыми сильными пацанами школы! Почему ты даже против слабых не можешь за себя постоять?
Он поднял светлые, чуть голубоватые глаза, в которых легко читалось недоумение.
- Так то ж за себя! А сегодня я тебя прикрывал.
Утром Балясика вызвали перед выстроенной на линейку школой. Он стоял в сильно затемнен-ных очках, пряча руку за спину. А директрисса сообщала, что краса и гордость всего нашего города Михаил Балясов, пока все мы маялись дурью на опытном заводе "Новатор", изображая производственную практику, выступил на всероссийской олимпиаде по биологии, где занял второе место. Теперь он включен в сборную страны, и весной отправится в Венгрию.
В этот день Миша стал настоящим героем. Но не сообщение об успехах в биологии сделало его таковым. А мгновенно разлетевшаяся по классам весть, что Кромвель без причины напрыгнул на Балясика и схлопотал по полной программе, несмотря на то, что вместе с ним были двое из его "дробил". Этот факт явно менял мироустройство микрорайона в лучшую сторону.
Мне тоже перепало немало славы. Недостатка в хороших приятелях у меня никогда не было, а здесь число их возросло многократно. Но самое главный подарок сделал Мишка - называть его Ба-лясиком уже язык не поворачивался. Он просто подошел к биологичке, которая его боготворила, и поговорил обо мне. С тех пор, что бы я не отвечал - она молча ставила тройку, чего мне было более, чем достаточно.
К Мишке отношение здорово изменилось, он добился моего уважения, по-взрослому, что мало кому удавалось. Но закадычными друзьями мы не стали. Надька Исакова, Надя, Надюха - красави-ца наша ледяная, - сменив разом неприступность на улыбчивую приветливость, захватила почти все мое время. Она-то точно знала, что морду Кромвелю я набил в отместку за ту пощечину, которую влепил ей наш дворовый Аль-Капоне. Убеждать ее в обратном у меня не хватило бы мужества. И уж точно не было никакого желания.
Год пролетел незаметно. Уже во время выпускных экзаменов Кромвель сел за ограбление пья-ного, навсегда исчезнув из моей жизни. Надюша вдруг осознала, что наше расставание неизбежно - ехать в Питер со мной учится она не хотела, да и вряд ли ей это было по силам. У меня тоже выбор не богат - либо институт, либо армия. Ничего сказано не было, мы, разумеется, не расставались навсегда, когда Надюшка уткнулась на вокзале носом в мою грудь. Но к весне, едва исполнилось восемнадцать, она вышла замуж. Говорят удачно, по полгода проводит с мужем за границей, остальное время где-то в нефтеносных районах нашей бескрайней родины. Купила родителям шикарную квартиру, и они переехали в центр. И хотя и она, и я часто бываем в родном городе, встретиться пока не довелось. Но все может быть, неисповедимы пути ходящих по этой земле.
Мишку без экзаменов зачислили на биофак в Московский государственный университет, и с ним-то мы продолжали регулярно встречаться каждые каникулы. После института встречи стали эпизодическими, все больше и больше прирастали мы к своим городам - он к Москве, я к Питеру. И, наверное, как часто это случается, мы бы просто потеряли друг друга навсегда, если бы однажды он, через десять лет после окончания института, вдруг не появился на пороге моего дома. Но обо всем по порядку.
Северная столица ошеломила, как любого семнадцатилетнего жителя областного центра сред-ней полосы. Холодная отстраненность города, спокойствие многолюдных улиц, мосты, нависшие над реками и каналами, дворцовая архитектура центра просто завораживали. Как выяснилось, завораживать умел не только город. На седьмой день учебы возле деканата наткнулся на небольшой листок бумаги с надписью: «Секция альпинизма приглашает студентов первого курса». Дальше время и место. Я зашел туда просто из любопытства, но не смог уйти, завороженный теми отношениями, которые существовали там между людьми, принадлежащими к другому миру. В котором когда-то жил мой отец.
Альпинизм - тема в семье запрещенная. Да, конечно, я знал, что отец погиб в горах, но обсуж-дать этот вопрос со мной ни мама, ни бабушка, ни старшая сестра Ирина не собирались. Как и меж-ду собой в моем присутствии. Лишь один раз, так уж случилось.
В тот день, вернувшись из школы, я отворил дверь ключом. В коридоре и кухне мне никто не встретился - все собрались в гостиной, сквозь неплотно прикрытые двери слышались голоса взрос-лых. Мама плакала - ничего удивительного, тогда она плакала почти каждый день.
Сергей Данилович, старый друг отца, успокаивал мать, негромко, но отчетливо проговаривая слова.
- Плюнь, Аля! Наплюй жидкими слюнями! Он же урод!
- Сережа, я не понимаю, вы же вместе начинали, в одном институте, в одной секции! Как так можно!?
На столе лежал раскрытый «Советский спорт». Мать нервно прихлопывала ладонью се-роватый газетный лист. Почти сразу пришла догадка, что сегодняшние слезы матери имеют отношение к чему-то напечатанному в газете. Отдавая отчет, что это нехорошо, я все-таки замер в прихожей.
- Ну и что, Аля! Ну и что! Какой он на хрен альпинист! Он комсомольский вожак от альпиниз-ма.
- Он подонок! Почему ему дают публиковать такие статьи!
- Да, он подонок! Но он функционер федерации.
- Почему? Почему у вас такая федерация? Ты же мне говорил, что у вас самый чистый спорт!
- Спорт чистый, а федерация как у всех. Да брось ты! Кому нужно мнение это придурка?
- Прости, Сережа! - бабушка, как всегда, рассудительна, - мнение его миллионными тиражами на всю страну. Хорошо, в вашей федерации многие считают этого...
Бабушка поднесла к глазам газету, поправляя очки.
- ... А. Башталикова ... э-э-э... человеком непорядочным. Но даже в вашем альпинизме найдутся люди, которые поддержат его, иначе он никогда бы не занял такой высокий пост. Но самое главное - это миллионы обычных читателей, которые не знают кто плохой, а кто хороший.
Бабушка положила газету на стол, но палец по-прежнему утыкался в бумагу.
- А здесь очень убедительно написано, что из-за просчетов в подготовке, неграмотного выбора района восхождения произошла авария. Эту белиберду можно встретить в каждой статье, когда что-нибудь происходит в горах. Но есть момент, который отличает эту статью от всех остальных. Жутко благородная федерация мгновенно провела спасательные работы, оплатив вертолеты, что она не делала практически никогда. Но сейчас так поступить не смогла - все трое кандидаты в сборную СССР, пусть и не попавшие в основной состав команды, идущей на стену Канченджанги.
Бабушка всегда меня потрясала своей осведомленностью в делах альпинистских. Хотя никогда не бывала выше горы Машук под Кисловодском, куда, разумеется, заехала на фуникулере.
- Но самое плохое начинается дальше. Не утверждая прямо, А. Башталиков говорит, что не ис-ключена возможность, что руководитель группы Алексей Гривнев и Николай Игринцев оставили на стене раненого товарища Григория Вяльцева. Это якобы следует из местоположения найденных тел и анализа траекторий их спуска на ледник.
Речь бабушки, несмотря на сложные предложения, лилась легко. Сказывался большой препо-давательский опыт.
- И что теперь делать с этими измышлениями Виктору Гривневу, сыну руководителя группы, как ходить ему в школу, как Алевтине смотреть в глаза Женьке Вяльцевой, которая с трехлетним ребенком осталась? И чем могут помочь представители самого чистого в мире спорта?
- Я звонил Стасику. Он ведь летал со спасателями...
Голос Сергея Даниловича не внушал оптимизма.
- И что?
- Сказал, что не верит! Лешка и Никола не могли бросить Вяльцева. Да все так говорят!
- Понятно, дальше что?
- Никаких бесспорных доказательств, что это не так, он привести не может. Слишком далеко в стороне лежал Гришка, - голос Данилыча, как называл его отец, звучал глухо, - возможно перед срывом он был один. И еще, нога сломана, на нее шина наложена. Значит, сломана раньше, чем он сорвался.
Сергей Данилович замолчал. Тягостная тишина заполнила квартиру. Я замер прислонившись к вешалке с плащами, боясь издать какой-нибудь звук.
- Ты что-то не договариваешь Сережа, - в проницательности бабушке не откажешь.
- Каска...
- Что каска?
- Каска Гришина у Лешки в рюкзаке лежала...
- Как? - мама явно волновалась. - Почему?
Опять повисла тишина.
- Сережа, ты уж будь любезен, договаривай.
- А что еще? Все сказал!
- Нет, не все! Точка, откуда упал Вяльцев известна? - когда бабушка говорила таким голосом никто не смел ее ослушаться.
- Приблизительно!
- А Алеша и Коля?
- Прошли четыре веревки. Вниз и вправо. В одном месте удалось рассмотреть в трубу спуско-вую петлю, которую они оставили. Потом, видимо, упал карниз, и смел их со стены.
- То есть, ты хочешь сказать, что Алеша забрал каску у Гриши, и они вместе с Колей пошли вниз. А после этого Гриша, ползая по скалам со сломанной ногой, сорвался и упал на ледник.
- Как вы можете, Клавдия Павловна?! Я говорю, что никогда не поверю в это!
- Бабушка! - молчавшая до этого Ирина подала голос. - Этого даже Баштатов... Башталиков не смог написать!
- Я звонил в «Советский Спорт», говорил, что мы, группа мастеров спорта, готовы выступить с опровержением статьи. Мы не верим, что наши товарищи могли бросить раненого друга.
- Ну, а они?
- Сказали, что с удовольствием напечатают опровержение, если мы сможем представить дока-зательства, что товарищ Башталиков неправильно истолковал или подтасовал факты. А если у нас только «верю-не верю», то устраивать склоку на страницах газеты они не станут...
Бесшумно открыв дверь, я вышел из квартиры. В кустах за домом на лавочке дал себе волю. Мой рев и всхлипывания никому не были слышны. Из открытого окна громкий голос вождя сооб-щал об успехах перестройки, через два года окончательно добившей великую страну.

* * *

Мишка стоял на пороге, улыбаясь. Первое, что бросилось в глаза - это накачанные бицепсы, хотя плечи оставались по-прежнему достаточно узкими. Спокойное уверенное лицо, на котором тонкие очки казались недоразумением.
- Какой же ты здоровый стал, Мишаня! – я аккуратно перетащил через порог товарища по дво-ру.
- Не жалуюсь! - в свою очередь Мишка, отпущенный мной, сгреб в охапку мои бренные кости и, оторвав от земли, высоко поднял одну ногу. Однако!
- Изобрел новый способ наращивания массы мышц? Типа, сожрал таблетку - и к утру два сан-тиметра в диаметре прибавил?
- Нет, мышцы традиционным способом, через тренажерный зал, а таблетку изобрел. Витя, ты меня прости, у меня самолет через четыре часа. Я специально с симпозиума из Амстердама полетел через Питер, чтобы к тебе зайти. У тебя ничего пожевать не найдется?
Да, это не Балясик! Никаких лишних комплексов.
- Пошли на кухню! А как же так, ты даже не позвонил? Я запросто мог быть в театре. Или на Тянь-Шане.
- Ты понимаешь, как получилось – там, в Амстердаме, меня словно осенило – ты, только ты, можешь мне помочь! Адрес твой мне нашли, а телефон только старый – не отвечает. Решил риск-нуть. Ну, а если бы не застал, то созвонился бы через неделю.
- Что такое случилось? Надеюсь, не надо помочь набить морду кому-нибудь из Нобелевского комитета? Мне кажется, ты теперь с этим сам можешь великолепно справиться.
- Нет, - засмеялся Мишка, - морды у нас бить не принято. Для выяснения отношений есть дис-куссия.
- Ну как там Амстердам?
- А я его видел? Только ночью немного свободного времени; пару раз сходил в квартал крас-ных фонарей, исключительно с познавательной целью. А днем одни дискуссии, хотя мне кажется, что лучше уж морды бы били. Ты как, режимишь?
Мишка вытащил из сумки бутылку «Бордо». Не могу назвать себя знатоком, но мне по-казалось, что стоит она пару сотен евро. Видел точно такую же на Невском в фирменном винном магазине. Неплохо нынче живут биологи. Хотя, наверное, в любом деле те, кто в первой мировой сотне, неплохо живут.
- Стакан режиму не помеха. А не испортим ли мы нашу великолепную закуску, если будем пить что попало? – сделав озабоченное лицо, я кивнул в сторону скворчащей на сковороде яични-цы.
- Да не должны бы, - столь же озабоченно проговорил Миша, подхватив шутку, - я даже как-то омары этим запивал. И ничего.
- Ну смотри, под твою личную ответственность.
К делу Мишка перешел сразу, едва лишь пригубил вино.
- Представь себе, Витя, что все, что ты сейчас видишь и слышишь, записывается на магнитную ленту.
- Представил. Хотя мне ближе эс-ди-карта или обычная флешка.
- Неважно. В сравнении с размером биомемориала и флешка, и магнитофонная кассета одина-ково громоздки.
- С чьим размером?
- Био-мемо-риала, - отчетливо повторил гость, - сейчас объясню.
Мишка с аппетитом отправил в рот большой кусок, и в разговоре наступила пауза.
- Начнем с того, что теорию биомемориалов не поддержит ни один серьезный ученый.
- А ты?
- Я шалопай от биологии, потому всегда стараюсь противоречить серьезным ученым. Ладно, слушай дальше. Все, что видишь и слышишь, сохраняется в памяти. Теория биомемориалов ут-верждает, что организм создает резервные внешние копии, которые могут быть просмотрены. При-чем качество этих копий значительно лучше, чем тех, что хранятся в мозгу.
- Вот как? То есть, я сижу сейчас, вижу тебя напротив, потом могу это вспомнить и, как наяву, все увидеть и услышать. Но может случиться так, что кто-то потом подберет эту копию и увидит все, что вижу я? Так?
- Ты удивительно быстро ухватил суть. Теперь давай уточним некоторые нюансы. Во-первых, прочитать копию может только тот, кто получил эту возможность вместе с ДНК. По моим сего-дняшним предположениям это только сын или дочь. Во-вторых, одной возможности мало, чтобы ее реализовать, организм нужно настроить. Я тебе говорил, что изобрел таблетку, только она не для накачивания мышц. С ее помощью можно заставить читать биомемориалы. В-третьих, их невоз-можно прочитать.
- Отлично! Начал за здравие, кончил за упокой! Может ты просветишь, что это за биомемо-риалы? Где живут, чем питаются, как выглядят?
- Конечно. Живут они, скорее всего, везде, где ты их оставил. На остальные вопросы могу дать абсолютно точный ответ – не знаю! Предполагаю - неизвестный науке способ хранения информа-ции, созданный самой природой.
- А ты разве не наука?
- Отдельные представители, имеющие славу фантазеров и мечтательных прожектеров, не в счет. Да, я, наверное, знаю про биомемориалы больше всех. Но этого очень мало, чтобы сообщать свои знания научному миру.
- Понимаю. А почему нельзя прочитать-то?
- ДНК - кстати, не знаю, что именно в нем - передает наследнику фильтр, надежно отсекающий все остальные биомемориалы от материнских или отцовских. Но как отделить один от другого? Представь себе, ты садишься на диван, где несколько тысяч раз сидела твоя мать и одновременно начинаешь считывать тысячи биомемориалов.
- Ясно, белый шум.
- Именно. Тысячи спектров, не позволяющие выделить один конкретный.
- А я чем могу тебе помочь, Миша? Придумать, как рассортировать эти неизвестные науке сгу-стки информации?
- Да я уже все придумал. Ты двукратный чемпион России по альпинизму, сын чемпиона СССР…
Мишка говорил еще что-то, но до меня уже дошел его гениальный план. Да, он уже спланиро-вал весь эксперимент! Прекрасно понимает, что я не откажусь. И болтать лишнего не стану.

* * *

Сумерки едва позволяли отличать лед от камней, когда рюкзак, привычно пристроившись на спине, начал разогревать еще не совсем проснувшийся организм. Сегодня меня ждет трудный день. Очень трудный.
При таскании тяжелого рюкзака можно думать о чем угодно. Есть только одна запрещенная тема - тяжесть рюкзака. И тогда он становится существенно легче. Предоставив организму возмож-ность самому выбирать темп движения, голова начала наполняться воспоминаниями.
После третьего курса, когда уже закрыл первый разряд по альпинизму, во время короткой по-ездки домой, я встретился с Сергеем Даниловичем. Чтобы расспросить его о вершине, той самой, на которой погиб отец.
- Понимаешь, Витя, стена там хорошая, вполне чемпионская!
- А почему же тогда нехоженая?
- Стоит уж очень неудобно. Четыре дня по долине минимум с полными рюкзаками костылять. Потом ледопад. Считай шесть дней коту под хвост. И назад дня три выбираться. Треть отпуска. А в соседних ущельях за день под стену можно допилить. Вот и решает народ лишнюю неделю на вос-хождения потратить. Так и стоит она нетронутая, да и почти неизвестная.
- А почему отец туда пошел?
- Ты это чуть позже поймешь, Витя! Тебе пока - маршруты подавай, да побольше, побольше! Ты за маршрутами гор не видишь! Нет, я не хочу тебя обидеть, сам такой был! Ты помнишь, что для того, чтобы имея третий разряд получить второй, нужно пройти пять маршрутов?
- Да, конечно.
- Я свой второй разряд в "Джантугане" закрывал. Успешно сделал пять маршрутов за смену. Только все они были проложены на пик Серова. Местийскую хижину изучил так, что ночью ходил по ней, как по родному подъезду. И мне это казалось нормальным. А некоторым это кажется нор-мальным всю жизнь. Они прокладывают новые маршруты на вершины, на которых бывали не раз, отступая от уже пройденных на пятьдесят метров в сторону. И даже выигрывают на них медали и кубки. Им так удобнее. Они могут в любую погоду спуститься с горы по много раз хоженому, про-битому крючьями пути, они как пять пальцев знают тропу от лагеря до ночевок, могут пройти ее с закрытыми глазами. Они не тратят сил напрасно - все только для восхождения. Но... это неправильно.
Сергей Данилович замолчал, видимо ожидая моей реакции, но я не видел смысла нарушать ти-шину, чтобы высказать свое мнение. Тогда он продолжил.
- Только потом с годами приходит понимание, что ради этого не стоило бы вообще заниматься альпинизмом. Что никакая медаль не заменит нескольких минут проведенных на вершине, до кото-рой не дошагал еще ни один ботинок.
Сергей Данилович должен был быть четвертым в команде отца, но воспаление легких, подхва-ченное среди жаркого лета, оставило дома. Оставило жить. Но жить с уверенностью, что не случись этого злосчастного воспаления, все бы закончилось хорошо. Что именно его, Сергея Даниловича Ямина, не хватило там, на стене. Той самой, которую сейчас закрыл от меня ледопад, потому что я уже очень близко подобрался к его основанию.
Рассвет заставил явственно порозоветь самые кончики снежных вершин, но здесь в долине, пусть даже в самой верхней ее части, еще темно, и только светлый лед помогает уверенно искать дорогу. Надо поспешать, свет приведет за собой солнце, а значит, и тепло. Сцементированные ночным холодом многотонные глыбы льда начнут подтаивать, и нахождение в ледопаде можно будет сравнить с нахождением под артобстрелом. Конечно, не с тем, который устраивают перед атакой, а с беспокоящим постреливанием, чтобы солдаты не забывали, что на войне.
А голова, по-прежнему, жила своей отдельной от ног жизнью. Как там сейчас Мишка? У него даже палатки нет, только спальник, да кусок полиэтилена. Ни горелки, ни газа, ни посуды – одна консервная банка тушенки, да ложка и нож. Еды совсем кот наплакал, вся надежда на грибы, кото-рых, впрочем, в лесу полным-полно. Вспомнился последний вечер, когда мы были вместе. Весь день до этого Мишка тащил рюкзак, ни в чем не уступая мне.
- Ну здоров же ты, Мишаня! – заявил я за ужином. – Сказали бы в школе, что ты способен че-тыре дня по горной долине нести рюкзак равный моему, и при этом еще меня подгонять – да просто бы со смеху помер.
- Вить… я же не подгоняю.
- Да?! Не подгоняешь? Да я бы давно уже сел отдохнуть, а тут ты! И как я могу сесть, если в спину чайник дышит, можно сказать в рюкзак бодает?
Мишка вдруг захохотал так заразительно, что тоже невольно захотелось улыбнуться.
- А я… А я…, - сквозь смех проговаривал он, - иду, круги перед глазами… а сам думаю – сдох-ну, но не заставлю прогуливающегося мастера из-за меня темп сбавлять!
Отсмеявшись, Мишка вдруг стал серьезным.
- Вить, ты все помнишь, когда и в каком порядке принимать?
- Помню, не волнуйся, помню!
- Это хорошо. А то от этой тяжести рюкзачной мне кажется, что сам уже не помню.
- Не кокетничай, тебя уже похвалили. А скажи, точно изображения не увижу, только звук? Ну, когда биомемориал найду.
- Витя, - с ударением произнес мой товарищ, - мне ничего неизвестно доподлинно. У меня только есть предположения. Все, что будет на самом деле, ты должен запомнить и потом подроб-ненько описать. А то будет очень неловко перед Нобелевским комитетом.
Мой смех заметался между высоких сосен. Юмор у Мишки, что надо! Только он почему-то не смеялся.
- А как ты думал? Будешь первым человеком, который обнаружит и опишет биомемориалы. А я только теоретиком, который высказал предположение об их существовании. Потому и прошу тебя быть внимательным к нюансам.
- Да, ты чего…, - меня вдруг начала забирать оторопь, подобный поворот не мог прийти в голову никак и никогда, - это же все ты придумал.
- Не дрейфь, Витя! – точным словом он показал, что правильно уловил мое состояние. - Мне совсем не жалко Нобелевку с тобой разделить. Вот только одно меня беспокоит сверх всякой меры.
Голос серьезный, даже слегка тревожный.
- Что?
Даже замер в ожидании ответа.
- Боюсь, что не переживет наша славная биологичка, если ты лауреатом станешь!
Мы катались по поляне, захлебываясь от смеха. Хотя в самой глубине души я готов был при-знать, что так и не понял, шутил Мишка про Нобелевку или говорил серьезно. Но одно знал точно, - как мне жаль, что этот парень не занимается альпинизмом.

* * *

Из ледопада удалось выбраться только к вечеру, когда солнце уже соскользнуло за хребет. Че-тырнадцать рабочих часов отняли немало сил. Но хуже всего с акклиматизацией. Конечно, по всем правилам, мне бы перед стеной надо на какую-нибудь вершинку сбегать несложную.
Только где на это время взять? Точнее продукты, газ? И так еле доперли. Кстати, как там Миш-ка? Вчера с моей ночевки виден был дымок над кромкой леса. Теперь все - долина поворачивает, хорошо, если только с самой вершины увижу.
Ночь, как и следовало ожидать, прошла тяжело.
А под утро все свободное пространство головы заняла мама. О моем альпинистском увлечении она узнала, когда я выполнил второй разряд. Ждал жуткого скандала, но его не последовало. Мама только грустно посмотрела и, вздохнув, сказала:
- У тебя его гены.
И замолчала. Обняв ее, я уткнулся носом в светлые, подкрашенные, чтобы скрыть седину, во-лосы. Мама постояла так немного, потом отстранилась и, глядя куда-то за окно, произнесла:
- Если я попрошу тебя быть поосторожнее, ты, конечно же, пообещаешь. Потому не трать зря слова. Просто помни, что второй раз мне не пережить похороны. И если с тобой что-нибудь слу-чится, то же самое случится и со мной.
Пять лет назад, когда мне с ребятами удалось впервые выиграть золотые медали, дома устрои-ли небольшие посиделки, вроде тех, что устраивали обычно на мой день рождения. Ирина пришла с мужем, Сергей Данилович, да мама с бабушкой. Бабушка прилично сдала последнее время, с тех пор как вышла на пенсию. Понятное дело, кому пенсия шла на пользу?
Вечеринка явно не удалась. На маму накатило, и, продержавшись минут пятнадцать, она ушла в свою комнату. Красные глаза не оставляли сомнений - мама ушла плакать. Мне хотелось пойти за ней, успокоить или просто дать поплакать в мое плечо, но бабушка остановила.
- Лучше потом, - негромко сказала она, легонько коснувшись моей руки. Взяв на себя обязан-ности хозяйки, она старалась делать вид, что ничего особенного не произошло. Но Ирина, пообе-щав зайти завтра, вместе с мужем быстренько убежала - у них были билеты на Юрского. Вскоре ушел и Сергей Данилович. Бабушка, заглянув в спальню, вернулась ко мне, плотно закрыв дверь.
- Задремала! Ну пусть, оно и к лучшему. Ты не думай, Витенька, она, можно сказать, совсем уже не плачет. Это просто сегодня так сложилось.
- Ба! Ну сколько же можно убиваться? Отца ведь все равно не вернешь!
- Не вернешь, это ты верно подметил. И она все понимает. Только боится сильно.
- Чего боится?
- Бесчестия. А вдруг кто-нибудь найдет неопровержимые доказательства, что оставили они Вяльцева.
- Что же такое говоришь? В сыне сомневаешься?
- С чего ты взял? Сейчас, конечно, все забылось. И вряд ли кто станет ворошить прошлое. Но она не в состоянии понять это. Каска в Лешином рюкзаке, шина на ноге у Гриши четырнадцать лет не дают ей, да и мне, покоя. Скажи, новоявленный чемпион, можешь сделать что-нибудь? Ну, кро-ме общих слов?
- Вряд ли, ба! Туда же команда нужна. А кого сейчас уговоришь идти в медвежий угол, когда за это время можно в Гималаях на Аннапурну подняться?
И вдруг все так неожиданно случилось. Конечно, биомемориалы отца можно поискать и в дру-гом месте, например, на западной стене Кюкюртлю, но с чем-чем, а с выбором маршрута у меня проблем не было.
Из спальника я выбрался за час до рассвета. Первая таблетка была синенькой. Четыре осталь-ных принимал через каждые полчаса, последнюю - когда уже коснулся руками скал, взлетающих вверх, как стена трехсотэтажного дома. Теперь, через пять часов, согласно Мишкиной теории, я могу считывать биомемориалы отца в течение четырех дней.
Лазание в одиночку, или как принято говорить соло, занятие на редкость трудоемкое. Если при работе нормальной связки первый устанавливает точки страховки, а второй их снимает, то мне приходилось подниматься, спускаться, снова подниматься, а затем еще и вытаскивать рюкзак.
Погода, к счастью, стояла хорошая - устойчивый антициклон расположился над всем районом. Но это горы, и как говорил Сент-Экзюпири, нет в мире совершенства. После обеда скалы заметно дышали теплом, пересохшие губы не удавалось смочить жестким языком, колом торчащим во рту. Но воды у меня всего четыре литра, и не видно, как пополнить запасы.
Пока меня не очень волновало, что никаких признаков биомемориалов обнаружить не удалось. Слишком много вариантов для начала маршрута, другое дело там, выше, где начинается пояс кар-низов, мощными балконами нависающий над нижней частью стены. Проход видится только по гладкой, почти вертикальной плите. Наиболее перспективное место для поисков.
До плиты добраться не получилось, хотя работал весь день по-взрослому. Ночевал в гамаке, подвешенном на крючьях, поскольку полку удалось найти только для горелки.
Выспаться опять не смог. Так всегда бывает, если днем замучила жара, то ночью обязательно будет донимать озноб. Проснулся я с ломотой во всех мышцах, остальные ощущения ничем не ус-тупали состоянию тяжелого похмелья. Но годами наработанные рефлексы брали свое. Через пят-надцать минут кружка кофе заняла свое место в руке. После пятого глотка, как это часто бывает в горах, мне стала известна формула абсолютного счастья. Нужно субъекта, мечтающего обрести это самое счастье, поместить на куда-нибудь на стену. Так, чтобы мерзнуть всю ночь, а под утро, когда уже зуб на зуб не попадает, дать кружку горячего кофе, сооруженного из гранулированного порош-ка и воды, закипающей при температуре восемьдесят градусов. Все.

* * *

- Левее, чуть ниже! - голос явственно прозвучал с полочки, пятью метрами ниже.
С этой плитой я уже забыл обо всем на свете. Гладкая, почти вертикальная, с зализанными за-цепками, она дважды заставляла меня отступить. Риск срыва становился слишком высоким, прихо-дилось спускаться на полку, искать новый вариант. Подобный оборот дела сильно расстраивал, темп движения оставлял желать лучшего. В третий раз я выбрал путь по левому краю, но опять на-чал испытывать серьезные трудности. Мне требовалось хорошая зацепка, чтобы поставить, нако-нец, нормально ноги и дать им поработать. Перекинув корпус вбок, вытянул руку, которую ребята из нашей команды в шутку называли телескопической.
Что-то неуловимо изменилось, будто на глаза мне накинули желтоватый фильтр. И тут же про-звучал голос. Я узнал его сразу, хотя не слышал почти двадцать лет. Тогда дядя Коля бывал у нас почти каждый день. И дядя Гриша, и дядя Сережа, который позже стал для меня Сергеем Данило-вичем.
Зацепка оказалась великолепной, словно за дверную ручку взялся. Выход к вертикальной тре-щине, уходящей на следующую полку над плитой, был открыт. А сама трещина – это только дело техники. Но теперь меня сильнее всего интересовало другое. Неужели это биомемориал!? Неожи-данно нахлынувшее волнение выплеснулось потом в ладонях – крайне неприятный вариант во время скалолазных упражнений.
Отпустив зацепку, вернулся в исходное положение. Руки поочередно побывали в мешочке с тальком, висящим на поясе за спиной, и моя боеготовность восстановилась. «Ну и что, что биоме-мориал? - мысленно успокаивал я себя. – Подумаешь, первый человек, который его прочитал! Все предсказал Мишка. Если по-честному, то это он прочитал, а у меня только роль инструмента, с по-мощью которого получилось сделать это!» Но справиться с нервами удавалось с трудом. Если вду-маться, то это намного важнее для человечества, чем впервые подняться на Эверест!
Более-менее успокоившись, я вновь потянулся к зацепке. Мир вокруг опять слегка пожелтел, но голоса не было слышно. Несколько озадаченный, пошарив рукой по разным местам скалы, вер-нулся на место. Еще одна попытка тоже не принесла успеха. Ладно! Работать пора, не торчать же здесь до ночи.
У начала трещины голос Игринцева раздался вновь.
- Молодец, Лешка! Дальше как смотрится?
- Проблем не вижу! Трещина ходимая, готовьтесь к подъему!
Последний голос, абсолютно незнакомый, прозвучал, как показалось, прямо за спиной. Но он не застал меня врасплох. Мгновенно сообразил, что так звучал для отца его собственный голос. Что ж, надо будет привыкнуть!
Аккуратно заложив в щель «стоппер» и прикрепившись к нему карабином, я вывесился на са-мостраховке, стараясь максимально отодвинуться в сторону. Мир обрел нормальный цвет. Возвра-тился на место. Желтизна появилась, а голос не зазвучал! Что же это получается – биомемориал ис-чезает, после первого же считывания? Нет, не исчезает! Это как воду из стакана выпить. Стакан остается, но напиться больше нельзя. Интересно! А ведь Мишка даже и не знает!
Остаток дня принес мне удовлетворение – уверенное продвижение вверх радовало. Организм, хоть и не полностью, но все-таки акклиматизировался, вечерние головные боли исчезли. Поэкспе-риментировав еще несколько раз, счел полученные результаты подтверждением гипотезы «пустого стакана».
Конечно, мне ученым не стать, и все нюансы их работы до конца не понятны. Но то, что принесу Мишке, надеюсь, сможет продвинуть его работу на принципиально другой уровень и за-ткнуть всех его противников – «серьезных ученых». А мне нужно решить другую задачу – понять, что же произошло с группой отца.
Ночью, наконец, удалось хорошо выспаться, хотя в самом ее начале грохот то ли от камнепада, то ли от летящего льда несколько раз будил меня. Но мой ночлег на полочке был прикрыт надеж-ным карнизом, под который ничего залететь не могло, и, не видя причин для волнения, я спокойно засыпал.
Еще день спустя бивак мой находился под самым гребнем, длинным, но уже менее сложным путем, чем по стене, выводящим на предвершинный взлет, на той же самой полочке, где ночевала группа отца. Только они пришли сюда за два дня, мне понадобилось три.

* * *

- Твою мать!
Резкий вскрик отца, в сочетании с грохотом камней, упавших здесь девятнадцать лет назад, ко-торый ударил в мои уши, разом разрушил предпобедную идиллию.
До вершины оставалось две веревки по не самому сложному гребню. А потом длинная дуга в обход мощной ледовой башни по некрутому фирновому полю, после которой «усталые, но доволь-ные восходители покоряют вершину», как сказал один очень известный журналист. Кстати, у ледо-вой башни светло-салатным и бледно-голубым цветом сияли свежие отколы, размером с восьми-подъездную шестнадцатиэтажку. Вот кто мне спать не давал позапрошлой ночью!
По гребню я шел очень быстро, иногда, слегка рискуя, пренебрегал страховкой. Оставался по-следний день, с завтрашнего утра Мишкины таблетки уже не действовали. Но, несмотря на все мои усилия, чувствовалось, что команда отца шла быстрее. Биомемориалы попадались на каждом шагу, поскольку гребень был достаточно узок. Став делом обычным, они проходили мимо моего сознания, увлеченного работой, пока один вдруг не привлек внимания.
- Погода портится, смотри, какая туча из-за гребня выползает! – однако в голосе не слышалось особенного беспокойства. Мне было очень странно смотреть на абсолютно голубое небо и слы-шать, что по нему из-за гребня ползет туча.
- Ничего, Гриша, - отозвался Игринцев, - успеем, совковым ходом.
- Каким?
- Совковым! Нашим, рабочее-крестьянским. Доперестроечным. Слышал новое молодежное словечко – совок?
- Нет, Никола, отстал от жизни. Просвети.
- Совком называется все советское.
- Шампанское тоже?
- Нет, шампанское эти, «антисовки», любят, потому делают исключение в своем презри-тельном отношении ко всему совковому.
- А советские люди?
- Сплошь совки! – засмеялся Игринцев.
- В общем, Гриня, - вмешался отец, - совков от несовков отличить просто. Когда женщина в трамвай с ребенком на руках входит – все совки до семидесяти пяти лет вскакивают и норовят ме-сто уступить. А те, что оттопырив губу, презрительно смотрят на вскочивших – это уже не совки.
- А-а-а…, - протянул Вяльцев, - понятно! Жаль, что здесь на вершину трамвай не ходит. А то зашла бы к нам женщина с ребенком, сразу бы ясно стало, кто из нас совок, а кто уже не очень.
Похоже, здесь они отдыхали, собравшись вместе, а еще через тридцать метров я наткнулся на резкий вскрик отца. Не нужно быть опытным альпинистом, чтобы понять - произошла серьезная авария.
- Что!? Что случилось!? – голос Игринцева сильно встревожен.
- Никола! Гришка улетел! – кричал отец.
- Как!? Куда улетел?
- Плита рухнула вместе с гребнем! Подходи быстрее, нужно к нему спускаться.
Я замер, боясь потерять биомемориал. Через минуту услышал прерывистое дыхание Игринце-ва.
- Где?
- Вон висит вверх ногами! Он, кажется, на стене за что-то зацепился, страховка не натянута.
- Гри-ша! Гринь-ка! – Игринцев орал во всю мощь своих легких.
- Нет, бесполезно! С него рюкзак свалился. Давай быстрее к нему!
- Понятно, Леша! Пошел!
- Аптечка с тобой?
- Конечно, как всегда!
На минуту наступила тишина.
- Лешка! Жив он! Болевой шок! И нога сломана! Она в расщелину попала! Гришка на ней ви-сит!
- Понял!
- Леша! Готовь нам спусковую систему! Сейчас достану его из расщелины, а ты опустишь нас на полку!
Внизу, на расстоянии одной веревки видна полочка, почти горизонтальная, метра два шириной. В сравнении с теми, что встречаются на этой стене, так просто аэродром. Конечно, логично спуститься туда.
Через две минуты я слетел на полочку. Считывая биомемориал, понял, что отец добирался сю-да часа за полтора.
- Как он?
- Нога, конечно, ни к черту! Перелом со смещением, считай, на коже висит. Остальное более-менее, побился слегка, но это мелочи. Промедол вколол. С айсбайля клювик снял. Помоги мне ручку вместо шины наложить.
- Давай!
На некоторое время воцарилась тишина.
- А что у Гришки в рюкзаке было?
- Палатка, горелка, разумеется, спальник, пуховка и …
- Чего замолчал?
- Продукты.
- Все?
- Почти. У меня плитка шоколада шестьдесят граммов. Думал, на вершине съедим.
- Понятно. А вода?
- Лешка! Какого черта ты спрашиваешь? Сам что ли не знаешь? Нам до снега сто метров оста-валось! Всю выпили вечером, на утро только по кружке оставили!
У меня тоже самое. Воды ни капли. Знал, что после обеда на снегу буду.
- Да знаю, Коля, знаю! Это я думаю так! Как вниз пойдем?
- Что значит, как?
- Прямо здесь? Или на гребень вернемся – и назад, по старому пути?
- Лешка! Ты что? Опять думаешь, что ли? Помнишь, какие там скалы, когда в обход жандармов идти? Дело не в том, что они непроходимы с Гришкой на спине. Мы до темноты с гребня убраться не успеем. А к утру нас просто сдует оттуда! Смотри, что с погодой творится! И ветер поднима-ется. А здесь, какая-никакая…
- Все! Все, Никола! Угомонись! Мне нужно только было понять, что у нас мнение сходится. Все, работаем!

* * *

- Ты как, Гриша? – застуженный голос отца перебивал кашель.
- Лучше всех.
Слова с трудом прорывались сквозь свист ветра. Ну и погодка же у них там!
- Ребята! Вы что, совсем офигели! Зачем вы меня в спальник запихали, да еще пуховкой сверху закутали? Сами-то в чем сидели?!
- Гриша, - голос Игринцева едва слышен, погода разбушевалась не на шутку, - чего ты буя-нишь? Нам же легче. Можем встать, согреться, попрыгать.
- Никола, ты мне баки не заливай! Небось, всю ночь прыгал!
- Ладно, ребята, хватит спорить. Пошли!
- А никто и не спорит. Пошли, так пошли. Нам-то чего: нищему собраться – только подпоясать-ся. А что, командир, это классная система восхождения – жратву, горелку, газ, палатку носить не нужно, как здорово рюкзаки полегчают! С утра никакой возни с едой, вечером тоже – отоспаться можно.
- А главное, не нужно писать, - хмыкнул отец, - раз не пьешь, то и не писаешь.
Нормальный ход, ребята! Они ночевали сегодня на полочке без палатки, ухудшившаяся погода явно донимала их ветром и холодом. У отца и дяди Коли на двоих только один спальник и одна пуховка. О том, чтобы выспаться в таких условиях, даже речь не идет, - дотянуть бы до утра. А они ведут себя, словно на городском пляже отлеживались!
Какая-то странная двойственность овладела мною. С одной стороны, конечно, это дядя Гриша, дядя Коля, отец, а с другой стороны, обычные альпинисты высокого класса, как ребята из моей ко-манды. А может ничего удивительного? Я же сегодня им ровесник.
Беспокоило, что они за полдня прошли только четыре веревки. Скорее всего, это показатель, что погода еще хуже, чем мне она видится.
Солнце уже начало клониться к западу, напоминая, что у меня способность к считыванию био-мемориалов на исходе. Заложив семь веревок, на которые ушло около двух часов, оказался на пол-ке, где даже раньше, чем начал читать биомемориал, понял, что здесь была ночевка. Два покрытых лишайником крюка торчали из трещин на расстоянии метров пяти друг от друга. Наверняка, между ними натягивались перила, чтобы обеспечить страховку во время ночлега.
Беспокойство охватило всерьез. Только семь веревок за день! Это очень мало! Ладони вспоте-ли, когда дошло понимание, что они движутся черепашьим шагом. Мне стало страшно за них!
Наверное, кто-нибудь решит, что у меня поехала крыша от жары и перегрузок. Да, конечно, я точно знал, что они погибнут! Что не пройдут эти оставшиеся четыреста метров вертикали. Но ша-гая по их следам, читая биомемориалы, я жил вместе с ними! Жил!! И больше всего на свете мне хотелось, чтобы случилось чудо, чтобы я оказался с ними, чтобы смог подставить спину.
Солнце уже свалилось за хребет, оставалось час-полтора до полной темноты. А мне очень нуж-но разобраться, что же произошло. Пока понятно, что на второй день после аварии они прошли очень мало. А мало ли? На холодном обжигающем ветру, несущем маленькие жесткие колючки. В плохой видимости, когда стена исчезает в белой круговерти, и кажется, что пространство перевер-нулось, поскольку снежные заряды летят снизу вверх. Им приходится, по крайней мере одному, сначала спускаться в бледно-серое молоко, находить площадку, где можно разместить Вяльцева, затем вылезать наверх и спускаться снова. Согреваются только движением. Два дня ничего не ели и не пили, снег не в счет, никому еще напиться снегом не удавалось. А впереди еще ночь, не прибавляющая, а только выедающая последние силы.
У меня немного времени, совсем немного. Но нужно понять, что произошло дальше, на сле-дующий день. Спускаясь вниз, я спешил, даже не до конца считывая биомемориалы, - просто сле-дил, чтобы не уйти в сторону, – но в конце третьей веревки остановился, наткнувшись на фразу:
- Там нет дороги, карниз здоровенный, - отец задыхался, чередуя слова, натуженные, со сви-стом вдохи и кашель, - меня от стены увело метров на восемь.
- Да, Лешка, конь ты, все-таки, - Игринцев говорил без привычной иронии, - мне просто уже не вылезти назад.
Аккуратно отвесившись на веревке, я заглянул вниз. Если прямо по линии падения воды, то до скал метров двести будет. Здесь на стене огромный выступ, выпирающий в сторону ледника. Но они не могли этого видеть в снежном месиве, вот и пришлось спускаться.
Отец продолжал тяжело дышать. Наверное, я уже научился не только слушать биомемориалы, но и вживаться в происходящее девятнадцать лет назад. Потому напряженно ждал, что будет даль-ше.
- Коля, хочешь, я скажу, о чем ты сейчас думаешь?
- И не ошибешься. Только какое это имеет значение? Думать мы с тобой можем, что угодно. И что из этого? Да, у нас больше нет сил. Просто совсем нет сил. Бессмысленно спорить, ты это зна-ешь не хуже меня. Но оставить Гришку мы тоже не можем. Потому, что мы совки. Понимаешь, Леша, совки! А совок он не может стать топором, кувалдою или еще каким-нибудь новомодным инструментом. А значит, будем мы ползти на карачках, и без карачек будем ползти, стаскивая Гришку с этой стены, пока не сдохнем. И ничего другого нам не дано. Так какой смысл мысли уга-дывать?
Отец молчал, дыхание его почти успокоилось.
- Я так пониманию, командир, нам вправо?
- Да.
- Так чего стоим?
- Да, ты прав. Сними точку, она не понадобится. Пошел Гришку собирать.
Ну, конечно, здесь приступочка для двоих, Вяльцев должен быть в другом месте. Косая удоб-ная полочка уходила вверх метра на четыре, где выполаживалась и расширялась. Конечно, отец пошел туда, больше некуда. Ощущение, что именно сейчас и здесь происходит что-то очень важ-ное, только усилилось, и ноги сами потащили меня вслед за отцом.
- Гришка! Ты зачем из спальника вылез? Зачем встал, рано еще…
- Леша…
- Точку оборудуем и пойдем.
- Леша, послушай…
- Стоп, Гриша, у тебя самостраховка отстегнулась. Подожди, сейчас пристегну…
- Стой! – громкий крик, перекрыв посвисты ветра, резанул по ушам. – Стой на месте, Алексей!
Крик походил на команду, которую нельзя ослушаться ни при каких обстоятельствах.
- Дай мне сказать, потом будет поздно. Просто стой и молчи.
Вяльцев сделал паузу, его хриплое дыхание отчетливо слышалось, несмотря на шум ветра.
- Нам не дойти. Просто не дойти. А без меня у вас есть шанс.
- Гришка, ты что, с ума сошел? Мы сейчас…
- Стой! Стой на месте, Леша! Ты же понимаешь, что если ты сделаешь еще только шаг, то я уже ничего не скажу тебе. Прошу тебя, дай мне только договорить.
Я замер. До меня вдруг дошло, что задумал Вяльцев. И весь мой организм словно сковало. На-стоящий неподдельный страх зашевелился внутри.
- Леша, мы не чайники, мы мастера спорта международного класса, и нам все понятно. Третью ночь на этой стене не переживет никто. Вдвоем с Колей у вас есть шанс. До темноты успеете доб-раться до ледопада, забьетесь в какую-нибудь щель, прикроетесь от ветра. Сейчас самое главное - прикрыться от ветра!
Вяльцев задохнулся от длинной речи, но сделав пару глубоких вдохов, продолжил.
- У вас два спальника и две пуховки, этого хватит, чтобы продержаться до утра. Теперь дальше. Женечке моей расскажешь все, как было. Она поймет, она все поймет. Да! Каску мою предай ей. Теперь все. И хватит болтовни! Прощай, Леха!
- Не-е-е-е-е-е-е-т!
Крик летел из самой глубины моих легких. Погожий вечер вдруг сменился мрачным полднем. Холод ударил в лицо вместе с порывом колючего, пытающегося свалить с ног, ветра. Полка неуловимо изменилась - маленькие щели, забитые снегом, превратили ее в другую, - будто накинули белую сетку на скалы. Под ногами, приваленные камнем, чтобы случайно не сдуло ветром, валялись спальник и пуховка. Рядом оранжевая каска. Дядя Гриша, оттолкнувшись рукой от стены, медленно заваливался в сторону пропасти. Серые глаза смотрели на меня с таким спокойствием, которое бывает только у людей, знающих, что они приняли единственно правильное решение.
- Не-е-е-е-е-е-е-т! - орал я, надрывая связки. Или может это был отец?
Меня била крупная дрожь, эхо моего истошного крика, отражаясь от скал, неслось над ледни-ком в первых вечерних сумерках. Ноги подкашивались, и я, нервно всхлипывая, опустился на еще теплые скалы.
Через десять минут мне удалось взять себя в руки. Но теперь я был наполнен хладнокровием до самой макушки, задавив лишние эмоции. Слишком большая ответственность, слишком много я знал того, что кроме меня никто не мог рассказать.
Завтра биомемориалы уже не будут считываться, но в этом нет необходимости. Мне и так по-нятно, что произошло. Отца и Игринцева накрыл ледовый обвал – башня наверху, у самой верши-ны, начинает терять свои части ближе к вечеру. Многотонные глыбы, разбиваясь за километр поле-та на тысячи осколков, ледовым дождем выскребают нижнюю часть стены.
Мне тоже нужно будет идти тем же путем, но только утром, рано-рано утром, когда вероят-ность обвала минимальна. А сейчас надо готовить ночевку на этой полке, и, несмотря на все потря-сения, спать, чтобы к утру набраться сил. Они мне очень пригодятся в ледопаде. И потом, когда по каменным россыпям морен буду брести к лесу, где меня ждет Мишка с кислым ягодным компотом без сахара. Мне нужно рассказать ему, что биомемориалы действительно существуют и позволяют не только слышать, но иногда видеть и даже ощущать кожей произошедшее много лет назад. А еще мне нужно сказать ему, что он гениальный биолог.
Потом мы доберемся до города, мы обязательно доберемся. Я расскажу маме, что отец не со-вершил ничего, за что ей может быть стыдно, и что по-другому и быть не могло. И теперь это до-подлинно известно. Но главное, я поеду в Астрахань. Туда восемнадцать лет назад переехала Евге-ния Вяльцева, жена дяди Гриши. Мне нужно доделать то, что не смог отец. Я расскажу ей все, как было. И она поймет, она обязательно поймет. Она ведь тоже из этих, из совков.