"Север - страна без границ". Фото Андрея Шапрана

Приз от журнала "РИСК онсайт" (подписка на журнал) за профессионализм и репортерский взгляд получит Андрей Шапран за цикл работ "Рыбалка", "Табун".
"О себе - профессиональный фотограф, живу и работаю в Новосибирске. На протяжении четырех лет работал над фото проектом "Крайние Земли". Представленные работы - рассказ о людях, населяющих окраины России. За четыре года работы удалось побывать на Южных Курилах, Камчатке (западное побережье, северо-восток)."

Табун

Местные жители говорят, на Камчатке (Чукотке, Курильских островах, Севере) люди так и остаются – приезжают на неделю или на месяц – летом рыбалка, кончается лето – осенью охота и просчет оленей в табунах, в начале зимы - забой оленей и снова рыбалка.. Впрочем, надо добавить к вышеперечисленному и предрасположенность к передвижениям, поскольку попасть сюда сегодня, а тем более – вчера – все-таки надо очень сильно было ухитриться.

Ачайваям – рассказывал Сергей Ойрыльхот (чукча) – ехал чукча в тундру на оленях. Остановился на реке чай попить. Наклонился к реке воды набрать, да чайник воду и уронил. Тогда и назвал в сердцах реку – Ачай-ваям – река без чая.


Снова прошел день. Заходящее солнце последний раз подсветило белоснежные вершины гор на противоположном берегу Ачай-Ваяма, и, сверкнув в распадке между горами, скрылось за горизонтом…

В нашем доме суета, движение, крики. Одним словом начало рабочего дня. Больница действительно стала домом. Спасибо Евдокии Николаевне. На тех же условиях, что и я – здесь живет приехавшая с Киргизии по контракту женщина-врач – Жаннангул Киргизбаевна, круглосуточно дежурят санитарки…
Два дня почти в полночь случился срочный вызов на дом. Автомашины в больнице нет, все расстояние в поселке на шестьсот человек, при необходимости медики меряют своими ногами. Почти месяц нет связи. Мужчина-чукча прибежал с другого конца поселка, задыхаясь от быстрого передвижения – у жены случился острый приступ. Мужчина торопил – быстрей-быстрей! Пришли, зашли в дом, женщина лежала на кровати, вытянутые прямые ноги на табуретке, мелко, быстро тряслись. Она плохо говорила и едва могла терпеть боль… Сделали два укола…Впервые в жизни по-хорошему позавидовал человеку в белом халате (образно говоря, поскольку у Жаннангул халат зеленый) – человек помогает людям. Возвращались в больницу порознь.

…Утро. Примерно 7-20. Вышел на улицу – над тополями кружат чайки – до восхода солнца минут сорок, и потому эти серые тени с раскрытыми крыльями над безлистными серыми устремленными в небо деревьями смотрелись по-особенному. И главное, замечаешь птиц даже не в лоб, а каким-то боковым зрением…


Вернулись из табуна. Два дня ушло на обратную дорогу. Чукчи говорят, что мы живем на юге, а олени находятся на севере. Почти сто километров разделяют эти два мира. Здесь, на юге, теплее – облако-одеяло накрыло Ачай-Ваям, на севере – мороз и воспаленное закатное солнце. Весь день над горами стояла дымка. Значит снова на высоте был мороз. Горы не отпускали нас, не отпускала и тундра. Первый день ехали-шли со скоростью самого медленного пастуха – так сказал Танкай. Раз семь по дороге наш вездеход ломался. Последняя поломка произошла примерно за два километра до места вынужденной ночевки – в поселок нам теперь уже не успеть. Пятьдесят километров бездорожья, бродов и гор. Анатолий Етылян, Володя Кияв и Василий Таватько – наша оленеводческая ремонтная бригада вновь взялась за инструмент. Пастухи слезли с машины, и ушли в ночь в направлении кульбазы. Последняя ночевка на маршруте (моя), завтра случится вертолет, и я все-таки улечу.

Этой поездки в табуны я ждал больше двух недель. Я жил в другом поселке – ровно в двух часах лета на вертушке от Ачай-Ваяма. По телефону мне передали – двадцатого вездеход уезжает в тундру за пастухами, будут забрасывать продукты, завозить новых людей. Хочешь попасть вместе с ними – поторопись. Первый вертолет на Ачай-Ваям отбили из-за недогрузки. Здесь, на востоке страны вдалеке от цивилизации и основного порядка, не принято церемониться из-за горстки пассажиров. Людей должно быть много или еще лучше – очень много. Помешать может непогода, надвигающийся циклон. Но в принципе, прояснил ситуацию врач местной корякской больницы, когда летчикам надо – они летают в любую погоду. В прошлом году, рассказывали жители Ачай-Ваяма, вертолеты летали всего один раз в месяц. Единственная возможность выбраться из поселка в такое безвременье - улететь на непредсказуемом санитарном вертолете. Но ждать его – значит накликать на кого-то беду. Лучше конечно все-таки улететь и улететь за деньги. Но – здесь другие - абсолютно несопоставимые с материковыми цены на услуги местных корякских авиалиний - монополистов на местном рынке. Я не знаю почему - но если час аренды вертолета на материке, скажем, в Новосибирске стоит сегодня около 25 тысяч рублей, то почему в Корякии стоимость одного часа уже 65 тысяч рублей? Билет из Ачай-Ваяма до Петропавловска-Камчатского (не надо – до Москвы!) здесь обходится в 25 (!) тысяч рублей в одну сторону. При том, что у местной авиакомпании напрочь отсутствует понятие – «туда-обратно», скидки, льготы и прочие достижения цивилизованного мира. Здесь норма бесплатного багажа – 10 килограммов, но никто и никогда не летает с пустыми руками, и главное – здесь нет абсолютно никакой альтернативы воздушному транспорту – пассажирские суда с началом перестройки ходить вдоль восточного побережья перестали. Остались только заложники-пасажиры. С ними не церемонятся. И поэтому гарантии, что вы улетите первым (вторым или третьим) самолетом – из Петропавловска – Камчатского в Тиличики (Оссору) – одним словом, на восток Камчатки даже за эти деньги – тоже нет. Как тогда улететь? – задал своим знакомым на Камчатке первый вопрос. Попробуй дать сверх положенного – был ответ. Давать я не стал, я выбрал другой – абсолютно непредсказуемый вид транспорта – морской грузовой. Грузовых пароходов здесь немного – даже в сезон навигации. Поэтому – два дня я потратил на то, чтобы попасть на пароход и неделю, чтобы дождаться его отправки. Пароход стоял под загрузкой. Еще неделю мы шли по штормовому, и просто спокойным морям – сначала – Охотскому, потом – Беренгову вдоль берегов Корякии. Это тоже опыт и неоценимый (спасибо капитану Николаю Ивановичу, матросам и поварихе Светлане с парохода «Анатолий Крашенников»). Ровно через семь дней мы все-таки дошли до Тиличиков.

Стоим в табуне. Два дня назад выбрались из поселка. С отъездом конечно же прогадали – накануне солнечный спокойный день, практически полное безветрие. Выезжали из поселка – пошел дождь, небо надолго (навсегда?) затянуло серыми неприятными облаками. Сидеть несколько часов, не шевелясь на броне, – холодно и тяжело. Сидеть внутри вездехода, под крышу забитым теплыми и спальными вещами для пастухов, продуктами – неинтересно.
Стоим на реке Мергепен. Анатолий - у русских много хороших поговорок и пословиц, но две – действительно плохие – не в деньгах счастье и рай в шалаше! Без денег можно жить – но не очень долго. Он говорит, что зарплату в совхозе не получают почти год. Со времен перестройки в горах осталось только два табуна, до нее по тундре ходило пять табунов оленей

К здешней зиме я точно не готов – через несколько часов езды по тундре, мы останавливаемся у одинокой кульбазы почти на берегу тундрового озера, выгружаем необходимые вещи, продукты и начинаем обживать полусырой деревянный дом.
Снег вперемежку с травой покрывает все окружающее пространство. Через несколько минут начинает дымить костер (этому искусству – искусству выживания в тундре в любую погоду, при любых условиях – у кочевников еще надо поучиться – огонь разжечь здесь сможет любой – мужчина или женщина – были бы под рукой спички) – на улице. На кульбазе оленеводы разжигают старую бочкообразную печь, предварительно прочистив жестяную трубу. Домик моментально наполняется дымом и множеством отсыревших и обмороженных человеческих тел. Употребление пищи здесь, как правило, занятие коллективное – образуется круг - полукруг – в зависимости от условий, близости к костру и рельефа. Продукты выкладываются на общий стол – иногда пастухи берут с собой в дорогу небольшой низкий досочный столик на четырех ножках, в одно место составляются чашки, по ним раскладывается приготовленная еда или разливается похлебка, отварное мясо, если таковое присутствует – накладывается в большую общую миску и выставляется в круг. В отсутствии оленей – в поездке в табун – оленеводы едят обыкновенную тушенку, и, что не является редкостью, китайскую лапшу, типа душерак. У пастухов за столом не принято просить добавки, еду, если она остается, здесь предлагает сам повар. Чай в подставленные под разлив кружки разливают так же – всем и сразу. Для дополнительной порции чая – достаточно просто выставить пустую кружку перед собой. И чай нальют. Женщина-повар (как правило, кухней на привалах распоряжаются именно она) бдительно следит за тем, чтобы у всех все было. Сама она ест в последнюю очередь.
Задача мужчин на стоянке – заготовить-нарубить дрова, разжечь костер и принести воды. Все это выполняется без чьей-либо команды или понукания со стороны кого бы то ни было. Такое складывается впечатление, что каждый здесь занимается отведенной именно ему одному ролью. И общие интересы – обустройство лагеря, и только потом личного места, занимают людей полностью и почти одновременно. Точно так же как и ремонт вечно ломающегося вездехода на дороге. Рук, способных забить-выбить ступицу из гусянки – всегда гораздо больше, чем требуется. Но, видимо, это норма жизни, поскольку теплые и большие компании на маршруте, когда при желании можно спрятаться за кого-нибудь, в тундре собираются не часто. Чаще всего люди самостоятельно передвигаются по тундре – на охоте, рыбалке или в поисках ягоды или зверя. И тогда, выживет-не-выживет, вернется или не вернется – зависит только от умения конкретного человека. Уметь выжить должны все. Этому в тундре учатся абсолютно все, начиная с дошкольного возраста. Сегодня в табунах не редкость, как и в прежние времена, присутствие на летовке детей. Некоторые дети так и растут в тундре среди оленей, кочуя вместе со своими родителями-пастухами.
Пять минут, как село солнце. Десять минут назад увидели на расстоянии нескольких сот метров – стаю волков. Хвостатые уходили по тундре от дороги в сторону гор. Холодно.10-15 градусов мороза и встречный ветер. Едем домой – сказал один чукча. Едем в табун – поправил его про себя. Но все равно – мы снова кочуем…
Ночью над кульбазой и горами наползло облако-одеяло. Небо опять пожалело и нас и дежурных…

Две недели они стояли в горах, несколько выше места нашей стоянки. Почти каждый день они спускались к Апуке с желанием увидеть вездеход. Но вездехода не было. Из продуктов у пастухов давно остались только крупа и сахар. Не было муки, чая, варили ягоды, когда пошел снег – собирали торчащие метелки иван-чая.
На вездеходе к табуну нам не подняться – узкое место, почти горловина, в том месте, где река, берущая начало в Жирном каньоне (местное название долины в горах), делает поворот. Камни и множественное количество бродов. Наши разведчики ушли на поиски табуна и, спустя несколько часов, встретили двоих пастухов с лошадьми. Олени и стоянка оленеводов остались наверху, в горах.
Выходим на следующее утро. Навьючиваем мешками с продуктами и теплой одеждой лошадей – чукчи из поселка будут менять пастухов из табуна – и мы выдвигаемся в сторону перевала. Здесь почти однообразный рельеф, тропа с одного берега реки перескакивает на другой, теряется в высоких кустах. Пастухи, сдерживаемые лошадьми, идут, вытянувшись в цепочку.
Холодно. На обледенелых камнях скользят ноги и конские копыта, болотники (болотные высокие сапоги) – сухие и неповрежденные, отданные мне Володей Киявом, хоть и на размер меньше, но спасают в высокой воде.
Впереди виден перевал, покрытый белоснежным снегом, и где-то там, в белых полях, пасут своих оленей оставшиеся пастухи. С началом зимы – под снег – оленей пасти гораздо легче – говорят оленеводы. Они не убегают из табуна за грибами, их не достает гнус, и они все время копытят из-под снега ягель. На этом маршруте, по этим горам, табун не водили почти два десятка лет. Ягель в Жирном каньоне действительно стал крупным, а незнание местности животными ( в горах, так же как и люди, олени ориентируются по памяти – достаточно провести табун один раз по круговому маршруту - на этот круг уходит один год – и олени начинают ориентироваться, а значит и передвигаться быстрее, подгоняя тем самым пастухов), позволяет пастухам вести относительно спокойный образ жизни.
Но, пастухи говорят, что несколько дней назад на перевале заметили двух одиноких волков. Чукчи говорят, что это были разведчики, а значит, скоро появится и вся стая. От нападения хвостатых спасают только ружья и разведенный костер. Днем хвостатые редко нападают на табуны. Ночью же попасть в зверя из карабина, практически невозможно.
Засыпаем под снег, просыпаемся – по палатке снова барабанит снежная крупа. Чаюем и выходим из палатки навстречу табуну. Видимость слабая, а непогода только усиливается. Следы быстро пропадают под снежным покрывалом, места с разросшимся кустарником приходится обходить и снова топтать тропу на снежной целине. На весь подъем – не более получаса, но спина становится мокрой, и в любую остановку ровно через минуту начинаешь промерзать.
Оленей в табунах принято считать дважды в году – весной и поздней осенью. В прочем, здесь, в первом табуне, уже начало зимы. Одновременно с просчетом оленеводы завозят в горы продукты на предстоящие месяцы автономной кочевки людей и животных, меняют пастухов. В среднем люди работают безвыездно в табунах от двух месяцев до полугода. Любое возвращение в поселок для них это всегда праздник, но возвращение в табун – праздник вдвойне. Сами оленеводы говорят, что тундра и олени – это их образ жизни. Сюда они стремятся, только здесь, они говорят, можно дышать и быть здоровыми. Чукчи так и говорят – тундра лечит. Танкай рассказывал мне – что кашель или голова болит – это для пастухов – не болезнь. Болезнь, когда ноги болят, и человек не может уже много ходить.
Спрашиваю, сколько времени занимает просчет? Анатолий Етылян говорит, что обычно от нескольких часов, до двух дней. Все зависит от оленей, пастухов и погоды. Сам сейчас все увидишь!
Я действительно вижу все сам. Пастухи, заарканив в табуне старого оленя, уводят его в сторону от табуна и оставляют привязанного в качестве приманки. Сами выстраиваются в живую цепочку примерно посередине между ним и табуном. Между людьми есть место для прохода оленей – с одной и с другой стороны стоят люди, в обязанность которых входит просчет пробежавших животных. Основная задача состоит в том, чтобы табун небольшими партиями переместился с одного места в другое. Во время перемещения оленей и считают. Но это в теории. На практике неуравновешенный, но уже разбитый на две части табун начинает капризничать. Основная масса табуна всегда притягивает отбившуюся, малую. Олени, оторвавшиеся от табуна, и прошедшие между людьми в сторону одинокого оленя, вновь и вновь пытаются вернуться на прежнее пастбище. Срываются с места олени, срываются и пастухи – бегут навстречу животным, машут руками, кричат, пытаясь остановить беглецов. Получается. Но получается не всегда. Олени возвращаются и из списка счетчики вычеркивают какое-то количество. В принципе можно ошибаться. Людей с ручками в руках и с чистым листом бумаги – несколько. Данные подсчета они сверять будут в конце и погрешность в несколько голов – здесь в принципе допустима.
Если закрыть глаза и просто слушать, такое ощущение, что находишься на абсолютно другой планете. Открываешь глаза – и ты все еще здесь, в тундре…За века, прошедшие на этой земле, в тундре, в горах, не изменилось ровным счетом ничего. Все так же кочуют олени, все так же вслед за ними идут люди. Пастухи говорят, что это их образ жизни.

Я выхожу из цепочки людей, образующих живую изгородь, и обхожу табун со стороны. Стоять на снегу даже при малом ветре - не очень приятно, сразу же начинаешь подмерзать. Одежда самих пастухов в этот переходный период – осень-зима, дождь - внизу, в горах – снег, соответствующая, практически осенняя – болотные резиновые сапоги, внутри портянки, брезентовые, иногда ватные куртки. То и другое намокает и сушить одежду в тундре можно только у костра.
Проходит час, другой – половины табуна начинают уравновешиваться. И чем больше становится отдаленная от меня часть, тем стремительнее убегают в ее направлении косяки оставшихся оленей. В принципе единственным ориентиром здесь служит солнце. И все, что требуется от людей в этой ситуации – это терпение. Но, кажется, пастухи здесь бесконечно терпеливы. Звучат короткие отрывистые – гыр-гыр – люди, пытаясь подражать оленям, имитируют голосовые возможности животных, вновь и вновь заманивают их на свою сторону. Олени понимают и идут.
Спрашиваю – сколько оленей потеряли в этом табуне за летовку? Отвечают – больше сотни. Пастухи говорят, что это был очень тяжелый год и для табуна и для людей – новый маршрут и, если косяки оленей отбиваются от основного табуна, вернуться они скорей всего самостоятельно не могут. Не находят дороги. Что тогда? Становятся дикими или зимой их съедают хвостатые.
Мы возвращаемся в лагерь. Сидим в палатке, ждем коней. Начинается дождь. Трое уходят вниз к вездеходу, трое остаются с грузом в лагере. Уходить по такой погоде совсем не хочется.
К ночи дождь сменяется снегом – утром скорей всего по морозу было бы легче уйти. Но большое количество людей в лагере – новые проблемы – количество продуктов сокращается, а кочевка для новых пастухов только начинается.
Сегодня пастухи говорят, что все в их мире поменялось – даже животные стали другими. Прежде всего оленеводы вспоминают хвостатых, говорят, что те стали просто беспредельщиками. С началом сумерек один из чукчей берет ружье, выбирается из палатки и уходит в направлении табуна. Дежурят здесь каждую ночь и чаще всего по одному. Минимум романтики, только тяжелая и непредсказуемая работа.
Спрашиваю – случается, что пастухи погибают в горах? Мне ответили – в их районе такого не было. В соседнем – Пеньжинском - в 2005 году во время стоянки на юрту с гор сошла лавина. Из одиннадцати человек в живых через пять суток осталось только двое. Теперь их заставляют расписываться за ТБ перед отправкой в тундру. Техника безопасности в тундре – это круто, даже для пастухов.
Отсюда, из лагеря, три часа хода вниз налегке. Наверх мы поднялись за четыре. Коней нет. Темнеет, но, думаю, эти двое пастухов пошли бы даже в ночь. Снова чаюем, разговариваем и все-таки остаемся.

Анатолий Етылян – здесь ты гость! И каждый в тундре за тебя отвечает, пока ты здесь живешь. Это закон (он называет это законом тундры).
Ачканьял – Жирный каньон. Спросил откуда такое название? Из-за ягеля, в обилии растущего в горах? Ответили – нет. Назвали еще предки современных кочевников – из-за обилия жирных горных баранов. Когда ложится снег – они спускаются вниз и тогда охотиться становится намного легче.
8 октября. Мы все-таки остались.
9 октября. Ушли..
Встали в шесть утра, почаевали, собрались и вышли. Морозно. До восхода солнца еще больше часа. Через полчаса на тропе - оглянулся - там, где стояла палатка, скрытая от глаз нарубленным кедрачом, виднелось облако сизого дыма – пастухи разожгли огонь, готовили еду. Над вершинами гор нависли снежные низкие облака, снегом затянуло и перевалы…
Шаг-другой – все дальше мы уходим по Жирному каньону в направлении заброшенного лагеря золотодобытчиков, туда, где остался наш вездеход…Смерзшийся мох легко пружинит под ногами, в этих условиях передвигаться проще, утренний мороз только подгоняет…Встает солнце и вот уже вдоль тропы на высоких стеблях пожухлой травы появляются первые росинки растаявшего льда.
Через полчаса мы выезжаем из лагеря в поисках теперь уже нагульного табуна. Где он находится, оленеводы знают весьма приблизительно. Все сроки заброски продуктов давно миновали, табуны кочуют постоянно, свои поправки в движение оленей вносит не только голод (как для оленей, так и для людей), но и погода.
Кружка чая, кусок отварного мяса, полчашки китайской лапши, два куска юколы – вяленой чукотской рыбы – таков обед на привале. Полчашки отдал – кому - не важно, не запомнил. Круг у костра слишком большой и голодный…Светового времени – еще два часа – достаточно для движения. Мы снова ищем табун. Но сегодня, кажется, нам все-таки не повезет. Пятый день в пути. Точно не помню…Помню – сегодня спустились с гор и в первый раз за все время в поездке помылся в реке…Потом продуло на вездеходе. Но день был слишком хорош…
Нас сегодня опять много на броне – подобрали у дороги четверых пастухов с нагульного табуна. Несколько дней безрезультатно они искали в горах свой табун и пастухов. Не было еды, не было палатки. Голодные и злые вышли они в надежде встретить наш вездеход. Все вместе теперь едем на кульбазу. Снова будем стоять табором.
Ночь проводим на кульбазе под названием Партизанская. Название оправдывает ее местоположение. Оторванная от остального мира, затерянная в тундре на одном из коротких рукавов реки Апуки, она, говорят оленеводы, всегда находилась не сразу. Проскочили ее и на этот раз.
От всех прочих эта кульбаза отличалась абсолютно цивилизованным видом – снаружи и внутри и наличием отдельно стоящей бани. Река рядом. Зимой здесь нередко кочуют и останавливаются на ночевку охотники. Осенью частыми гостями бывают россомахи и медведи.
Ночью звездное небо буквально на глазах затягивает облаками. Анатолий говорит – накрыло одеялом. Он говорит – небо жалеет. Спрашиваю – кого? Отвечает – дежурных пастухов. Под облаками, объясняет он мне – не так холодно в тундре.
На дверях кульбазы – письмо, написанное углем специально для нас. Олени и люди уже прошли, указано направление движения. Случилось это не так давно. Но, мы на несколько дней опоздали. Табун нам теперь только догонять.

Табун подошел только накануне. Весь день пастухи сгоняют отставшие косяки к месту стоянки. Основная часть оленей ушла далеко вперед.
Перед палаткой на разложенных ветвях ольховника лежат куски нарубленного мяса (местный холодильник), в котле на огне варится оленина.
Мы разгружаем вездеход, ставим и укрепляем палатки, несколько человек уходит на поиски оленей – в горы, вездеход отправляется на сопку за сухим кедрачом для костра. Стоять на этом месте нам ровно двое суток, количество людей – вновь прибывших и старожилов таково, что еды готовить придется много. А значит, потребуется и большое количество дров. У девушки-чукчанки со странным для этих мест именем Дина и приятным восточным лицом, стеснительной улыбкой, спрашиваю – не тяжело будет готовить пищу для такого количества людей? Отвечает – тяжело, но гости в табуне бывают очень редко и поэтому можно не беспокоиться.
Воск со свечи застыл на пальцах руки…Свечи стоят в одной и в другой палатках. Ночи в горах уже длинные и дополнительный свет становится необходимостью.
С утра в табуне снова пересчет оленей – но он происходит необыкновенно быстро. Табун, окруженный с двух сторон пастухами и рекой, перемещается с одного пастбища на другое. Общее количество – около 2300 голов. Это самый большой табун в Ачай-Ваяме. Бригадир табуна – Володя Танкай – говорит, что это нормальное количество. Табун дошел практически без потерь.
Танкай почти половину своей жизни провел в тундре.
Танкай – значит красивый человек, его чукотское имя – Райтыгыргын – оно означает домашний человек. Отца Танкая называли – маленький человек, хотя рост у него был под 1.90. Танкай объяснил, что у чукчей принято – могут в шутку назвать маленького человека большим, человека который дурно пахнет – вонючим, и это имя за ним останется на всю жизнь. Я знаю чукчу по имени Ковчекн, но местные жители его не иначе как Ковшик не называют. Я спросил, почему его так зовут? Он ответил, что однажды один человек не расслышал настоящее его имя, и обратился к нему – Ковшик. В поселке стали называть только так.
Спросил – детям сегодня чукотские имена дают или нет? Танкай ответил – обязательно.

Оленей прогоняют за сопку у лагеря, и тогда начинается забой.
Про себя этот вертящийся живой круг оленей – называю кругом смерти.
Пастухи заходят в центр табуна, руки с арканами за спиной, выбирают оленя и тогда начинается настоящая охота. Конец здесь всегда известен – до тех пор, пока оленеводы не поймают однажды выбранное животное, вертится этот круг. На лицах азарт и молниеносно летящая петля аркана. Один раз олень, словно в нарисованном мультике, пролетает сквозь раскинутую в воздухе петлю, не зацепив в прыжке чааут рогами! Очень красиво. Анатолий Етылян говорит, что олени это умеют делать.
Через два часа пастухи выходят из круга, табун залегает. Время отдыха для тех и других.
Пастухи рассаживаются полукругом в палатке, выставляются миски, в центре появляется отварная оленина. От нее к пологу палатки поднимается пар. Меня приглашают на обед.
Ночью вызвездило небо – сегодня непросто придется дежурному пастуху Виктору. На той стороне реки – под горой – отсюда хорошо виден разведенный им костер. С вечера пастухи Борис и Ковшик перегнали на ту сторону оленей и возвращаются в лагерь. Ковшик говорит, что не помнит, как приехал сюда, в поселке он пил, бесконечно и долго. С собой по ошибке он привез только летнюю одежду. Здесь скоро ляжет снег. Спрашиваю, что будет делать, в чем ходить? Отвечает, что через месяц вездеход приедет снова, и одежду наверное привезут.
Утром ранний подъем и снова забой. Табун перегоняют с противоположного берега и оставляют у лагеря.
Ковчекн Володя – утром в табуне – Андрей, что ты ночью в палатке кричал – Загибай!?
Я – я во сне разговаривал?!
Володя – да, нет! Я пошутил! Смотрю с утра лицо хмурое у человека – надо развеселить!
Развеселил. По ночам температура в тундре опускается уже ниже минус пятнадцати градусов. И порой, кажется, что дождаться утра в своем цивильном спальнике, будет совсем не просто.

Снова круг, снова арканы и смерть…Пастухи с арками в центре табуна – словно какая-то необъяснимая магия присутствует в этом движении. Чукчи и олени – и те, и другие неотделимы друг от друга. И, вроде бы происходит убийство – забивают оленей, но нет ощущения стресса или чего-то еще. Убивают, чтобы прожить, и олени в круге как будто чувствуют это…Трудно все это объяснить. Впечатление такое, словно присутствуешь на древнем чукотском обряде.
И еще – азарт на лицах у пастухов, когда арканят животных. Но это сродни искусству.
Отдельно – случается – арканят не тех животных. Минуты стресса для счастливца, животное валят, прижимают к земле, чтобы не травмировало пастухов, снимают с ветвистых рогов аркан и отпускают снова в табун.
Спросил – каких животных забивают сегодня? Ответили – обычно забивают в первую очередь тех, что неправильно ведут себя в табуне – жары боятся, водят табун кругами, от этого случается, если в табуне есть больные копыткой животные (гниют копыта), заболевает весь табун. Первого оленя сегодня забили для продажи.
В 16 часов забой закончился и табун залег. Пастухи снова сели обедать. Первый раз они завтракали в шесть утра. Когда допивали чай последние оленеводы – олени уже стали подниматься с земли. Табун снова уходит, вслед за ним уходят и пастухи – Алексей, Володя и Борис.
На месте забоя раскладываем по мешкам и коробкам мясо, все это упаковываем, обвязываем и складываем на вездеход – новогодний дедморозовский кортедж снова готов к отправке. Уезжаем, оставляя за собой оленьи рога и порезанные оленьи желудки. Спрашиваю у Анатолия Етыляна – кому в поселке отдадите это мясо? Отвечает – прежде всего старикам, которые в прежние времена работали в этом совхозе. Мы снова кочуем.
Вместе с нами уезжают Дина, ее муж – пастух Виктор, и все носимое имущество оставшихся пастухов. Сегодня день кочевки табуна на новое место. На вездеходе – это расстояние мы преодолеваем за сорок минут, сваливаемся с горы к руслу реки и уже на месте разгружаем вездеход.
Танкай говорит, что покинутая долина - одно из самых снежных мест на севере Камчатки. Он ее сравнивает с полюсом холода с той лишь разницей, что если на полюсе зарегистрирована самая низкая температура на земле, то здесь, говорит Танкай, выпадает самое большое количество снега за зиму. Табун, объясняет он, отсюда обязательно надо выводить до ноября, потому что, когда пойдет снег – отсюда выбраться не смогут ни олени, ни люди.
Спрашиваю – такое случалось?
Танкай говорит – что однажды пастухи совершили ошибку – завели табун снизу, долго водили оленей по горам и, в конце концов, большую часть оленей потеряли из-за снега.
Но кроме того, объясняет оленевод, существует опасность попасть в гололед, тогда животные не могут копытить ягель и тоже погибают от голода…Такая история произошла в 1997 году, говорит Танкай, когда в декабре в горах пошел дождь и все горы превратились в сплошной каток. Он говорит, что на Чукотке в тот год потеряли 150 тысяч оленей, у них в районе – половину всего табуна.
Мы оставляем людей на новой стоянке, сгружаем багаж. Два дня назад из лагеря сбежали две лошади – обычно пастухи весь свой скарб перевозит – летом-осенью на лошадях, зимой на оленях. Лошадей в этот раз не нашли. Спрашиваю, что стали бы делать, если бы не было вездехода – пастухов в табуне только четверо, одна женщина и невообразимое количество вещей – брезентовая палатка, доставшаяся от геологов, металлическая печка-буржуйка, продукты на несколько месяцев вперед, зимние вещи и спальные кукули? Они ответили, что все это понесли бы на себе.
Виктор с Диной, Танкай и кочуют с табуном с мая месяца. На вопрос – не хочется ли в поселок? Дина отвечает, что делать там сейчас абсолютно нечего, в табуне интересней. Двоих из четверых в этот раз меняют другие пастухи. Дина с Виктором остаются до Нового года.
Танкай говорит, что в июне большую часть табуна они едва не потеряли. Но прошедший просчет показал, что оленей все-таки удалось сохранить.
Танкаю – 47 лет. Он говорит, что родители его чукчи – пришли на север Камчатки с Чукотки вместе с оленями. Он среднего роста, сухощав и поджар. Говорит, что его нормальный вес – под 70 килограммов, но сейчас он весит не больше 60 – пришлось голодать и много бегать за оленями. Он говорит, что в этом году каждому в его табуне пришлось работать за троих.
Спрашиваю Танкая - сколько километров он проходит в день за оленями? Он говорит, что не меньше 50 (это с учетом полного отсутствия дорог, по тундре и по горам, минуя перевалы). Спрашиваю – сколько за год? Танкай смеется – наверное, весь земной шар огибаем.
Танкай носит очки – говорит, что в детстве много читал – всю ачай-ваямскую библиотеку перечитал. Но в табун он пришел только в 21 год. До этого, признается, Танкай, он даже не знал, что такое олени. Он говорит, что сегодня работать приходится столько же, сколько и в прежние времена, и ответственность ничуть не меньше. Но раньше, говорит Танкай, за такую работу награждали орденами и вручали премии. Теперь? Танкай говорит, что в совхозе последний раз зарплату они получали в феврале, как будут жить дальше – никому в поселке неизвестно.

Танкай рассказывал – я не боюсь ничего. Но когда у волков начинается гон, волосы дыбом встают. Однажды две стаи волков стояли рядом с табуном. Табун лежал всю ночь – семь часов, и ни один олень за это время не встал. Но во время гона, говорит Танкай, волки на табун не нападают. Только воют.
Он говорит, что хвостатые могут гипнотизировать человека. Дважды он попадал в такие ситуации – сидел у костра, а глаза сами собой закрывались. Проснулся оттого, что его топчет собственный табун - олени в случае нападения волков, в первую очередь бегут-прячутся за человека. Танкай вскочил, закричал и замахал руками, но беда уже случилась – хвостатые отбили косяк и убили оленя…Но я всегда говорю, значит так надо было, - объясняет Танкай.
Пастух Борис. Я видел его в поселке перед отправкой в табун. Он был нетрезв, но просил не обращать на его состояние никакого внимания. В тундре я совсем другой человек! – говорил он мне. Я не обращал.
Однажды Бориса отправили на совещание оленеводов в поселок Средние Пахачи. Там, кроме всего прочего, проходили соревнования на выносливость и скорость – бег по тундре. Борис прибежал первым. Остальных участников к финишу привезли на вездеходе.
О медведях – оленеводы говорят, что все кульбазы по рекам – Апуке и Ачай-Ваяму разорены медведями ( в этом году). Но при этом добавляют, что медведи пришлые, то есть чужие. Связывают с минувшим крупным землетрясением в Корякии . То же говорят и о рыбе – последние два года рыба «просто прет» в местные реки.
Кульбаза на реке Апуке. Здесь нашего возвращения ждали – наловили рыбы – часть сварили, часть оставили в реке, как в холодильнике прямо у переправы. Волной от вездехода всю связку рыбы смыло обратно в реку и унесло течением. Оставшуюся рыбу поделили на всех. Проглотил свой кусок – спросили – ну, как, харитон? (хариуса здесь называют только так!). Ответил - Ничего, но горбуша лучше. В домике дружный возглас возмущения – так харитона обидеть!
Ночь…На кульбазе на деревянных нарах спит пожилая чукчанка, ее пятилетний внук, средних лет чукча и я. Одни палати. В домике еще два таких же места, занятые пастухами.
Чукчанка просыпается, садится на свой кукуль, достает сигарету, закуривает. Красный огонек мерцает в ночи. Расстегиваю спальный мешок, выхожу на свежий воздух.
Чукчи говорят, что в это время все реки в горах уже перемерзают. Только не в этом году. Тепло, конечно, по местным меркам…В ночном небе полная луна. Чукчи говорят, что в ясную ночь на ней хорошо виден одиноко стоящий человек с собакой. Человек этот, наверное, пастух – по местным представлениям.

Утром снег. Разгрузили вездеход – сбросили всю оленину, и отправили технику на соседнюю кульбазу за нартами для пастухов. Двое пастухов ушли искать потерянную в дороге тушу оленя, коряк Юра накануне ходил на охоту за медведем, видел того в сопках, но не рассчитал направление и силу ветра – медведь ушел…
С утра снова идет снег. Танкай говорит, что это очень хорошо для пастухов – легче пасти оленей. Вечером мы должны вернуться в поселок – кочевали ровно десять дней – от стойбища к стойбищу.

Поездка в 3 табун
Танкай рассказывал – 3 сентября он пас оленей в верховьях Ачай-Ваяма. В стороне в километрах двадцати от места выпаса раздался взрыв (или удар о землю) и все в округе сотряслось. Потом был пожар – отсветы на облаках хорошо были видны в поселке на протяжении трех недель - горела тундра…
Завтра снова едем в табун – сказал мне Танкай, - по тем самым местам, если повезет, может быть обломки самолета обнаружим…
Но теперь едва ли. Тундра слишком большая. И горела она очень долго, площадь пожара огромная и место чьего бы то ни было падения не так просто определить теперь.
Место в верховьях Малого Ачай-Ваяма – Танкай говорит, здесь всегда было много табунов. Можно было сходить в гости, попить чай, узнать новости. Сейчас здесь никого нет…Вторые сутки мы едем на вездеходе по камчатским лабиринтам в поисках третьего табуна. Хочется верить, что едем все-таки по следам оленей. Но чем дальше поднимаемся в горы, тем яснее становится, что здесь никого и не было. И тем отчетливей мысль – насколько непросто сегодня без рации и указателей на пути найти небольшой табун в лабиринте бесконечных гор и тундры. Иногда кажется, что это сделать невозможно.
Вечером мы меняем направление…
Танкай про медведей – живем в мире, поскольку и нам, людям, и им приходится жить в тундре вместе. Это закон. Но если медведь убивает нашего оленя, мы стараемся найти этого медведя и убить, поскольку медведь однажды этот закон уже нарушил.
О бригадире третьего оленеводческого табуна Кирилле….Танкай сказал – это лучший бригадир в совхозе на летних пастбищах – как оленей летом (в летовку) напоить водой, так они и проведут весь оставшийся год.
В третьем табуне – бригадир Кирилл говорит, что проблемы начались сентября – как только ты уехал, говорит он. В табуне осталось сначала четверо пастухов, потом трое – один пастух ушел за вездеходом в поселок и не вернулся. Табун разогнали хвостатые. Косяки оленей они собирали повсюду – палатку, вещи оставили далеко позади себя, жили прямо с табуном под открытым небом…Сильно помешал пожар в верховьях Ачай-Ваяма – горела тундра и оленей они уводили вниз от огня. Хорошо, что ты тогда не остался, - сказал мне Кирилл. Хорошо – значит здесь действительно было очень непросто.
Ночью на табун напали волки. Голову оленя за спиной у пастуха – видел? – спросил меня Танкай, когда утром пастухи спускали оленей к лагерю. Видел. Это важенка? – спросил я. Важенка, – сказал Танкай. - они съели целого оленя и ушли. Это хорошо, что съели всего. Хвостатые могли угнать косяк в горы. Пастухи ушли по их следам, но ничего не нашли. Следов оленей тоже не было, значит волки съели только одного.

Мясо у оленя специфическое - это точно не говядина. Пастухи его варят в котлах. При этом в воду ничего не добавляют. Накладывают парное мясо в большую чашку и ставят в центр круга, образованного телам и пастухов. Едят руками, обрезая мякоть с костей ножом. Пищу свою они в принципе не солят, довольствуясь в тундре очень малым. Обычно – это суп, состоящий из отварных макарон и мяса, чай с самодельными лепешками (их жарят на сковороде, добавляя в муку соду. Смесь эту перемешивают, дают настояться, жарят на растительном масле. Получается безумно вкусно). Чай на привалах пьют в больших количествах. Но Танкай сказал, что в горах на переходах пьет не больше двух кружек.
Танкай – мы оленей так приучаем – чтобы людей не боялись. В Пеньжинском (северо-западном) районе – олени полудикие. Там зайти в центр табуна совсем непросто.
Танкай – солнце с радугой – или снег или ветер очень скоро будет. Случился ветер.
Сегодня снова был просчет – в третьем табуне…Оленей спустили со снега вниз – в долину. Окружили со все сторон…Просчитали. Потом снова круг и снова колесо – жизни и смерти завертелось вокруг людей с чааутами и вокруг животных.
Мы выберем одного оленя – сказал Танкай. Надо, чтобы в лагере было мясо. Мяса действительно у нас нет. Здесь же в горах, во второй половине октября очень холодно. Особенно, по ночам. После забоя олени вплотную подходят к лагерю. Танкай объясняет, что это непременное условие сосуществования оленей и пастухов – животные должны доверять людям.
О мухоморах
Анатолий Етылян – А я сегодня ночью спор выиграл! Вопрос - у кого, Анатолий? Ответил - всю ночь спорил с ведущим телевизионного кулинарного шоу, как его?…он мне, гад, всю ночь на мозги давил, но все равно я у него выиграл!… У Анатолия сегодня хорошее настроение. Он встал в шесть утра, растопил в нашей палатке печь, согрел чай, опрокинул на свой меховой кукуль заварник с чаем, сварил рис, и теперь сидел и перебирал у заженной свечи сушенные мухоморы.
Анатолий, от мухоморов зависимость может появиться? – спрашиваю его. Отвечает -может. У меня уже появилась. Человек из телевизора – это тоже следствие зависимости?…
Танкай говорит, что мухоморы хитрые и с людьми вытворяют разные штуки. И не такие…Я соглашаюсь, но пробовать мухоморы отказываюсь.
Танкай - удивляюсь я тебе! – впервые вижу путешественника, который отказывается от мухоморов. Иностранцы, которые бывают у нас – всегда пробуют. Полтора мухоморчика можно съесть…
Сейчас не буду, Володя, - говорю я Танкаю, - потом вечером свою камеру в тундре я уже не найду! Танкай отстает.
Здесь в тундре, от передозировки мухоморами, люди иногда погибают. У Ковшика брат умер в тундре. Но сегодня чукчи и эвены мухоморы считают меньшим злом, нежели водку. Танкай говорит, что его народ за всю историю не смогли завоевать ни американцы, ни русские. Завоевала их только водка.
20 октября. В табуне. Танкай – холодно на Камчатке. Очень холодно.
Утром пригнали оленей – в клубах тундровой пыли, в парах теплого дыхания и восходящего солнечного света. Еще до места стоянки раздался вой с одной стороны, тут же через минуту – подхватили на другой. Хвостатые заняли позиции с разных сторон прохода по тундре. Ночью они снова приходили в табун, но пастух Василий Айнагиги говорит, что сегодня все обошлось.

Танкай
Танкай – раскачивался из стороны в сторону, стоя на коленях, обхватив голову руками, и пел одну и ту же песню.
Что он поет? - Свое имя…
Скажи, что он поет? Он поет свое имя…
Казалось конца у этой песни не будет никогда. Пастухи, сидящие по кругу в палатке, как будто замерли или онемели. Ни один из них не решался прервать поющего чукчу. Танкай останавливался, будто прислушивался к кому-то или чему–то, и снова пел. Он сидел в центре палатки, раскачивался из стороны в сторону, крепко сжав ладонями свою голову, весь напрягался и пел…
Пел он долго, поворачиваясь то в одну, в другую сторону. Временами песня его прерывалась, он говорил что-то по-чукотски, потом подносил руки со сложенными ладонями к лицу, поворачивался лицом к печи и, закачавшись из стороны в сторону, снова пел свою песню, свое имя.

Танкай резко встает, проходит по кругу, обращаясь к каждому из сидящих, кроме меня, по-чукотски. Меня он пропускает, будто не замечает. Возвращается на середину круга, садится на колени и снова поет, прерывая свою песню чукотским многословьем. Кажется и поток слов и сама песня не кончатся никогда. Никто не решается остановить Танкая, но и каждый, к кому он обращается, отвечает на его вопросы.
- Теперь ты знаешь мое чукотское имя, Андрей, - в его голосе слышится как будто сожаление. Но русские слова сменяются чукотскими, запомнить их невозможно, спрашивать у сидящих около меня пастухов вроде бы бессмысленно – Танкай говорит быстро, словно кто-то заставляет его произносить слова, снова становится на колени, начинает раскачиваться из стороны в сторону, крепко сжав ладонями свою голову, весь напрягается и снова поет…
- Я всех вас вижу, но выйти из этого состояния я не могу - Танкай обращается ко всем присутствующим. Теперь ты видишь, Андрей – его слова относятся только ко мне, но он даже не поворачивается лицом в мою сторону, - какие они мухоморы, что они способны вытворять.
Танкай покидает нашу палатку, но напряжение в воздухе остается…
Проходит несколько минут. Дергается брезентовый полог, и его невысокая фигура вновь вырастает в центре нашего полукруга.
- Мне нужно только одно слово, чтобы выйти из этого состояния – обращается он ко всем сидящим при свете единственной свечи. Казалось, что он временами приходит в себя, а потом снова покидает этот мир. В эти минуты он снова опускается на колени, и вновь и вновь поет свою бесконечную чукотскую песню…
Я всех вас вижу, - продолжает он, обращаясь ко всем сидящим в палатке пастухам – и все понимаю! Но выйти из этого состояния не могу. При этом он сжимает руки в кулаки, прячет их в карманах своей куртки и делает шаг по направлению к выходу из палатки

Потом он признается, что видел этой ночью только одно лицо – пастуха по имени Ергун. Все остальное происходило в полной темноте. «Я слишком далеко ушел от вас на этот раз, - говорит Танкай, - если бы не Ергун, я вряд ли бы сегодня вернулся назад».


Теперь ты видел все – сказал мне Танкай перед отъездом.

Ночью я летал. Летал во сне, но не так, как летают дети – низко, словно на потоке воздуха проносился над землей, легко лавируя над головами прохожих. Встречные люди были бесформенны и неопределенны. Ощущение от полета – сказочное, но одновременно какое-то по-взрослому будничное. Проснулся в каюте на корабле…Никогда не знаешь. где откроешь глаза следующим утром. С потолка падали капли воды, пахло плесенью, а за иллюминатором ночь сменялась рассветом. «У тебя спальник протекает?» - поинтересовался накануне мой сосед. «Конечно, протекает». Моя шконка на этом корабле снова верхняя, а значит и капать будет прежде всего на меня. «Ничего, - успокаивал меня матрос из соседней сухой каюты, - главное, что тебя взяли на пароход!» Спустя три месяца странствий, я это знал и без него. Но главное все-таки было не это…
Снегопад на выходе из корякского порта Оссора – спустя двое суток сменился серой унылой атмосферой на подходе к Авачинскому заливу. Море штормило - в первую ночь, и наш пароход временами едва карабкался по волнам. Иногда его било в борт с нашей подветренной стороны, и тогда казалось, что мы однажды все-таки остановимся и никуда дальше в такую погоду не пойдем. Но судно упорно продолжало свой прямолинейный маневр, а капитан сдаваться кажется не собирался. В конце концов сдался уставший пароход. Мы просто остановились посередине моря и черной воды. У парохода заглох двигатель, и судно стало дрейфовать. Камчатка никак не хотела нас отпускать. Я снова забрался на свою залитую водой шконку, застегнул на молнии черный спальник, и укрылся с головой от падающих с потолка капель. В двигателях я не разбирался. В этой ситуации оставалось просто качаться на волнах вместе с пароходом до тех пор пока… Но прошлой ночью я все-таки летал…

Андрей Шапран (Камчатка – материк)