ЗДЕСЬ

С рассветом пришли в небольшой поселок и разбудили хозяина «Газели», стоящей во дворе крайнего дома. Практически не ощущая ценности денег, от которых отвыкли за три с половиной недели, мы предложили такую сумму, что он молча начал помогать грузить рюкзаки. Времени было в обрез, но лихой кавказский джигит не подвел, и «Газель» затормозила на площади перед железнодорожной станцией за десять минут до отхода поезда.
Мы сразу завалились спать и проснулись только вечером. Поужинали тем, что нашли в рюкзаках, немного полюбовались пробегающими за окном огоньками и снова легли спать, теперь уже до утра.
Утром поезд пришел в Город. Мы выгрузились на платформу и встали в круг, каждый позади своего рюкзака. Точно также по утрам становились в те дни похода, когда можно было стоять, а не висеть на веревках. Точно также и позавчера, когда Шеф сказал, что на поезд мы, быстрее всего опоздали, но побороться стоит. Сегодня мы стояли на асфальте опустевшего перрона. И вдруг я совершенно отчетливо понял, что все кончилось. Стас, постоянный партнер по связке, сейчас уедет на Толмачевку, что в часе езды от моего дома. Есть я, теперь, буду то, что хочу, а не то, что скажет завхоз. Идти я могу куда хочу, а не куда идет связка. Мои проблемы перестали быть проблемами всей группы. Я остался ОДИН!
Но все-таки мы команда. И, наверно, неплохая. Я почти физически почувствовал, что это ощущение надвигающегося одиночества пришло ко всем. Мы смотрели на Шефа. Ему было неуютно. Здесь, на асфальте, он чувствовал себя менее уверенно, чем в ледопаде или на скальном карнизе. Но Шеф есть Шеф. И, если команде нужны его советы, то извольте!
Он говорил, сначала иронично, пытаясь, видимо, отшутиться, но постепенно тон начал меняться, и чувствовалось, для него все происходящее очень серьезно.
Не помню слов, которые произнес Шеф, но его мысли останутся во мне надолго. Позже, уже дома, я попытался их воспроизвести на бумаге и, совсем неожиданно, они вдруг начали складываться в стихи. Сначала я даже не заметил, что просто перелицовываю Высоцкого, хотя писал совсем о другом. Но, поняв это, решил ничего не менять. Забавная, наверное, получилась вещица, если бы временами не было так грустно.


Здесь, парни, равнина – здесь климат иной,
Лавины не ходят одна за другой,
И, если услышите вы, как гремит камнепад,
Не надо бросаться за выступ, народ,
По рельсам трамвай прогремит и уйдет,
Да, кстати, совсем безопасен багровый закат.

Здесь каждый бывал и не раз рисковал,
Но после похода опять забывал,
Пусть даже в горах он звезды держал в руке,
Здесь так не надежна сила рук,
Совсем бесполезен вбитый крюк,
А руки друга, так часто, совсем вдалеке.

Здесь клумбы роз, здесь множество лент,
А если камень, то монумент,
Тропа раз за разом упорно приводит в шалман.
И надо свернуть, шалман обогнуть,
Но мы выбираем трудный путь,
И, как наверху, по утрам здесь болит голова.

Здесь мы беззащитны, кругом уют,
И можно загнуться от простуд,
Уж если от водки загнуться не суждено,
Здесь часто мы просто по кругу бежим,
Не в силах нарушить привычный режим,
И чаще всего, все за нас, как всегда, решено.

Здесь жизнь рисует свои виражи,
Но надо держаться и надо жить,
Чтоб между ревущих потоков машин и домов
Увидеть, как днем сияет огнем,
И ждет терпеливо, когда мы придем,
Вершина, покрытая панцирем сказочных льдов.