"БЭБИ БЛУ И ЕГО ВОЙНА" (чужое, но вполне актуальное)

Обнаружил в недрах Интернета интересный «горный» рассказ, написанный очень давно, но сохранивший актуальность и по сей день. Обнаружил в туристическом форуме, где модератор умудрился закрыть обсуждение этого рассказа «Во избежании дебатов на политическую тематику».

Именно такой поворот событий (невинный и интересный рассказ, обсуждение которого было прервано переполнением штанишек модератора) простимулировал опубликовать его здесь, то есть там, где этот рассказ поймут, да ещё и без комментариев. )) Думаю, автор не будет против публикации этого рассказа на Риске:

--

БЭБИ БЛУ И ЕГО ВОЙНА

--

Всё началось с десяти гвоздей. Мне нужны были во что бы то ни стало ровно десять банальнейших гвоздей, и нужны мне они были именно сегодня. Сегодня был переезд, а завтра должен был быть первый рабочий день на новом месте, куча книг и папок лежала на полу новой квартиры, полки под них – тоже, на этом же полу. Нужны были гвозди, ровно десять штук. Но где в Мюнхене можно найти десять гвоздей, если поиски осуществляются в воскресенье? Только на блошином рынке. Туда я и направился.

Гвозди, поторговавшись для приличия, я купил очень быстро, и собирался уже уходить, когда от соседнего лотка, где торговал турок, донеслась русская речь. Турок, говорящий по-русски и продающий матрёшек-переростков, поддельный янтарь и советские фуражки, а также русский покупатель, – ничего достопримечательного в этом не было, однако товар, который покупатель настоятельно требовал от продавца, был весьма необычным.

- Такими вещами торгуешь, а слово «знамя» не знаешь! – размахивая руками, возмущался невысокий коротковолосый круглолицый парень лет тридцати. - Ну как тебе ещё объяснить: красное, большое, прямоугольное, серп и молоток в углу... Мне всего-то надо штуки три-четыре, а то мои истрёпываются быстро.

- Скажите ему «флаг», может он поймёт. – не удержавшись, вмешался я в их разговор. Меня, естественно, распирало любопытство: зачем могут понадобиться флаги в таком количестве и чем был вызван такой интенсивный износ этих флагов?

Турок, действительно, знал, что такое флаг, попросил парня подождать, сбегал к машине, и через минуту принёс требуемые четыре флага.

- Что, баварский филиал Союза открываете? – спросил я покупателя, когда тот укладывал новенькие флаги в сумку.

- Нет, – даже не повернувшись в мою сторону, коротко и серьёзно ответил тот, – у меня война.

- А... – и я отправился домой прибивать полки. К странным людям я уже успел привыкнуть за несколько лет проживания в Германии; неопределённое-утвердительное «а...», засвидетельствующее правоту и естественность сказанного «задумчивыми» собеседниками, было лучшим способом избежать недоразумений.

Через пару лет я узнал, зачем этому парню были нужны флаги, и узнал я это от него самого.

Маттерхорн, нацелив на нас один из своих гребней, стоял над нами и, как обычно, курил, а мы сидели на террасе у приюта Хёрнли и обсуждали природу дыма, которым он попыхивал. Конкурировали две версии: одни считали, что это сперва прижатые к его стенке, а потом вытолкнутые резким порывом ветра, облака, другие – что это снег, сдуваемый ветром с вершины. За соседним столом, сгрудив всё своё снаряжение на толстой, вырезанной из цельного бревна, столешнице, отдыхала группа только что спустившихся с гребня швейцарцев. Наш спор, достигший, наконец, своей кульминации – научной дискуссии о физических и химических свойствах снега и облаков – был внезапно прерван громким конфликтом, возникшим за этим столом.

- Дай, в конце-то концов, и мне тоже, ты здесь не один! – гневно рычал лысый швейцарец, пытаясь вырвать пузатый «штайнеровский» бинокль из рук другого.

- Да я тебе всё и сам рассказать могу, - направив бинокль на гребень и отбиваясь локтём от лысого, отвечал второй, - Идёт он быстро, сейчас на спуск группа «дикарей» с инструктором, встал, дорогу им уступает, что ты еще хочешь? Развёрнёт-то он его на последних метрах перед вершиной, а её-то всё равно не видно!

На хребте явно происходило что-то необычное. В свой бинокль, однако, я смог разглядеть всего лишь маленькое пятнышко, двигающееся вдоль гребня, которое, в конце концов, на короткое время почернев на фоне облака, и вовсе пропало из виду.

А кто это там, наверху? – спросил я у возбуждённых соседей.

- Русский псих. Кличка - Бэби Блу. Сегодня у него рецидив. – коротко и ясно прокомментировали с соседнего стола, – Хороший альпинист, но регулярно дурью мается: ходит по вершинам с красным флагом, причём в одиночку. Он сегодня будет здесь, познакомитесь, если желаете.

Мы желали, и знакомство состоялось. Русский рецидивирующий псих оказался не кем иным, как тем самым покупателем флагов, которого я повстречал когда-то на мюнхенском блошином рынке. Услышав русскую речь, он первым подошёл к нам.

- Маттерхорн грызть будете? – двусмысленно спросил он, выкладывая на стол две плитки шоколада «Тоблерон», своей формой и эмблемой пропагандирующего дымившую над нами вершину.

Он с удовольствием принял приглашение подсесть за наш стол и рассказать о своём восхождении. Запивая пивом пирамидки «Тоблерона», мы слушали его рассказ. Наш новый знакомый не только хорошо знал все маршруты на Маттерхорн, но и блестяще разбирался в географии Альп в целом, мог перечислить по именам и назвать «метраж» множества вершин, сообщил, что Маттерхорн, известный также как Монтэ Червино, у местных прозывается «Хору», а у настоящих альпинистов - «Бекка», с нескрываемым восхищением рассказал о только что поставленном кем-то рекорде - восхождении на Бекку по всем четырём его гребням всего за 24 часа, и, наконец, перешёл на «личное». Оказалось, что он долго жил на Кавказе, занимался скалолазанием, «облазил там всё, что мог», в Ленинграде познакомился с немкой, потом женился на ней и переехал в Германию, с женой «получилось не очень», дело идёт к разводу. «Теперь вот хожу, знамёна красные на альпийских вершинах ставлю». – закончил он рассказ о себе.

- Так вот она какая, твоя война! – я напомнил ему нашу встречу в Мюнхене, – Это ты так против жены, значит, воюешь?

- Нет, против гор, - ответил он, - и именно здесь наносится мой главный удар. Война моя, разумеется, символическая. В сентябре сорок второго, в самом высотном сражении Второй Мировой, погиб мой дед. Сошлись тогда наши с первой и четвёртой горнострелковыми дивизиями, что «Эдельвейс» да «Энциан» прозывались. Те в конце августа на вершине Эльбруса флаг свой вывесили, но это ещё полбеды, нашим с этого восхождения вреда вроде никакого, да и сняли мы этот флаг через полгода, только потом немцы под вершиной, на высоте в четыре с половиной, целую артиллерийскую батарею установили. Приказ был дан: батарею уничтожить любой ценой, вот мой дед и стал этой ценой. А я в память о нём с Альпами воюю – на вершинах красные знамёна водружаю. Все Альпы обойти не получится, это понятно, так я на самых высоких остановился – на четырёхтысячниках.

- Да тебе и на четырёхтысячники всей жизни не хватит! – сказал я.

- Почему не хватит? – удивился он, – Их всего восемьдесят две штуки, списочек у меня есть. Там уже девятнадцать штук я повычёркивал, на это у меня только два года ушло. Мог бы и быстрее, да только деньги на разъезды зарабатывать надо, да и с погодой тоже считаться приходится. Вот здесь, кстати, - и он ткнул пальцем через своё плечо, - есть места, где за один день три вершины спокойно сделать можно. Существует, правда, дополнительный список, в него ещё сорок шесть гор занесено, но там они так и называются: «малозначительные», стало быть, они как фольксштурм в конце войны, а со стариками-ополченцами и детьми я не воюю.

- А тебя, оказывается, тут хорошо знают. – и я пересказал ему комментарий, услышанный несколько часов назад.

- Это только здесь меня хорошо знают - я почему про главный удар-то говорю - ведь в кантоне Вале ровно половина всех четырёхтысячников сосредоточена, вот я и примелькался. И кличку, кстати, я тоже здесь приобрёл. А насчёт психа, так это потому, что я один в горы хожу, местные меня даже за руки хватали, не пустим одного, говорят, тут так не принято, ты, дескать, гор местных не знаешь. Всё никак понять не могут, что эта война только меня касается - я её начал, я её до конца и доведу. – он замолчал, а потом добавил, улыбнувшись, - Психом-то называют, а как я наверху, за бинокли дерутся...

Обменявшись телефонами, мы расстались с ним в Церматте, где он снимал комнату в частном секторе. Мне довелось увидеть его ещё пару раз, когда он «за компанию» присоединялся к нашей группе только тогда, когда на маршрутах попадались не зачёркнутые в его списке вершины. В последний раз мы встретились с ним на итальянском озере Гарда, и эта встреча была своего рода совместным отпуском: на Гарду мы приехали после треккинга по «рифуджиям» Бренты, а он – после восхождения на Пиц Бернина.

В одной из длинных вечерних бесед на ветреной Гарде Бэби Блу, наконец, поведал нам о подлинных причинах возникновения своей войны, обрисовал план предстоящих боевых действий, а также убедительно доказал неотвратимость сокрушительного поражения своего неприятеля. Начался этот разговор с моего любопытного вопроса.

- А что ты будешь делать, когда все четырёхтысячники победишь? – спросил я.

- Домой свалю. А что тут еще делать? Сосиски пластмассовые хавать? Нет, у меня поставлена цель, дело своё сделаю – и ауфвидерзеен! Брошу Германию, уеду в свои российские дебри, буду матери на огороде помогать. Полдела я уже сделал – Валлийские Альпы у меня в списке теперь зачёркнуты. Осталась мелочь, а в завершение – последний бой с генералиссимусом, и будет этот бой очень красивым. Самым красивым. Я тебе об окончании войны обязательно дам знать.

- А генералиссимус-то кто?

- Ну кто еще? Монблан, конечно. Он же у них главарь, всем заправляет, а значит, генералиссимус. Хиловат, есть в Альпах горки и посложнее его, но всё равно он главный. Горы – это армия, как ты всё понять не можешь? Вот, например, розовые горные верхушки по вечерам – это что, как ты думаешь?

- Кровь погибших воинов! – догадался я.

- Наконец-то, хоть это ты знаешь! – удовлетворённо воскликнул он.

- Ну ты себе и цель поставил... - заметил я, - Это уже не символическая война, ты ведь прямо как настоящий солдат на фронте воюешь.

- Этточно! - сказал он, точь-в-точь воспроизведя интонацию Сухова из «Белого солнца», - Именно как настоящему солдату мне однажды и пришлось повоевать. С баварскими крестьянами. С этой битвы началась моя война, до того дня я её совсем и не планировал. Из-за знамени, собственно, эта первая битва и приключилась.

- И ты, конечно, победил. - уважительно сказал я в предвкушении новой байки. Байки его, надо сказать, хоть и отличались простотой изложения, но всегда были чрезвычайно занимательными.

- Нет, победили они. Баварский селянин - он крепок, как сталь. Переехал я, значит, в Германию, живу себе спокойно, скучно мне, неуютно даже как-то, с женой перепалки постоянно, про деда вроде и не вспоминаю. И вдруг совершенно случайно узнаю, что ветераны первой горнострелковой, то есть «Эдельвейса», с бундесверовской горнострелковой, у которой тоже номер первый, уже почти сорок лет подряд ежегодно встречи праздничные проводят, воспоминаниям предаются, опытом как-бы с молодёжью делятся. Злоба меня взяла, сразу про деда вспомнил. Думаю, что же это такое, дед мой до сих пор где-то на Эльбрусе во льду лежит, а убийцы его сборища регулярные устраивают, песенки под пиво распевают, орденами своими обвешиваются! Дело-то не только в моём деде, не один он там погиб, они ведь ещё до Эльбруса сколько греков и итальянцев безоружных перерезали...

Ну, завёлся я, выяснять начал, когда и где они там собираются, оказалось, в Миттенвальде, на реке Изар который. Короче, задумал я туда поехать, прямо на их встречу. Приеду, думаю, встану перед ними, в глаза им гляну. А жена моя как раз накануне из Волгограда с курсов русского языка вернулась, и там ей на прощание сувенир дурацкий такой подарили – знамя красное, причём вместе с древком. Я и решил: возьму-ка я это знамя с собой, разверну на их слёте торжественном, эффектнее же будет, типа «Что, не ждали, уважаемые товарищи ветераны?». Взял рюкзак, в него еду в дорогу и знамя упаковал, древко – снаружи, вдоль рюкзака. Приезжаю в Миттенвальд, и прямо на вокзале у старушек местных спрашиваю: где, дескать, изволят проводить свою встречу достопочтенные господа эдельвейсы? А старухи не только и ведать не ведают о таком важном событии, но еще и в воздухе мгновенно растворяются. Ну, думаю, ясно, палка на рюкзаке их взволновала, кайн проблем, мы у юных и бесстрашных спросим. И точно - мне первый попавшийся пионерчик и подсказал, как на их тусовку пройти, только говорит, Вы туда не попадёте, потому как мероприятие это закрытое, на территории казармы бундесвера проводится.

Зря, думаю, приехал, не вышло моё шоу, но хоть по Миттенвальду похожу, город посмотрю. Так и ходил до вечера, на дома их расписные смотрел, и всё злее и злее становился – вот, думаю, смотрите люди, как проигравшие войну сегодня живут! И вдруг идея мне неожиданно в голову приходит: зря у меня знамя что-ли? Они когда-то на Эльбрусе своё знамя водрузили, так и я на их самой высокой точке красное знамя воткну, неважно, что на две с половиной тысячи ниже, чем на Эльбрусе – Цугшпитце-то ведь недалеко от Миттенвальда! А с ветеранами потом разберёмся. Иду на вокзал, а поезд уже не ходит. Карты, конечно, не было, но сориентировался, цель мою вдалеке вижу. А тут, как назло, стемнело, тучи налетели. От города двинул я на север, по дороге не пошёл, Изар мне как ориентир был, решаю завтра рано утром автобус поймать – и цурюк, до Гармиша, а там в темпе вальса на макушку Германии. В полной темноте сарай на лугу отыскал заброшенный, сено внутри было. Утром только и заметил, что метрах в ста от меня избы какие-то стоят. Пакуюсь, а тут вдруг от этих изб крестьянин разъярённый ко мне бежит и орёт диким голосом, чтобы, значит, я сваливал. Я-то спросонья и от неожиданности с ним по-русски базарить начал. А он опять: «Раус, раус, аванти-аванти!». И что это за «аванти» у него такие, вроде не по-немецки, да ещё и гавкает так бешено? Знамя из рюкзака рву, расправляю, серп и молот ему в рожу. Смотрю – подействовало, застыл, побледнел и обратно к избам бежит. Я дальше вещи собирать. А через пару минут окружили меня уже вшестером. У меня только знамя, а они кто с чем: кто с дубьём, кто с ведром, а один даже с мешком здоровенным прибежал. А я ещё со вчерашнего дня злой был, так что мне их остроумие очень не понравилось. Короче, бой завязался. Я-то не в курсе был, что на чьём-то частном хуторе окопался... Повезло мне, что они полицию на подмогу не позвали, а то баварские менты – это же элита с особыми привилегиями, им огонь на поражение сразу, без предупредительных, открывать разрешено.

В затяжном бою, - рассказывал Бэби, - разбил он себе в кровь не только костяшки пальцев, но также локти и колени. Боевые действия, в ходе которых было порвано знамя, развернулись на всей территории хутора, включая сараи и даже гараж. На стороне хорошо вооружённого врага был не только явный численный и силовой перевес, но также и немаловажное психологическое преимущество – селянин «бился» на своей собственной земле, и вёл, таким образом, войну освободительную.

- Фашисты! - орал, обороняясь, Бэби, - Матка-курка-яйка-эсэс-шайзе-гестапо! - Этот идиотский кинематографический лексикон детства, по собственному признанию Бэби, вырвался у него спонтанно, в пылу сражения, и послужил переломным пунктом битвы у Изара. Решающий удар был нанесён противником стратегически корректно и в нужную точку.

- Оглоблей, веслом, кадкой или лопатой - сейчас не помню, - продолжал свой рассказ Бэби, – только помню, когда очнулся, надо мной лицо бородатое, вижу – старик-немец, и немец этот вдруг с ухмылочкой, по-русски, почти без акцента: «Нина, Нина, вот картина, на ней трактор и мотор!». Всё, думаю, повредила меня немчура, по чайнику ведь примочили. А потом оказалось, что этот старик и есть хозяин хутора, а Нину с мотором он еще со школы помнит, и кроме нее по-русски ни бум-бум. Отходил он меня как бойца раненого, поил-кормил пару дней, я ему про деда рассказал, обьясниться-то надо было. И знаешь, что самое удивительное? Этот немец, хоть и воевал, и тоже в горах, но меня очень хорошо понял. На сборища бывших, говорит, я не хожу, потому как воспоминания мне не нужны. Пока я у него на хуторе жировал, он смотался в Мюнхен на тачке и мне новое красное знамя купил, наше, отечественное. Где достал, так и не сказал, в подарок, говорит, русскому воину, чтоб с горами воевать. На знамени, правда, написано было: «Победителю в социалистическом соревновании», да ещё и Ленина профиль в придачу - ерунда полная, в дело не употребить, зато кисти золотые по краям висели, смотрелось красиво. Хорошее знамя, жаль, из-за соцсоревнования выбросить пришлось, но на Цугшпитце оно побывало. Хуторянин баварский и навёл меня на мысль: зачем мне с маразматиками-ветеранами воевать, история и без меня с ними разберётся, я лучше деду моему свою собственную, особую войну посвящу – все самые высокие точки Альп красными знамёнами хоть ненадолго, но украшу...

Такова была история его войны. Встретиться с ним снова, а тем более узнать сводку его боевых действий, мне, по всей вероятности, было не суждено: через пару лет я позвонил ему, но оказалось, что «я с ним больше не живу и оставьте меня в покое», а через несколько месяцев и у меня изменился номер телефона.

Прошло ещё несколько лет, и я, находясь в Берлине, был приглашён в гости к Наде и Саше, моим старым друзьям-походникам, только что вернувшимся из итальянских Альп. Предстоял подробный рассказ об увиденном и, как водится, показ фотографий. Походных впечатлений, как оказалось, было очень много, фотографий ещё больше.

- Это тебе не Доломитики сыпучие, это моща! Две недели только снег да ледники, - хвалилась Надя. - Представляешь, ни один человек нам на всём нашем маршруте не встретился, мы везде были одни, совсем одни!

На одной из фотографий было видно Надю в ярко-красных бахилах и с рюкзаком в руках, она была без очков, жмурилась от солнца, и была похожа на сытую кошку. На заднем плане, контрастно выделяясь на фоне снега, виднелась маленькая фигурка ещё одного человека.

- Да ладно тебе: «одни, совсем одни», - ехидно заметил я, - на этой фотографии ещё кто-то виден.

- Да, точно, был там один экстремальщик, русский кстати. На хижине у Аосты мы с ним познакомились, – сказала она, глядя на фотографию. – Тут он как раз на Монблан и направляется, флаг он там поставить хотел. А мы, наоборот, топаем вниз в долину.

- Погоди, погоди, где флаг поставить? – спросил я, хотя никаких сомнений у меня уже не было.

- На самом верху, на вершине. И притом в одиночку, я потому его экстремальщиком и обозвала.

Я вгляделся в фотографию. Это был, конечно же, Бэби: фигурка на снимке хоть и была очень маленькой, но я сразу же узнал его походку – ходил он, всегда покачиваясь из сторону в сторону, опустив руки вниз и слегка отведя их от тела.

Я вкратце рассказал Наде историю Бэби Блу, а она во время моего рассказа курила, пытаясь выпускать дым кольцами. Кольца не получались.

- Как ты думаешь, дошёл он до вершины? – спросил я, закончив рассказ.

- Я не думаю, я знаю, - ответила она, - конечно, дошёл. Мы через день в Валь Вени ночевали, так там утром вся хижина на улице собралась и на вершину в телескоп глядела. Это был точно он – я красный флаг своими глазами видела.

- Ну и как зрелище? – нетерпеливо спросил я.

- Красиво... – тихо сказала Надя. – Я даже тогда подумала: чего мы тут делаем, в этой компании подвыпивших любителей гор? Почему мы здесь, а не с ним, там, наверху? Рискует он, конечно, здорово – ходит один, никаких связок. Но всё равно, здорово придумал – знамёна ставить. И для других, внизу, тоже красивое зрелище. Я бы с таким с удовольствием в горы пошла, можно даже со знаменем... – ей, наконец, удалось выпустить полноценное колечко дыма.

- Не получится, – радостно сказал я, наблюдая, как это колечко, расширяясь, медленно плыло к потолку. – Никуда он больше не ходит и никаких знамён он больше не ставит. Война закончилась, он только что дал мне об этом знать.

--

Copyright © 2003 Леонид Александров (Комбриг)