«Мы растворяемся в стихии»

Утром 23 декабря жена, глядя в окно на идущие с моря тяжелые серые тучи, задумчиво сказала: «Сегодня Валере исполнилось бы семьдесят …». Семьдесят… уже семьдесят. Как бежит время ... Я пытаюсь представить, каким бы был Валерий в свои семьдесят и не могу. Понятно, что таким же сухощавым и жилистым, каким был и в 30, и в 40. И, скорее всего, друзья все так же звали бы его «Худой». И его неуемный характер все так же не давал бы ему покоя. Но дальше картина размывается, потому что между сегодня и тем днем, когда он погиб, провал длиной почти в 30 лет. «Мы растворяемся в стихии» - красивое и романтическое название его последней книги стало буквально – пророческим.

Валерий Николаевич Хрищатый. Наверняка найдется немало тех, кто так или иначе был знаком с ним, и кто может вспомнить и рассказать о нем свое, потому что он оставил след в памяти многих людей, а его, безусловно, помнит любой, кто вообще хоть как-то пересекался с ним в горах или в повседневной жизни. Такой это был человек, оставивший след в жизни каждого, кто знал его. И, честно говоря, у меня были немалые сомнения относительно того, чтобы писать этот материал – есть люди, которые могли бы сказать о нем весомей и ярче. И все же решил написать, поскольку в моей жизни этот человек оставил незабываемый след длиной в 11 лет нашего знакомства.

Валерий был выдающимся альпинистом, выдающимся прежде всего потому, что ставил себе в качестве достижения цели самую высокую планку и, как правило, брал ее. Улыбчивый, интеллигентный, даже где-то мягкий человек в обычной жизни, в спорте он был бескомпромиссным бойцом с невероятной целеустремленностью и несгибаемой волей. Меня поражал вот этот его контраст, эта его способность преображаться и концентрироваться, которая была видна, думаю, каждому, кто имел счастье ходить с ним в горах. А еще в нем было очень велико чувство справедливости и высоки требования, которые он предъявлял в этом смысле к другим. Насколько я понял его философию, а у нас были разговоры на эту тему, он был за чистый спорт – спорт, свободный от каких-то подковерных дел, интриг, кумовства, авторитаризма и звездности его руководителей. Он считал, что все должна определять Гора и только на Горе решается кто есть кто. И он очень остро воспринимал какие-то несправедливые вещи, какие-то закулисные дела, интриганство, которые порой привносились в альпинизм из обыденной жизни, той жизни, которая существовала внизу. Нет, он не был идеалистом. Просто у него были свои жизненные установки, которым он неуклонно следовал и те требования, которые сформировались у него относительно чистоты в спорте вообще и отношений в альпинизме в частности, он предъявлял прежде всего к себе. Я думаю, это отмечали все, кто знал его.

Когда пишут о таких людях и таких датах, обычно перечисляют заслуги и звания, успехи и достижения и это, наверное, правильно. Я же сегодня хочу просто вспомнить о том, каким он был в обыденной жизни.

Он вырос в очень интеллигентной семье: мама – профессор, отчим – академик, но при этом не был рафинированным интеллигентом, хотя в жизни мне не часто приходилось сталкиваться с людьми, у которых интеллигентность была настолько естественным свойством натуры так, как это было у Валерия. Я, например, не помню, чтобы он сквернословил в мужской компании, как это обычно бывает. Ну, может быть, за исключением каких-то крайних случаев. Ему это было несвойственно. Но это отнюдь не означает, что он не мог быть жестким в определенных обстоятельствах. Когда он как-то на горе накричал на меня (по делу, замечу), это настолько не вязалось с тем, каким я знал его до этого, что я просто остолбенел. Причем, после этого случая каждый из нас остался без своего камня за пазухой.

Кстати, о рафинированности. Как-то в полевой экспедиции (Валерий работал инженером в институте почвоведения) мы сели обедать в степи. Вскипятили чай на «Шмеле», вскрыли консервы и тут выяснилось, что забыли хлеб. Валера откинул водительское сиденье грузовика, порылся под ним среди гаечных ключей и промасленных тряпок и выудил булку хлеба, по твердости уже приблизившуюся к кирпичу. Полиэтиленовых пакетов тогда, напомню, не было. Любой врач - инфекционист от вида такой «пищи» упал бы в обморок. Ничего, зашел хлебушек с чаем. Альпинистская жизнь на крайних пределах приучила Валерия к лишениям и к простоте в общении. И он переносил это на обычную жизнь внизу, довольствуясь малым и с уважением относясь к людям, с которыми его сводила судьба.

Что бросалось в глаза при общении с ним – он начисто был лишен звездной болезни даже тогда, когда достиг самых высоких званий, существовавших в советском спорте, и стал известным человеком. К примеру, наш с ним спортивный уровень был несопоставим, но я совершенно не чувствовал этой разницы в общении. Мне кажется, он напрочь был лишен тщеславия, вот просто напрочь. Это вообще было не его. Он одинаково общался и с альпинистами своего уровня и с молодыми альпинистами, которых не отказывался сводить на гору, когда была возможность. Помню, как он буквально набил нашу группу в свою красную Ниву, полученную им за Эверест, и поднял к леднику Туюк Су для восхождения. Была зима, в городе был мороз под двадцать и мы ехали по пустым улицам. А сколько было наверху никто не измерял - был выходной и была запланирована гора. Собрались и пошли. Тяжелая получилась гора, за малым плохо не закончилось, но в тот день господь Бог не занимался другими делами и смотрел в нашу сторону. Помнишь, Саня (это я к присутствующему на форуме Сильверу)? Как сказал потом Валера, четверо из нас могли отмечать этот день, как второй день рождения и ты был одним из этих четверых.

Валерий был удивительным бессребренником. Если кому-то нужна была помощь в большом или малом, мне кажется ни он, ни его «мамуля» - супруга Надежда Корнеевна, - не знали слова «нет». Их квартира в Алма-Ате на ул.Курмангазы часто напоминала постоялый двор на перекрестке альпинистских путей-дорог. Здесь постоянно кто-то останавливался, Надежда пекла и жарила, принимала и провожала, а в прихожей стояли рюкзаки постояльцев. И среди этой отцовской и чужой кочевой жизни росли-подрастали два сына. Так и стоит эта картина перед глазами – в открытой двери квартиры Надежда, а ее ноги обхватили два пацана с распахнутыми настежь глазами.

Горы… Когда Валерий говорил о них, то, казалось, забывал обо всем сущем. Это была его жизнь, его стремление, его мечта. Мне кажется, это нельзя назвать увлечением - он был фанатично предан горам. Они стояли над Алма-Атой стеной. Здесь начинался его альпинизм и здесь можно было в перерывах между сборами и восхождениями в больших горах, что называется, сбить оскомину.

₂₅₈₀₂₆

Многое навеяла эта дата, многое всколыхнулось в памяти. И о многом можно было бы написать. Но сейчас я хотел бы даже не о горах, а о нескольких днях, проведенных вместе с Валерием в степи. В апреле 1983г. он предложил съездить на майские праздники в полевую экспедицию. Для него это была работа, а для меня то, что тогда называли «шабашкой». Я недавно женился, зарплаты хронически не хватало и лишняя копейка была кстати. Должны были кроме нас поехать еще двое, но по разным причинам они отвалились. Я договорился о нескольких отгулах на основной работе, утром мы закатили в кузов потрепанного ГАЗ-53 бочку бензина, забросили инструмент и нехитрый походный скарб и выкатились на трассу Алма-Ата – Фрунзе. День дороги по голой как стол степи и к вечеру мы въехали в село Чуйской долины в Киргизии. Село с русским названием, что-то вроде Григорьевки, за давностью не упомнить уже. Там и определились на постой к бабуле – украинке, у которой во дворе было нечто вроде экспедиционной базы.

Я по сей день благодарен судьбе за то, что сподобилась она дать нам эту возможность очень неспешного и очень человеческого общения в дальней дороге и теплыми вечерами под удивительно звездным небом киргизской степи. Нечасто выпадают такие случаи, когда собеседник твой открывается глубже и ближе, нежели за месяцы или годы суетной нашей жизни. Говорят, что горы открывают людей, проявляют их. В смысле человеческих качеств и характера да, соглашусь. Но любое восхождение – дневное или экспедиционное - это некий перечень заданных действий, жестко обусловленных определенным алгоритмом, в котором возможность индивидуального душевного общения сведена к минимуму, если вообще возможна ввиду сложности задач, заданного темпа и немалого количества людей. А здесь было время, которое почти остановилось в этой целинной степи с чахлой травой, какими-то редкими лесополосами, позволяющими хоть как-то ориентироваться, да виднеющимися кое-где выбеленными солнцем костями сайгаков.

В нашу задачу входило копать шурфы – ямы глубиной в 2 метра, из которых Валерий с разной глубины брал образцы почвы в специально заготовленные холщовые мешочки, подписывал их и делал какие-то отметки в журнале. Вся степь в зоне работ была разбита на карте на квадраты размером 400 на 400 метров, по углам которых и нужно было копать шурфы после того, как Валера отбивал их на местности. Для того, чтобы достигнуть глубины 2 метра и при этом вынуть минимум грунта и затратить минимум сил, приходилось рыть ямы, имеющие определенную четко заданную конфигурацию, заглубляясь уступами. Все бы ничего, но обычной лопатой можно было пользоваться только сверху на полтора-два штыка. Глубже шел целинный слой грунта, по плотности приближающийся к бетону, для работы с которым лопата была бесполезна. Долбили грунт пешней - ломом с наваренным на него внизу заостренным куском рессоры. При каждом ударе пешня со звоном отскакивала от грунта, делая ямку в несколько сантиметров и выбивая при этом небольшое количество грунтовой крошки. Десять – пятнадцать ударов пешней позволяли набить крошку примерно на половину совковой лопаты. Набитый грунт вынимался из ямы, затем все продолжалось снова. Тяжкая это была работа, каторжная. За свою жизнь я переделал немало разной работы, но никогда мне не приходилось делать работу тяжелей. После того, как брались пробы грунта, ямы нужно было закапывать. Каждый из нас копал свои ямы. За день удавалось выкопать по две ямы, не более. К концу первой ямы у меня была только одна мысль – не дать слабину и как-то выдержать предстоящую неделю работ, иначе было бы ужасно неудобно перед Валерой.

В силу имевшегося опыта, Валерий заканчивал свою яму раньше, приходил ко мне, садился у края моей ямы, скрестив ноги, и читал мне свой дневник о зимнем восхождении на пик Ленина, если память не изменяет, 1979 года. Это была его первая проба пера, первое его произведение, которое он решил опубликовать. Потом будут другие, уже более зрелые, но тогда он нуждался в какой-то посторонней оценке и попросил высказать мое мнение о написанном. К моменту, когда он начинал чтение, меня уже почти не было видно из ямы. Дневник был длинный – хватило на несколько ям. Когда он только начал читать его на первой яме, у меня еще была иллюзия, что вот сейчас он скажет, что хватит копать и полезет в яму брать пробу. Ну в самом деле, какая разница с какой глубины будет взят грунт - с 2 метров или с метра восьмидесяти пяти? Когда мне казалось, что вот уже все, яма готова, Валера неспешно опускал в нее ленту рулетки и констатировал: еще пять сантиметров. Затем продолжал чтение дневника. Это было его отношение к работе и его бескомпромиссный характер. После первой ямы с иллюзиями пришлось расстаться и я выбивал следующие ямы на нужную глубину уже без лишних душевных терзаний.

Что касается дневника, то я высказал по нему пару своих советов, осмысленных, как мне кажется, поскольку к тому времени имел некоторый опыт работы внештатным корреспондентом в районной газете. Позднее, когда дневник Валерия был опубликован в журнале «Казахстан» (его экземпляр до сих пор хранится у меня), я убедился, что Валерий серьезно отнесся к моей «критике» и не пренебрег ею.

Место работ находилось километрах в двадцати от села и несколько ночей мы, чтобы не тратить время и бензин на длинные поездки туда-обратно, просто ночевали там же в степи, мылись водой из канистры и готовили на примусе «Шмель». Да и времени для отдыха выходило больше. После нехитрого ужина отбивались в спальниках в кузове грузовика под темным шатром звездного киргизского неба. О многом мы тогда поговорили – о горах, само собой, об альпинизме, об Эвересте, о семьях и детях, о друзьях-товарищах, о жизни, да много о чем. И время было для этого и еще какая-то душевная предрасположенность. Ни грамма выпивки не было, да и какая выпивка при такой работе (не уважали ни он, ни я это дело), а вот хорошо нам было в этих разговорах, хотя и не очень долгих после тяжких трудов.

Потом вернулись в село и я отвез Валерия на трассу к попутному автобусу. Ему предстояло лететь в Москву на общий сбор участников восхождения на Эверест, приуроченный к годовщине экспедиции. А я еще несколько дней жил в степи и долбил целину, раскладывал пробы грунта по мешочкам и все также засыпал в кузове, но уже без всяких разговоров.

Были в годы нашего знакомства и восхождения, и семейное общение, и чаепития в гостеприимном доме Валерия и Надежды, потом отъезд из Алма-Аты и нечастые разговоры уже по телефону… А те несколько дней в степи впечатались в память, да так и остались со мной на всю жизнь.

Сколько воды утекло с того дня, как не стало Валерия. Время неумолимо и, кажется, только ускоряет ход. Но осталась память о нем, остались записи в книжке альпиниста, сделанные его рукой, осталась дарственная надпись в книге «Эверест 82», подаренные им стальной карабин – треугольник с бронзовой муфтой и австрийский ледоруб с темляком из стропы, завязанным его руками. Я рад, что мои уже взрослые дети знакомы с его тоже взрослыми сыновьями и знают кем был Валерий Хрищатый, их отец. Сыновья Валерия – Михаил и Евгений стали вполне успешными людьми, оба живут в Соединенных Штатах, но что стоило поднять их после того, как на семью обрушилось горе, знает только их мама. Сколько всего пришлось на ее материнскую и вдовью судьбу – даже представить невозможно. Здоровья тебе, Надежда Корнеевна, на долгие-долгие времена. Годы и невзгоды ничего не смогли поделать ни с твоей душой, ни с твоим особенным характером. Ты осталась такой, какой тебя знают все, кто любит тебя.

Есть в горах Заилийского Алатау пик Валерия Хрищатого, а весной этого года власти Алматы (или Алма-Аты, кому привычнее) решили переименовать одну из улиц города в улицу Валерия Хрищатого. К настоящему времени процесс переименования завершился и правовая система нормативных актов республики Казахстан содержит такую официальную информацию: https://adilet.zan.kz/rus/docs/V21R0022990 Очень похоже на то, что это первый случай на просторах бывшего СССР, когда именем альпиниста названа улица. Если ошибаюсь, поправьте.

Это очень волнующее событие для его близких, друзей и коллег по спорту, всех, кто помнит Валерия Николаевича.

В октябре этого года у Валерия родилась внучка. Пока первая. Жизнь продолжается.

PS: фото из открытых источников. Фото с Валерием очень мало, к сожалению. Безмерно жалею, что не снимал, когда была возможность.