Три недели реюньонинга (продолжение)

Все фотографии – плод коллективного творчества участников.

Дуду Инфериё (Dudu Inferieur). Реабилитирующий.

Следующий каньон был у нас посвящён Саше, точнее: посвящён посвящению Саши в тайны каньонинга. Сашу я не приглашал в эту поездку. В предыдущие годы он многократно отклонял мои предложения поучаствовать в сугубо горных мероприятиях, и на этот раз у меня не было никаких оснований предполагать, что он, альпинист со стажем, отправится со мной именно в каньоны. Загадочна, однако, человеческая душа – без позитронно-эмиссионного томографа хрен разберёшься, и Саша сам меня нашел и сам предложил свою кандидатуру на вакантное четвёртое место в экспедиции. В какой именно мере он был не в теме каньонинга я понял лишь тогда, когда обсудив со мной сроки, билеты и прочие важные нюансы он решился задать не дававший ему, видимо, покоя вопрос: «мы будем проходить каньоны в связках или командой?» Возможно, он предполагал, что мы будем ходить каньоны в двойке в стиле «фаст энд лайт» со спуском на дно и возвращением в базовый лагерь в тот же день, но, в отличие от альпинизма, каньонинг, как спорт, находится ещё в пелёнках, и потому в нём безраздельно царит командный стиль снисхождения. Говорю честно: меня совсем не напрягало Сашино невежество в вопросах каньонинга. Я был убеждён, что превратить альпиниста в каньонира – дело одного-двух каньонов, что Саша, собственно, и доказал нам на Реюньоне. Обратное утверждение неверно – я убеждён в этом в той же мере...
Для обращения Саши в каньониры у меня были подготовлены два равноценных каньона: Дуду Верхний (Dudu Superiour) и Дуду Нижний (Dudu Inferiour). Собственно говоря, оба Дуду - это один каньон, разделённый на два сегмента пересекающим его шоссе. По категориям сложности и времени прохождения обе половинки идентичны (v 5 a3 IV, 6-7 часов брутто), но в остальном являют собой полную противоположность. Дуду верхний начинается с марша через джунгли от шоссе к верховьям, а заканчивается прямо на шоссе, Дуду нижний начинается прямо от шоссе, а заканчивается маршем через джунгли от низовий обратно к дороге. Дуду верхний состоит из пятнадцати большей частью очень коротких спусков, Дуду нижний – всего из десяти, но зато – средних и длинных. Дуду верхний оборудован в стиле абсолютного минимализма, а Дуду нижний оборудован по последнему слову техники, но зато он чаще верхнего подвержен наводнениям, и в сомнительную погоду в него лучше не соваться. Сравнивать два таких маршрута – всё равно, что сравнивать яблоки с грушами, поэтому, измученный комплексом Буриданова осла, я подготовил оба варианта, но здесь, на Реюньоне, имея за плечами опыт погружения в местный юрский период, я без колебаний выбрал верхний из двух маршрутов: одно дело не суметь пробиться через джунгли к началу каньона, и совсем другое - пройдя каньон, не найти из него выхода…

Умудрённые юрским опытом, мы не стали разбазаривать светлое время суток, решив целиком посвятить его маршруту. Мы встали в полчетвёртого утра, в полпятого выехали и к шести, в предрассветных сумерках, подъехали к тому месту, где должна была, судя по описанию, начинаться тропа подхода. Реюньон спал, шоссе было абсолютно пустынным, увидев нас ранние реюньонские птахи вспорхнули с веток и удивлённо присвистнули.
Было довольно холодно и сыро, но день обещал быть солнечным.
- Там написано, что мы должны взять первую или вторую тропу перед мостом. Там, наверно, много троп – главное не ошибиться…
Первая же тропа показалась нам подходящей, и Миша, по сложившейся у него в юрском периоде привычке, не раздумывая нырнул в заросли тростника, стеной тянувшиеся вдоль дороги. В зарослях было болотисто снизу и мокро со всех сторон, и мы мгновенно промокли с головы до ног – хоть одевай гидрокостюм. В точном соответствии с юрским сценарием, тропа очень быстро выродилась в ТБТ, а затем и вовсе превратилась в ТНХН, но, в отличие от юрского, это ТНХН было безнадёжным: сквозь такие заросли проломился бы только бегемот. «Отступаем!» - скомандовал я – «наверно, нам нужно взять вторую тропу от моста…»
Не буду изнурять вас подробным перечислением всех наших попыток: мы последовательно прощупали все сколько-нибудь заметные слабины в стене тростника. Все попытки проходили по одной и той же схеме, сопровождались одними и теми же выражениями, и все оказались гораздо короче первой. Всё это время над нами призывно маячила гигантская стена, поросшая изумрудной зеленью и прорезанная ниткой водопада неземной красоты. Она расцветала в лучах рассвета, приобретая всё новые оттенки, один изысканнее другого, и это зрелище побуждало нас раз за разом нырять в безнадёжные заросли: этот водопад был частью того самого маршрута, к которому мы не могли пробиться.


«Что будем делать?..» - этот вопрос витал в воздухе, и даже периодически высказывался самыми нетерпеливыми участниками экспедиции, но только не мной, поскольку именно я, разработавший её логистику, должен был дать на него ответ.
- У меня есть идея. Давайте попробуем найти тропу выхода из нижнего Дуду и пробежимся по ней метров сто. Если она будет натоптана здесь, у дороги, значит мы найдём её и на выходе из каньона. Сделаем Дуду Инфериё. Верёвок нам хватит: не самый оптимальный набор, но длинные верёвки с нами. Нижний – местная классика, на него гиды водят клиентов, если он тоже зарос, я вообще не понимаю, что тут происходит…
Как я уже говорил, в гайдбуке не было карт, поэтому точки входов и выходов я вычислял, руководствуясь словесным описанием, переведенным мною же с красиво звучащего, но бестолкового в плане грамматики французского языка. С Дуду Инфериё не всё было однозначно, и когда дома я справился, наконец, с этим квадратным уравнением, я получил два решения, и теперь мы проверили оба – вчетвером два раза – и не нашли никакой тропы. Сказать, что я был «разочарован» - всё равно что назвать катастрофу Титаника «огорчительным происшествием»… Я был подавлен, обескуражен, обезоружен: что происходит на этом острове?.. Почему они не следят за своими каньонами и позволяют ненасытным джунглям поглощать лучшие в мире маршруты!.. И, главное: что теперь делать нам, соблазнившимся на посулы, не имеющие покрытия, и угодившим в эту ловушку?.. Чем заполнить имеющиеся у нас три недели? Треккингом? Дайвингом?.. Серфингом, которого я знать не знаю и уметь не умею? Обидеться ль смертельно, и с первым лайнером бежать, покинув предавший нас остров: заткнуть его за горизонт, как безразлично заправляют рубаху в брюки, наградить его забвением, спустить его в пучину океана! Маврикий!.. - к ласковым лагунам, к трепангам, к дронтам, к лежакам, к зонтам упругих пальм, к шезлонгам!..
Читатель мой, я знать хочу, на что бы ты решился: зАпил?.. ушел в загул?.. креолкам отдал дань?.. -всё это могли и мы…
Шекспировские страсти бушевали в моей душе, и гудел безутешный набат: О, НЕ БЫТЬ! О, НЕ БЫТЬ! О, НЕ БЫТЬ!..
«Я нашёл тропу!..» - раздался вопль Михаила, никогда не смиряющегося с поражением по причине молодости вообще и души в частности…

Дуду реабилитировал Реюньон в наших глазах. Проходить его после «Парка Юрского Периода» - всё равно что гладить по головке безобидного диплодока после того как ты с трудом улизнул от стаи рапторов: сперва немного стрёмно, но вскоре ты начинаешь понимать, что не все динозавры одинаковы… Каньон оборудован надёжными станциями, и это позволяет пройти его в сроки, близкие к указанным в гайде. Венчает маршрут (п-ц - делу венец…) вполне очевидная, но по-своему чудовищная тропа выхода…
Кроме того, маршрут изумительно красив. Гламурным слогом составителей рекламным буклетов: Дуду Инфериё изобилует безмятежно изумрудными озёрами и стремительными водопадами, утопающими в тропической зелени!..


Нет ничего скучнее, чем описание безоговорочного успеха, поэтому я сразу перескакиваю к тропе выхода. Тропа выхода для нас, всё ещё непривычных к местным особенностям, стала несомненным гвоздём маршрута. Представьте себе четыреста метров абсолютно вертикальных джунглей: сплетение корней, горизонтально торчащие из вертикального склона стволы не поддающихся опознанию деревьев, клубки лиан и плюмажи папоротников. Исполинский «тарзанник», гигантская лестница, где роль перекладин выполняют корни растений, отполированные руками и ногами предшественников. Три часа лазания по деревьям!.. Индиана-джонсинг… В тех местах, где «абсолютно вертикальный» склон становится абсолютно вертикальным, вбиты металлические скобы. Эти скобы были встречены нами со смешенными чувствами: с одной стороны, они очевидным образом снижали «комитмент» и спортивную ценность маршрута, а с другой, мы с трудом представляли себе, что бы мы без них делали: как бы мы пролазили в облепленных черной африканской грязью ботинках слегка нависающую шестёрочную стенку. Я уже не говорю о том, сколько времени отняла бы у нас подобная акробатика… И сколько сил!.. Да, я ведь забыл ещё упомянуть о силах: их у нас не было вовсе! Саша, понятное дело, был у нас, как новенький, но я, например, оставил все свои силы в «Парке Юрского Периода», а из Дуду Инфериё вылезал на далёкой, полузабытой, всплывавшей из туманов мятежного детства принудительной материнской мантре: «а ты – через не могу!». Тот, кто всегда доедал до конца манную кашу, конечно же сумеет вылезти из любого каньона.




Вечером, запивая красным вином запеченные до золота и хруста рыбьи тушки, мы пытались понять, на что будем способны завтра, поскольку истекший день, несмотря на увиденные красоты и полученное удовольствие, сил не прибавил. Мы, трое выходцев из юрского периода, чувствовали себя на миллион лет – я реально находился на грани вымирания. Совсем никуда не пойти было бы обидно, да и Сашу следовало немного потаскать, чтоб не выделялся новизной и блеском, поэтому я сделал изящную рокировку: задвинул подальше следующий по сложности маршрут (Bras Sec, v5 a4 IV) в пользу более полноводного, но гораздо более лёгкого физически: Тру Блан (Trou Blanc, v3 a5 III). В «Белой Дыре» (так переводится с французского «Trou Blanc») нет длинных спусков, подход – прогулочный, выход - вообще никакой: заканчиваем прямо, можно сказать, у машины. Зато, там много воды, много водных горок, которые называются интернациональным словом «тобогган», и много прыжков в воду. Прыжков мы, вообще-то, побаиваемся, но это-то и притягательно… Местные называют Тру Блан «самым большим аквапарком острова», а что может быть лучше для усталого человека, чем посещение аквапарка.
Четыре маргинала, разогретые вином и трапезой и возбуждённые столь своевременной заменой спортивного мероприятия на экскурсию в аквапарк, стали ронять вилки, повышать голос и несдержанно похохатывать. И раздались шаги на ведущей в мансарду лестнице, и раскатами грома прозвучал стук в дверь, и в наступившей тишине явилась им, побледневшим, потусторонняя тень хозяйки.

Тру Блан (Trou Blanc). Аквапарк.

Какое это, всё-таки, наслаждение - воскресный поход в аквапарк, когда можно сибаритом проснуться (в семь, к примеру, утра), разнообразно позавтракать - не спеша, не будучи вынужден прерывать интеллигентную беседу на полуслове, что было бы особенно обидно, поскольку отдохнувший ум остёр, а мысль крылата, - и отчалить навстречу водным процедурам и безвредному адреналину для подростков.
В процессе перехода к началу маршрута мы осмотрели бамбуковые заросли с бамбуком толщиной в туловище человека (если в качестве человека взять балерину и измерить её туловище в районе талии), а также плантации неизвестного нам фрукта – возможно, местного сорта пассифлоры.
Саша оказался заядлым натуралистом. Дорвавшись до тропического изобилия после скудных равнин северной Германии, он не пропускает ни одного растения и ни одной букашки: каждая былинка подбирается для гербария, каждая букашка – для энтомологической коллекции. Те представители флоры, которые не поддаются выкорчевыванию, как например бамбук или древовидный папоротник, тщательно фотографируются, причем Саша не ограничивается одним снимком представителя каждого вида, и даже библейский принцип «каждой твари по паре» не кажется ему удовлетворительным: он документирует каждый вид во всём его фенотипическом разнообразии. Когда мы пытаемся выяснить у него причину подобной фотографической одержимости, он разъясняет нам с невозмутимостью буддистского монаха: «Это не то, что вы думаете…Я просто медитирую. В сегодняшнем мире фотография потеряла ту роль, которую она играла в прошлом веке: она больше не является ни средством самовыражения, ни способом заморозить ускользающие мгновения жизни. Путём фотографии сегодняшний человек медитирует, и именно этим объясняются снимки надкусанных бутербродов в социальных сетях…» Я терпеть не могу фотографии бутербродов в социальных сетях, поэтому я рад, что Саша медитирует, документируя флору, фауну и минералы, а не шпионит, к примеру, за нашими тарелками.
У нас, вообще, подобралась в высшей степени интеллигентная компания: четыре высших образования и две незащищённые диссертации на четверых… Три программиста и один социолог - эксперт по вопросам маргинализма, который, к слову, дарит нам редкую возможность выяснить, наконец, почему мы с трудом перенимаем культуру стран, в которых пытаемся пустить корни, отчего мы агрессивны, заносчивы, пассионарны, неуживчивы, почему на нас не западают местные женщины, несмотря на то, что мы ходим в горы, и зачем мы ходим в горы, не смотря на последний пункт всего вышеперечисленного. В сущности, каждому из нас есть о чем рассказать, и есть чем поделиться, и мы взаимно обогащаем друг друга во времена застолий и протяженных пеших переходов.
Саша, к примеру, делится с нами занимательными историями из своего маргинального прошлого, могущего послужить темой не для одной диссертации. Он посвятил нас в тайны своих - сугубо неуставных - отношений с Советской Армией, поведал нам о первом опыте свободного рынка, полученном в перестроечном Харькове, рассказал о том, как в голодные девяностые его подобрали и выходили африканские студенты (история, по правде говоря, достойная Киплинга…). Мы узнали об академических нравах сегодняшней Германии, а также, но совсем уже немного, – о его личной жизни. По многозначительным утечкам мы догадались, что Саше есть что рассказать и на эту тему, но постеснялись спрашивать, а потому нам пришлось довольствоваться плодами собственной фантазии (которые, как известно, тем слаще, чем испорченней почва, на которой они произрастают…)
Костя – человек сугубо практичный и технический, и потому просвещает нас, большей частью, на тему разнообразных «гаджетов», что меня, честно говоря, интересует гораздо меньше, чем нравы африканских студентов, выкармливающих в Харькове подобранного на улице коренного харьковчанина из интеллигентной семьи, - я откровенно скучаю, когда речь заходит о технике, если только она не космическая. Сам я - человек категорически оторванный от действительности: всю жизнь меня интересовали вещи и явления никак не связанные с повседневными нуждами простого человека. Попросите меня рассказать вам о спутниках Сатурна, и вы не будете знать, как от меня отделаться – а я, к тому же, иногда включаюсь и без спроса – но я понятия не имею, какая модель «Андроида» сейчас в ходу и чем она отличается от ходовой модели «Айфона», я не знаю, какой марки машина у моего босса, да и, вообще, знаю только две марки автомобилей: мой и все прочие… Хуже того: я никогда не знаю, где что продают, и что сколько стоит. Я абсолютно не считаю, что этим можно гордиться, поскольку, действительно, чем же тут гордиться?.. Но я и не стесняюсь этих своих особенностей, поскольку, действительно, чего же тут стесняться?..
Кого ещё я забыл из нашей компании?.. Ах, да, - Миша… Миша любит порассказать о событиях походной жизни, а также - поговорить на всякие душевные темы, чаще всего – внимание, девушки!.. – на тему отношений между людьми, чаще всего - между полами, но, в общем, ему не чужды никакие аспекты человеческих взаимоотношений. Миша – человек эмоциональный, душевный, порывистый и непоседливый. В силу молодости и непоседливого характера он не успел ещё засорить свою голову всякой бесполезной книжной чепухой, но зато он сам пишет тексты и рисует рисунки, поскольку читать и смотреть может каждый дурак, а вы попробуйте написать и нарисовать! Кроме того, Миша развлекает нас бесплатными цирковыми номерами: жонглирует тремя предметами одновременно и стоит на голове всякий раз, когда позволяют время и обстоятельства. Я сказал «бесплатными»?.. Это не совсем так: мы регулярно и вполне сознательно подмасливаем его комплиментами, ведь нет более питательной пищи для молодого и амбициозного человека, чем умело отмеренная лесть.
По дороге к Тру Блан я был в ударе. С первых метров пути я захватил инициативу в свои руки и, последовательно пресекая любые попытки сменить тему, прочитал своим друзьям принудительный курс антропологии и эволюции человека. Довольно давно уже я осознал одну примечательную особенность человеческого восприятия, которой стал беззастенчиво пользоваться в популяризаторских целях: лучший способ привлечь внимание человека к какой-либо научной проблематике – да и вообще к любому предмету – это рассказать ему пикантную историю с сексуальным подтекстом. Обычно, ничего не подозревающий дилетант легко проглатывает увлекательную наживку, в нём просыпается интерес к чуждой дотоле тематике, и дальше его уже можно грузить по полной программе. В этом плане, физикам повезло куда меньше, чем, скажем, биологам, но, при определённой доле фантазии и безобидного цинизма, в сексуальную обёртку можно упаковать даже такую неудобоваримую вещь, как бозон Хиггса. У биологов, антропологов, не говоря уже об этнографах, подобной проблемы не существует в принципе: стоило мне затронуть такую шекспировского драматизма тему, как «скрещивались ли неандертальцы с нашими предками», и все шесть ушей оказались в моём полном распоряжении, и я ими вполне успешно распорядился, развернув перед своими друзьями картину человеческой эволюции во всём её доисторическом великолепии. К сожалению, от парковки до начала маршрута было все лишь сорок минут ходьбы, а потому я успел добраться в своём рассказе только до «хоббитов» с острова Флорес, насчет которых научное сообщество до сих пор не пришло к единому мнению: большая часть специалистов считают их островным подвидом гомо эректуса, считанные тысячелетия не дотянувшим до эпохи космических полётов, тогда как скептически настроенное меньшинство склонно видеть в них кретинов и микроцефалов. В остеологическом плане, а также исходя из рельефа второго и третьего моляров мандибулы, гомо флоресиенсис представляется большинству специалистов прямым десцендантом… Стоп, стоп, стоп… Как безбожно удалился я от магистральной темы своего рассказа!.. Но с другой-то стороны, я и трое моих друзей, а вместе с нами и все вы, дочитавшие до этого места, и, следовательно, не обделённые ни любопытством, ни литературным вкусом, находимся в данный момент на отдыхе, и почему бы нам, бредущим ко входу в парк водных аттракционов, не поболтать о всяких отвлечённых, не имеющих отношения к экстриму материях? Бог с ними, с каньонами, на пару абзацев. Если вы не ставите себе целью покорение мира - а я себе такой цели не ставлю уже лет тридцать, как минимум, - вам не стоит замыкаться на одном роде деятельности, - это здорово сужает горизонты и делает вас малоинтересным собеседником. Обсессия отпугивает.
Я знаю, что многие мои приятели-скалолазы с напряженным недоумением наблюдают и мой роман с каньонингом, не понимая, как можно так бездарно разбрасываться, тратя три недели на какие-то овраги, когда за то же самое время можно пролезть ещё целых 100 питчей по 5с… Или 50 по 6а… «Не волнуйтесь» - как пел Владимир Семёнович на гребне своей популярности – «я не уехал», - я просто отлучился, поскольку я люблю разнообразие во всём, а если и ограничиваю себя в чем-то существенном, то никак не по причинам престижа или секторальной принадлежности. «Постоянство – признак ограниченности» - сказала мне когда-то одна легкомысленная девица, имея в виду, разумеется, не аутдор, и я с ней, в принципе, согласен, и даже готов расширить область применения этого утверждения далеко за рамки того, что имела в виду она сама. Полноте: нам ли, скалолазам и альпинистам, быть снобами?.. Нет ничего забавнее, чем погрязший в снобизме маргинал.


Тру Блан поначалу крепко озадачил нас количеством воды: это вам не освежающий душ «Юрского Периода» и не расцвеченные радугой праздничные фонтаны Дуду Инфериё… Это реально река, притом практически горная: с порогами и перекатами. Говорят, что в более полноводное время года по Тру Блан сплавляются на каяках, хотя, убейте, не представляю, как они спрыгивают в своих утлых челноках с десятиметровых водопадов… В любом случае, мы – птицы не водоплавающие, большей частью – горные орлы, а потому нам потребовалось некоторое время, чтобы привыкнуть к подобному потоку и понять – не спеша, на ощупь, методом проб и ошибок – как себя с ним вести. Конечно же, мы знаем, что умные люди должны учиться на ошибках дураков, но дураков, к сожалению, среди нас не было – четыре высших образования и две диссертации!.. – а потому, нам ничего не оставалось, как учиться на собственных ошибках, хоть я и чувствую, что за всем этим скрывается некий неразрешимый парадокс…


Больше всего нас напрягали тобогганы. Казалось бы, чего проще: сел да поехал, тем более, что в руках у нас было описание, где все тобогганы перечислены поименно (у каждого было своё имя!), с подробным обсуждением особенностей каждого. Опасные тобогганы всегда имели обход: либо дюльфером, либо посуху. Загвоздка была лишь в том, что описаниям этим лет пять отроду, и нет никакой гарантии, что за эти годы русло не изменилось, и к подножию тобоггана не набросало камней. Когда ты садишься в такой желоб, единственное, что ты видишь, - это что через десять или пятнадцать метров он заканчивается трамплином. Что ожидает тебя в воде под трамплином – один бог знает, и у тебя нет ни малейшего представления о его, бога, планах на твой счёт. Везде, где было возможно, мы обходили тобогганы стороной, хоть это и оставляло неприятный осадок - что за аквапарк без горок?.. - но, в конце концов, «малина кончилась»: перед нами был большой тобогган, не продублированный дюльфером, что означало недвусмысленный намёк: «вам сюда»…
Я затосковал. Кому-то всегда нужно быть первым, кто-то должен рискнуть своей задницей в прямейшем из смыслов, и по всему выходило, что этим кем-то буду я. Во-первых, я их всех сюда затащил, а значит я, как бы, и вожак стаи, Акелла и так далее, а во-вторых, у всех, кроме меня, есть маленькие дети. Ладно бы только у Кости, но ведь и Саша, который в плане возраста дышит мне в затылок, подсуетился несколько лет назад и обзавёлся этой плаксивой справкой, позволяющей уклоняться от участия в боевых действиях. У Миши, правда, детей пока нет, но он - наш золотой генофонд, его нужно беречь и дать ему шанс на размножение, такие, как он, нужны нашей стране, нашему обществу и нашей тусовке, да и вообще: каждый индивид имеет право на участие в эстафете генов. Короче говоря, единственным человеком, проявившим недальновидность и выпустившим своих детей в самостоятельную жизнь, не заведя себе новых для прикрытия задницы, был я…
Я побегал вокруг да около, безрезультатно позаглядывал за бурлящий поворот желоба, потом глубоко вздохнул и сел в струю. Это называется: «парохиальный альтруизм». Как раз сейчас я читаю книжку на тему эволюции нашей смертной человеческой души и знаю теперь, как это называется, когда один из членов группы рискует своей задницей во имя других, увеличивая, таким образом, шансы группы на выживание. Он, этот «парохиальный альтруист», ломает себе копчик в тобоггане, а они ему за это обещают передать родственные ему гены в последующие поколения – так работает этот мудрый социальный механизм…
Сев в желоб, я начал медленно сползать вниз по потоку, упираясь ногами и руками в скользкие стенки: хотелось отдалить упоительный момент свободного полёта. Вскоре, я почувствовал, что меня уносит, вместо гагаринского «поехали!» булькнул: «я сливаюсь!» и, вытянув ноги вперёд и стремительно набирая скорость, заскользил вниз по «ниагаре». Душа успела охнуть и захолонуть, но испугаться не успела: вода сомкнулась и разомкнулась, и я радостно заулюлюкал оставшемуся наверху дружественному генофонду. Я был счастлив вдвойне: во-первых, я уберёг ценный генофонд своего племени, оставив и себе некий шанс на размножение в будущем, которым, правда, не планирую воспользоваться, но приятно знать, что он есть, а во-вторых, мы, наконец, распечатали тобогган, и это было здорово: «слив» доставил мне массу чисто детского удовольствия.
Последняя из водных горок была самой впечатляющей и обладала говорящим названием: «Ускоритель Элементарных Частиц». Я первым вышел к её краю, решительно глянул вниз и пропустил вперёд Сашу, поскольку отдал уже в полной мере дань парохиальному альтруизму на предыдущих тобогганах. Мне пришло в голову одно справедливое соображение: поскольку гены склонности к подобному альтруизму есть выгодное приобретение для группы, то разумно было бы их и поберечь, притом я уже доказал, что обладаю ими в полной мере, а какие в этом плане гены у Саши мне было не ведомо, и стоило бы это проверить. К тому же, я вдруг вспомнил, что он, в сущности, член другой группы, и, по здравому размышлению, почему именно я, израильтянин, должен заботиться о германском генофонде?

Хайкинг, дайвинг, китобоинг.

Следующий после аквапарка день был пятница тринадцатое… Йом Кипур... Две тысячи тринадцатого года… Если этому миру суждено сгореть в апокалипсисе, то лучший день для этого безнадёжно упущен – ничего более стильного уже не придумаешь. В этот день мы решили отдыхать, но не потому, что мы излишне суеверны (хотя в такой день неуютно чувствует себя и самый толстокожий материалист), а потому, что аквапарк нам сил не прибавил, и даже Саша был уже не совсем «как новенький», - и мы позволили себе перерыв. Мы планировали отдыхать от каньонинга всего один день, но перерыв затянулся, и мы отдыхали от него целых четыре дня. Доказательством нашей не суеверности является то, что в «пятница-тринадцатое-Йом Кипур» мы решили заняться дайвингом. Можете себе вообразить, как подставляет себя провидению человек, решившийся на дайвинг в такой день: сколько вентилей может у него не открыться, сколько клапанов заклинить, какое количество зубастых и ядовитых тварей морских будут радостно потирать плавники в предвкушении. Он может пойти на дно, попав в свирепый шторм, налететь со всей дури на рифы, или же скромно поскользнуться на мокрой палубе и, приложившись затылком, сломать себе основание черепа… Забегая вперёд: ничего подобного с нами не произошло, и день, обещавший тотальный апокалипсис, оказался одним из самых мирных и малопримечательных дней, проведенных нами на острове: гора родила мышь… Единственным нашим невезением в этот день стало то, что на дайвинг мы не попали: мы сладко выспались, а потому оказались в дайвинг-клубе Сен-Лю к тому моменту, когда все инструктора были уже разобраны. В утешение нам предложили посмотреть презентацию фильмеца об изучении местными дайверами какой-то затонувшей посудины, и мы из вежливости согласились, хотя фильмец был на французском языке, а комментировал его молодой кореец, говоривший на английском, испорченном сразу двумя акцентами: корейским и французским.
Зато, мы записались на послезавтра в две экскурсии. С утра нам обещали показать китов и, притом, не только показать, но и дать возможность поплавать в их компании. Я подумал, что ослышался по причине трёх акцентов: двух у корейца и одного у меня самого, но нам раздали специальные брошюрки, где подробно объяснялось, как вести себя с этими огромными и, в принципе, добродушными животными, которые, тем не менее, могут утопить вас просто неловким движением плавника. Кроме того, даже у таких гигантов есть свои комплексы, психологические травмы детства и атавистические страхи, оставшиеся с тех далёких времён, когда они были робкими обитателями мелководья на коротких неуклюжих лапах: уже не ногах, но ещё не плавниках. На полном серьёзе нам рекомендовали не оказываться между двумя китами, особенно – между самкой и детёнышем. Запрещалось приближаться к киту на расстояние тактильного контакта, запрещалось кормить с рук… Я, конечно, не вчера родился, но, всё-таки, если тебе обещают столь многое, ты надеешься получить хоть что-то, и потому мы с готовностью записались в этот тур. В тот же день после обеда у нас должен был состояться дайвинг, и хотя изначально мы были нацелены именно на дайвинг, предполагаемая встреча с китами полностью затмила тривиальное погружение с аквалангом – мне даже скучно стало о нём думать.
На следующий день мы подорвались ни свет, ни заря, чтобы пройти ещё один каньон, который должен был стать следующей ступенькой в процессе нашего неуклонного самосовершенствования: Бра Се (Bras Sec, v5 a4 IV). Он должен был послужить некой валидацией приобретенных навыков, после которой можно было переходить к самым сложным каньонам, из тех, что я запланировал.
Всё, однако, сложилось не так, как хотелось, и погода внесла коррективы в наш план: надо отдать ей должное, это случилось всего один раз за всю поездку. Всю дорогу к верховьям каньона мы высматривали звёзды в безнадёжно черном небе. Однажды, всего на несколько секунд выглянула крупная, первой величины звезда и подмигнула нам: мы подумали, что ободряюще, но, как в итоге оказалось, - издевательски. Пока мы упаковывали рюкзаки у начала маршрута, зарядил мелкий, холодный, умертвляющий чувства дождь. Небо было обложено тучами. В них виднелись просветы, но лишь в той стороне, где находилось побережье, а над поросшими пасмурным лесом горами всё было безнадёжно. Мы прождали целый час, жадно ловя любой намёк на улучшение, но все улучшения неизменно сменялись ухудшениями, и мы сдались: лезть в каньон по такой погоде совсем не хотелось. В такую погоду весь трёхкилометровый каньон может легко превратиться в один сплошной гигантский тобогган, – было бы глупо забраться в такую даль, чтобы дружно утонуть в не самом трудном каньоне.
Как только мы удалились от верховий каньона на пару километров, погода стала стремительно улучшаться, но время было упущено, и мы решили расслабиться и, как теперь принято говорить, «не париться»: «Давайте не будем париться…» - повторил каждый из нас как минимум по три раза, периодически оглядываясь назад – в сторону удаляющегося каньона…
В итоге, мы таки не парились: мы отправились к кратеру Мафат и прогулялись по той самой тропе с «деликатесными» видами, которую поливали потом в ту трудную ночь, когда пытались вырваться из цепких динозавровых объятий «Парка Юрского Периода»… Миша получил полную сатисфакцию, да и я тоже.




Кроме того, мы много чего интересного увидели, а также попробовали на зуб: мы осмотрели местные памятники культуры и зодчества и перепробовали все изделия местной кухни, встречавшиеся на нашем пути, притом первое значительно уступало второму в качестве. Если бы на дворе стояли времена средневековья, а я был инквизитором хотя бы среднего звена, за вот эту вот «Мадонну с младенцем» я предал бы аутодафе не только самого скульптора, но и весь местный «поселковый совет», позволивший водрузить на своей территории эдакое безобразие…




Саша оказался у нас не только завзятым натуралистом, но и неутомимым дегустатором. Не думаю, что дело тут в оскудении земли германской, скорее – в голодных харьковских девяностых, когда усыновившие Сашу африканские студенты навсегда привили ему тягу к кулинарной экзотике. «У нас в Германии ты не найдёшь таких вот запеченных в тесте мышек» - произнёс он, любовно рассматривая золотистую самсу с торчащим из неё серым хвостиком…
Более того, не ограничившись покупными продуктами, он отдал дань и подножному корму:
- А что это за камыш растёт вдоль дороги?..
- Сахарный тростник. Стержень местной промышленности…
Потрясённое молчание.
- И из него делают сахар?..
- Да, но можно и так погрызть.
- Ты шутишь!..
- Почему шучу?.. Я грыз его, то ли в Кении, то ли ещё где: местные продают его там такими очищенными короткими палочками: жуёшь, потом выплёвываешь…
Продолжительное потрясённое молчание.
- А можно его попробовать?..
- Я тоже хочу попробовать!.. – разволновался Миша, и мы остановили машину.
Три немолодых креола в широкополых мексиканских шляпах с выражением вечной сиесты на ленивых физиономиях подпирали стену облупленного магазинчика. Они, как один, повернули головы в нашу сторону и с интересом наблюдали, как два бледнолицых пришельца из далёкой и, вероятно, неблагополучной страны, наломав сноп придорожного тростника, волокут его к машине, на ходу пробуя на зуб.
- Посмотрите, на кого вы похожи!.. У меня такое ощущение, что я сижу в одной машине с выводком бамбуковых медведей…



Следующий день был посвящен океану, и океан нанёс нам тяжелое поражение: мы потерпели полное фиаско. «Фиаско»! – мне нравится вкус этого итальянского слова, несмотря на его удручающий смысл…
Когда я увидел шкипера нашей китобойной шхуны, я сразу понял, что дела не будет: это был пожилой или, точнее, потасканный морской волк – из тех волков, которые давно уже не интересуются морскими Красными Шапочками, полностью сосредоточившись на бабушках и пирожках. Да, ему действительно шла просоленная бескозырка и искусанная трубка, но поверить, что он сопроводит нас к китам?.. Увольте! Обещания исполняют лишь молодые и настырные.
Битый час мы бороздили пустынный океан, направляемые по рации невидимыми наводчиками, пока, наконец, на горизонте не показалось скопление самых разномастных плавательных средств. Я единственный в нашей группе, кто уже наблюдал китов в океане, поэтому я же первый и опознал характерный столб пара: горячий выдох гигантских теплокровных островов в мире, где издревле царят холодные и скользкие создания: рыбы да кракены.
Мои опасения по поводу нашего потасканного морского волка оправдались в полной мере: в то время, как другие шхуны отважно подходили вплотную к китам, и даже спускали на воду пловцов, как было обещано и нам тоже, наше корыто выдерживало полукилометровую дистанцию. Мы дрейфовали с подветренной стороны от китов, вероятно, для того чтобы самый запах наш не дай бог не достиг их ноздрей. Ко всему, старый прохвост ни черта не понимал по-английски, что удачным образом избавляло его от необходимости давать нам разъяснения по поводу такой его странной нерешительности. В конце концов, китам наскучил весь этот цирк, и они, в последний раз выпустив струю пара, ушли под воду – на этот раз окончательно.



Мишино разочарование было столь велико, а вера в подводный мир Реюньона настолько подорвана, что он отказался от дайвинга. Мы же с Костей привыкли доводить до конца даже те дела, которые кажутся малообещающими, а Саша вообще никогда не погружался с аквалангом и, следовательно, не боялся невыгодных сравнений, поэтому после обеда мы втроём снова поднялись на борт.
Сперва, всё выглядело вполне обнадёживающе: вместе с нами на борт яхты поднялась группа опытных подводников с тонной самой современной аппаратуры для подводной съёмки. Стоимости одной их видеокамеры, хватило бы мне для того, чтобы, не работая, безбедно прожить до глубокой старости. Присутствие такой серьёзной экспедиции намекало на экстраординарные красоты, ожидающие нас под водой, и, кто знает, быть может, мы окажемся героями очередного выпуска «Нейшанл Джеографик» или «Дискавери», рассудил я. Мы шли к месту погружения, рыская между огромными валами, нас качало, меня мутило, и я опасался заблевать дорогостоящую аппаратуру столь ценимых мною телеканалов, что наверняка исключило бы меня из списка героев готовящейся телепередачи.
Похоже, занятый элитными клиентами, командор совсем забыл про нашу скромную троицу… Вдруг он вырос перед нами, упёрся в нас выцветшими от ветров и никотина глазками, в которых промелькнула смесь удивления и иронии, и поинтересовался, когда мы погружались в последний раз. Саше не нужно было напрягать память, чтобы ответить на этот вопрос, Костя честно признался, что не нырял два года, а я, слегка запнувшись, поскольку я не умею врать и делаю это крайне неумело под давлением обстоятельств, сказал: «три года», хотя не погружался целых пять лет. Накануне погружения, мне удалось припомнить, наконец, из каких частей состоит акваланг, а Костя с Мишей объяснили мне, что куда подсоединять, в какую трубку дышать и на какие кнопки нажимать, чтобы регулировать плавучесть. Наши признания не произвели на шкипера ни малейшего впечатления: он удовлетворённо кивнул и занялся швартовкой: мы прибыли на место, и пора было бросать якорь. Это была непростая задача, поскольку мы находились недалеко от берега - в той зоне, в которой волны начинают вставать на дыбы и яриться, готовясь атаковать своего извечного противника – безразличный к их ярости берег.
«Нейшанл Джиографик» один за другим покидали пляшущую палубу, а я следил за ними с тоскливой завистью, сглатывая комок и думая о том, куда бы облегчить рвотные позывы, если дальнейшее воздержание станет невозможным: люди теперь были и на палубе, и за бортом…
Наконец, нам с Костей дали знак надеть акваланг, что оказалось совсем не просто в такую качку: я чуть было не уронил тяжеленный баллон себе на ногу, но шкипер - ловкий сукин сын, надо отдать ему должное - поймал меня и баллон, нацепил одно на другое, затянул, подсоединил, вырвал у меня загубник, дыхнул в него, выдохнул, и, не тратя ни секунды, вышвырнул меня за борт «в набежавшую волну» – я едва успел нацепить маску…
В воде тело всё вспомнило!.. Возможно, сыграл свою роль и шок от стремительного десантирования, но, как бы там ни было, оказавшись в воде, я сразу успокоился, ровно задышал, погрузился на пару метров и выровнял плавучесть. Шкипер дал нам знак рукой и направился было в глубину, но тут до него, видимо, дошло, что он нас совсем не знает, и, возможно, мы полные идиоты в плане дайвинга, поэтому он резко остановился и знаками попросил нас снять под водой маску. Я снял маску, потом надел обратно и, запрокинув голову, умело выдул из неё воду. Я был в восторге от себя самого, и шкипер тоже, видимо, остался нами доволен, поскольку не докучал больше никакими упражнениями. Вернув маски на место, мы тут же приступили к осмотру подводной части Реюньона.
Мы погрузились на пятнадцать или двадцать метров (я так и не сумел найти на себе глубиномер…), но и там, у дна, продолжали испытывать качку: дно плыло то вправо, то влево, то вперёд, то назад. Ничего экстраординарного мы не увидели: вполне заурядные рифы, поросшие плоскими грибами: ничего общего с тем буйством красок и форм, к которому я привык на Синае в те безмятежные времена, когда в воздухе ещё не пахло арабской весной, и синайские бедуины не распугали туристов в угоду мировому джихаду. «Так, спокойно…» - сказал я себе – «ясно, что мы погрузились сюда не ради кораллов, и теперь нас ждёт встреча с крупнокалиберной пелагической фауной: тунцами, барракудами, гигантскими окунями, мантами, а если сильно повезёт, то и с акулой»…
Я вертел головой и озирался по сторонам, но единственным крупным представителем фауны, постоянно оказывавшимся в поле нашего зрения, был подводный оператор «Нейшанл Джеографик». Отыскав нужный ракурс, он в высшей степени профессионально снимал всякую невзрачную живность: бурых актиний и шныряющих над их подслеповатыми щупальцами рыб-попугаев – зрелище, ради которого не стоило отправляться на край света. С этим своим навороченным оборудованием он выглядел нелепо, как спецназовец, забредший в детскую песочницу…
На манометре осталось 50 атмосфер, мы так ничего интересного и не увидели, и покинули всё это «синее безмолвие» без особого сожаления. Единственное, с чем мне повезло в этом погружении, - меня не убило трапом при попытках подняться на борт: трап плясал, как сумасшедший, поднимался вместе с кормой и плюхался обратно в воду - только успевай увернуться.
Пока шкипер открывал Саше секреты подводного мира в индивидуальном порядке, меня вновь укачало, и я едва донёс до берега всё то, что накопилось в душе и в желудке.
В тот день мы ясно осознали, что всё лучшее находится на этом острове выше ватерлинии…



Следующая наша цель была распложена не просто выше ватерлинии, - она была удалена от неё настолько, насколько это вообще возможно: мы поднялись на высшую точку острова, потухший вулкан Питон де Неж (3070м). Никакого экстрима в этом мероприятии нет: магистральная тропа «общеостровного значения» ведёт из котловины Силао к альпийской хижине, расположенной на плато, а от хижины по более скромной тропе можно подняться на саму вершину. Обычно, треккеры делают это в два дня: в первый поднимаются от парковки у шоссе к хижине с набором высоты 1080м, ночуют в хижине, и во второй день идут на вершину (набор 590м) и спускаются вниз. Мы, разумеется, сходили за один день.

Такамака-1 (Takamaka). Самоубийственная.

Такамака – один из тех маршрутов, ради которых стоит отправиться в такую глухую провинцию мира, как Реюньон, и без которых немыслимо оттуда вернуться, если, конечно, маршруты его уровня вам по зубам. v5 a6 IV – это серьёзно, и на большее мы в эту поездку не думали замахиваться. «Такамака» - это, собственно, название гидроэлектростанции на реке Riviere des Marsouins, а, заодно, и название маршрута. Маршрутов на этой реке имеется три: «Такамака-1», «Такамака-2» и «Такамака-3», из которых второй – запрещён и отменен, а из двух оставшихся главным, наиболее известным, и, можно даже сказать, «культовым» является «Такамака-1»
Расположена Такамака в самом лесистом и живописном районе острова, а также – самом влажном. В районе Такамаки дождь может накрапывать даже тогда, когда во всех прочих частях острова светит солнце.
В шесть утра, с рассветом, мы припарковали машину у моста через практически сухое русло: было трудно понять, откуда там может взяться шестёрочный поток. По обе стороны от дороги простирался сплошной непроходимый лес, наполовину состоявший из древовидных папоротников, а на вторую половину – из всякой неизвестной мне флоры. Лес был погружен в предрассветную мглу, над хребтами висели клочья тумана, над ними - мрачная багровая заря, предвещающая суровые приключения. Было холодно и, укладывая рюкзаки, мы притопывали и прихлопывали…
- Никогда не думал, что в тропическом лесу может быть так холодно… - выразил Миша то, о чем, возможно, думали и Костя с Сашей, но только не я – я-то знал, что именно в таком климате растут все эти роскошные папоротники.
Именно в таком климате и в таком примерно лесу бесчинствовали динозавры, не давая поднять головы нашим крысоподобным предкам. Многие думают, что мир динозавров – это что-то вроде глобального террариума, подобного тому, в котором содержат в зоопарках варанов и змей, но это далеко не так. Хотя климат на Земле при динозаврах был в среднем теплее сегодняшнего, зональность была слабо выражена, и на колоссальных территориях царила влажная прохлада. В отличие от сегодняшних убогих рептилий, прозябающих на обочине эволюции, динозавры были активными, теплокровными, закалёнными созданиями, которые вряд ли притопывали и прихлопывали при десяти градусах выше нуля, как это делали мы – продвинутые млекопитающие во флисовых куртках. Я с любопытством оглядывался по сторонам: мои глаза видели примерно то же, что видел сто пятьдесят миллионов лет назад какой-нибудь стегозавр. Единственное, что нарушало целостность картины - это белые каллы: в юрский период цветковых растений ещё не существовало, а в лесах царили папоротники, саговые пальмы и араукарии… Могильная белизна калл нарушала в моих глазах юрскую гармонию.




Спустившись в русло, я вспомнил, что ирландцы, отчетом которых я немало попользовался, готовясь к поездке, рекомендовали перед заходом в Такамаку произвести “two fingers test”. Я хорошо это запомнил, во-первых, потому что это жизненно важно: они настоятельно советовали отказаться от прохождения каньона, если толщина слоя воды, стекающей по бетонной плите под мостом, превышает два пальца, а во-вторых, потому что словосочетание “two fingers test” вызвало у меня недвусмысленные гинекологические ассоциации, а такие вещи прекрасно запоминаются.
- О! – воскликнул я, оборачиваясь – мы чуть не забыли… Давайте сделаем “two fingers test”?
Мужичьё недвусмысленно ухмыльнулось, вероятно, успев истосковаться по всему тому, с чем ассоциировалось название теста.
Воды на плите было, в лучшем случае, на полпальца, и это успокаивало, но зато тревожило другое: на каньоном висели изрядные тучи.
В Такамаке всё идёт по нарастающей - и трудности, и красоты, и, притом, и то, и другое не заставляет себя долго ждать: за невзрачным началом следует стремительное крещендо, завершающееся оглушительной кульминацией в месте под названием «Мини Тру де Фер». После «Мини Тру де Фер», оглушенных и растерянных, проносит вас сквозь какофонию коротких стремительных водопадов и тобогганов, и неожиданно всё обрывается, и замирает последняя нота: вас прибило к адским кущам берега.
Первый водопад был безводным: гигантский семидесятиметровый грот, в котором безбашенной реюньонской флоре удавалось удержаться даже под нависанием. Поразительна цепкость местной растительности, её способность оспаривать элементарные законы физики…
Я парил, развернувшись спиной к гроту, лицом к долине, чтобы не упустить ничего из грандиозного спектакля, не сходившего со сцены, вероятно, со времён сотворения острова. Иногда, грот освещался солнцем, властно протыкавшим указующим перстом негодующие тучи и воспламенявшим грозное полотно, в центре которого висел я: беззащитный, но трогательно принимающий вызов паучок на мерцающей паутинке. Иногда, тучи гневно смыкались, солнце поспешно ретировалось, спасая свой указующий от защемления, прыскали беспорядочные мелкие капли, и дерзость паучка становилась бессмысленной: воцарялась тревога, и хотелось оказаться где-то далеко – в сухом и безопасном месте.
Следующий за обрывом полукилометровый переход сделался мучительным предприятием, по сырой погоде. Глыбы, которыми завалено русло реки, покрыты тонкой плёнкой какой-то мерзости биологического происхождения. В сухой день перемещение по таким глыбам совершается путём изящных пируэтов, но стоит каплям воды смочить эту био-мерзость, и глыбы базальта превращаются в глыбы льда. Я всегда был никудышным конькобежцем, а под тяжелым рюкзаком и вовсе потерял способность к прямохождению на скользком рельефе. Коньки, слэк-лайн, прыжки по мокрым валунам и прочие требующие равновесия и координации развлечения – всё это не для меня. Хоть я и занимаюсь скалолазанием, требующим и равновесия, и координации, своим более чем скромным успехом в этом виде спорта я обязан лишь одному своему таланту: у меня просто гениальное соотношение роста и веса… Впрочем, оно никак не помогает преодолеть полкилометра головоломных скользких развалов.



На подходе к первой большой стене Такамаки, наконец, появилась вода: пронырливые ручейки просачивались из ниоткуда и сплетались вместе: так из тонких волокон сплетается толстенный канат, способный поставить на прикол корабль. Мы надели гидрокостюмы. Погода улучшилась, и мокрая густая зелень выстреливала плотную радугу, скрещивающуюся со струями водопада. Под стеной блестело круглое озеро в черной базальтовой оправе. Три последовательных спуска – и мы у подножия стены.


Ещё один переход по головоломным глыбам, длинный обход каких-то непроходимых препятствий по трудному, но всё же проходимому каменноугольному лесу, и мы у цели: в молчании, свесившись за перегиб и сглатывая подкатившую слюну страха, заглядываем в свирепую клокочущую глотку «Мини Тру де Фера»… Если это «мини», то каков же истинный «Тру де Фер» в Бра Мазери – следующем нашем маршруте?.. Главный водопад был, по меркам каньонинга, чудовищным, а линия спуска пролегала в столь интимной близости от потока, что от мощного биения струй содрогались внутренности. Хотелось держаться от него подальше, но поток словно притягивал: я соскальзывал к нему и снова уходил в сторону: упирался изо всех сил… Водопад дышал на меня тучами брызг, - жадная такая глотка: соскользнёшь в неё – и с концами: собьёт с ног, завертит, раздавит тяжестью разогнавшейся воды.
В озере у подножия водопада ходила океанская зыбь: беспокойная, шумная, растревоженная. Отстегнулся от верёвки, и тут же почувствовал силу потока, который подхватил под белы ручки и поволок к устью следующего водопада. Поспешно отгребаю влево, и осторожно вдоль стеночки – к базальтовой перемычке. Заботливые французы позаботились о верёвке, без которой – хрен вылезешь из скользкого глубокого корыта. Со стен каменного мешка стекают клокочущие струи: рождаются на высоте в несколько десятков метров из черных вулканических трещин, выстреливают из-под корневищ победно возносящихся пальм и с дьявольским хохотом ухают в узкую глотку. Все воды мира нахлынули из подземной засады, чтобы застичь врасплох недальновидных пришельцев, и нет пути к отступлению…






Ну что ж, нет больше смысла скрывать сей неблаговидный факт и откладывать тягостное признание: в Такамаке я едва не утонул. Это трудно осознать и непросто произнести, но факт остаётся фактом: никогда в жизни я не был так близок к смерти. Я долго колебался, писать ли об этом, поскольку есть люди, которым я дорог, и я точно знаю, что это не последняя моя поездка, связанная с риском, но, в сущности, я глубоко убеждён, что каждый человек имеет некое естественное право на свою жизнь и на свою смерть. Разумеется, я бы не хотел, чтобы мои собственные дети разделяли со мной это убеждение, и, разумеется, я понимаю, что это, в свою очередь, не слишком логично, но люди – существа не логичные, даже такие, как я, то есть принадлежащие к наиболее логичной генерации своего вида. Кроме того, всё происшедшее явилось следствием глупейшей ошибки, при воспоминании о которой я до сих пор переживаю стыд и недоумение, и, возможно, мой рассказ убережет кого-нибудь от подобных ошибок, а это уже дорогого стоит.
Это произошло на одном из тобогганов в скальном коридоре ниже «Мини Тру де Фера». Злая ирония заключается в том – и именно это бесит меня и заставляет краснеть по сей день, - что я сам всегда оставался убеждённым противником спуска в потоке с применением чего бы то ни было, что может сковывать ваше продвижение, и я неплохо знаю физику и представляю себе, что происходит с человеком, привязанным к концу верёвки, когда он оказывается в сильном потоке. Тем не менее…
В какой-то момент, мы вышли к страшноватому тобоггану, заканчивающемуся сбросом непонятной высоты над озером неизвестной глубины, и у меня не было ни малейшего желания играть в русскую рулетку: проверять своим беззащитным копчиком наличие камней под водопадом. В желоб, свиваясь в жгут на повороте, влетал могучий поток воды – прям, реактивная струя из сопла истребителя… В скальной стене справа от потока красовались два новеньких в высшей степени приглашающих болта – дьявольское искушение, перед которым невозможно устоять, и мы бросили верёвку. Правильным решением было бы спуститься, сколько возможно, придерживаясь за верёвку руками, а потом просто «слиться», сыграв в рулетку, поскольку некоторая вероятность ушибов всегда лучше надёжной перспективы утопления, но я начал умничать. Я посчитал, что при такой силе потока вряд ли мне удастся устоять на ногах в скользком желобе: меня тут же оторвёт от верёвки и «рулетка» закрутится гораздо раньше, чем мне бы хотелось. Я убедил себя, что будет надёжнее начать спускаться с использованием спусковухи, затем отстегнуться от верёвки ниже по желобу и тогда уже «слиться». Это была очевидная победа страха над разумом и холодным расчетом. Мне не удалось ни секунды удержаться в скользком желобе в стороне от потока, а как только мои ноги оказались в струе, меня накрыло и прижало так, что ни о каком «отстегнуться» уже не было и речи: я мог только продолжать выдавать себе верёвку, стараясь при этом удержаться на ногах и не захлебнуться. Я мог бы сказать вам, что решил отстегнуться в воде, на плаву - я действительно об этом подумал, - но на самом деле я ничего не решал, - за меня всё решила вода, и мои «решения» стоили не больше, чем «решения», принимаемые щепкой в сточной канаве после ливня. Что правда: я не был сильно напуган. В конце концов, на мне были гидрокостюм, спасательный жилет и рюкзак с изрядным пузырём воздуха в герметичном мешке. Я понимал, что меня ожидают не самые приятные секунды, когда я окажусь под водопадом, но утонуть с таким запасом плавучести?.. Я был наивен, поскольку никогда не имел дела с потоком такой силы.
Как только я оказался на уровне озера – трудно назвать «поверхностью» эту кипящую массу, – меня просто вдавило под воду: тяжелая лапа легла мне на голову и окунула вместе со всей моей «огромной положительной плавучестью». Я был готов к чему-то подобному: я заранее набрал в лёгкие побольше воздуха, и, оказавшись под водой, попытался выдать себе верёвку, но не тут-то было… Во-первых, в момент погружения я инстинктивно выпустил её из рук, пытаясь стабилизировать своё положение, и теперь, в клокочущей воде, мне далеко не сразу удалось её нащупать, во-вторых, давлением потока верёвку натянуло, и спусковуху заклинило: за считанные секунды, остававшиеся на попытку, мне не удалось выдать ни сантиметра. Я почувствовал, что задыхаюсь, отпустил верёвку и, сделав несколько отчаянных гребков, всплыл, вдохнул воздух пополам с водой и снова ушел под воду, и всё повторилось с той лишь разницей, что на этот раз я сумел продержаться под водой куда меньше времени… Я повторил это ещё раз, и ещё раз, и ещё раз – с тем же результатом. Я захлебнулся, наглотался воды, и теперь, в очередной раз всплывая, я едва успевал откашляться, как меня вновь окунало с головой, - мне было уже не до спусковухи... Я вдруг понял с абсолютно холодной ясностью, что это всё: здесь и сейчас я умру. У меня было время осознать это в те долгие-долгие минуты, когда бесконечное число раз я погружался в зелёное месиво воды и воздуха, а затем судорожно вплывал, пытаясь откашляться и вдохнуть одновременно. Тяжелели руки, и всё труднее становилось всплыть после очередного погружения. Никакое детство я не вспоминал, и я не думал ни о ком, из своих близких, – все мысли были обращены к происходящему. Подумалось, что вот она, «пытка утоплением», которую так часто показывают в кинофильмах, и ещё вспомнился Рома Тескер, с которым я был знаком лишь заочно, – обожгла мысль: «так вот оно, как…» Пронзительное, невероятное по остроте прикосновение к самой подкожной реальности: я понял, что здесь и сейчас я умру: не через тридцать лет, не через год и не через день, и безо всякого «может быть» - этой последней соломинки любого живущего. Я перестану существовать в следующие несколько минут, которые мне предстоит прожить с этим знанием. Единственное, на что меня хватило – и я покривлю душой, если не скажу, что, да – горжусь этим, хоть это и звучит пафосно… – это не впасть в панику. Меня хватило на то, чтобы, собрав осколки мыслей в одну главную, оставить самоубийственные попытки выдать себе верёвку или нащупать нож на обвязке и сосредоточиться на одном: на дыхании. Я старался делать всё предельно экономно. Прежде всего, мне нужно было избавиться от воды в лёгких – кашель выматывал меня, лишал последних сил, и, кашляя, я рисковал наглотаться снова… Это было мучительно, - вновь уходить под воду, успев лишь откашляться и почти не успев сделать глоток воздуха, но, в итоге, мне удалось избавиться от воды в лёгких, и теперь, всплывая, я каждый раз делал аккуратный вдох. Я понимал, что рано или поздно силы всё равно кончатся, и, погрузившись в очередной раз, я уже не сумею всплыть, но это ведь не повод умирать раньше времени… У меня не было больше ни решений, ни перспектив: я не сумел нащупать нож на обвязке, хотя он там был, и я оставил отнимающие последние силы попытки выдавать верёвку, но я просто решил оставаться в живых столько, сколько это будет возможно. И в какой-то момент – не знаю, сколько минут я терпел эту пытку, но ребята говорят, что довольно долго… - я почувствовал, что что-то изменилось: мне стало легче всплывать и дольше удавалось удержаться на поверхности. Вероятно, под давлением потока спусковуха сантиметр за сантиметром проскальзывала по верёвке, и меня понемногу относило от водопада… Нужно ли мне с подобающим драматизмом воскликнуть: «я выжил!», или вы сами успели об этом догадаться?.. Я думаю, вы достаточно сообразительны, чтобы понять, что автор всей этой душераздирающей истории не остался на Реюньоне, - он вернулся домой, получив шанс делать новые глупости. Всё это очень не смешно, честно говоря. Думайте, прежде чем что-то делать, потому что вы НЕТ – НЕ БЕССМЕРТНЫ, и вы ДА – МОЖЕТЕ УМЕРЕТЬ.
Вся эта история изрядно давила мне на мозги, и теперь, решившись высказать и высказав, я чувствую облегчение. Лучший способ пережить отравление, хоть души, хоть желудка, - это облегчиться…
Предвосхищая возможные вопросы любителей мистики – вещих снов, знаков судьбы и прочих «ну-ну-ну!» с того света, - должен отметить, что в этот раз я не получал абсолютно никаких сигналов: я был едва не утоплен безо всякого предупреждения потусторонних сил. Если бы я был суеверным по натуре человеком, мне следовало бы обидеться на Главного Менеджера Мира, который обошелся со мной, как с тварью бессловесной, но, не получив подобных знаков, я скорее радуюсь, чем наоборот, поскольку их существование - то есть прямое обращение Менеджера к нам, бесчисленным краткоживущим продуктам случайных процессов – ставит ЕГО с нами на одну доску и намекает на его нам подобие, что, на мой взгляд, являлось бы чудовищным китчем, плохо совместимым с запредельной гениальностью наблюдаемого мира.
Конечно, при наличии должного желания видеть во всём знаки, можно разглядеть их и в том факте, что дважды в течение 2013-го года я оказывался в ситуации, которая могла привести меня на тот берег Стикса, но сам я вижу это в ином свете: я два раза остался в живых в течение этого года, что подтверждает, на мой взгляд, мою вполне ироничную веру в то, что тринадцать – число моей удачи. Впрочем, это ведь тоже является суеверием, если подумать…
Мой глубоко религиозный коллега, выслушав историю моего утопления, тут же произвёл в уме приблизительные подсчёты:
- Это случилось с тобой в Йом Кипур? – спросил он с готовой уверенностью.
- Йом Кипур был самым тихим днём нашей поездки, - нет, это случилось совсем в другой день – ответил я, переживая смесь вины и злорадства. На этом он сразу же потерял интерес к моему рассказу.
Травма от случившегося была столь глубока, что лидер из меня стал никудышный. Конечно, возникни в том необходимость, я сделал бы над собой усилие, но, к счастью, её не возникало: Саша с Мишей с готовностью и почти даже с радостью заняли моё место, я же до конца маршрута осторожно крался в середине группы, прижимался к берегу и держался подальше от струй и водоворотов.


Такамака кончилась внезапно: мы выбрались на левый берег, чтобы совершить очередной плановый обход через джунгли, который всё длился и длился, и никак мы не могли вернуться в русло, а когда нам это, наконец, удалось, мы обнаружили в русле тур, означающий конец маршрута. Мы, правда, не сразу это поняли, и даже почти решились «слиться» с очередного тобоггана - уже стало темнеть, и мы действовали впопыхах… - но, к счастью, Миша совершил разведку и увидел дамбу, перегораживающую реку, а это означало, что маршрут закончен.
Пока мы снимали гидрокостюмы и перепаковывали рюкзаки, стемнело окончательно – в тропиках, как известно, закаты стремительны – и наш уход с маршрута превратился в суровое ночное восхождение по четырёхсотметровой растительной стене. Как раз накануне, на спуске с Питон де Меж, я потерял свой фонарик, ни разу им не воспользовавшись – видимо выронил, когда доставал куртку, – и теперь я полностью зависел от своих товарищей: я стал тем цементом, который сплачивает коллектив: «Саша, я ничего не вижу, Миша, он мне не светит - посвети ты мне… под правую ногу… под левую руку… тут ничего нет... а, нашёл!... посвети-ка… только не в глаза… ты опять не светишь… только не в глаза… посвети-ка ещё… о! нащупал корень, какое облег… Б-ДЬ!.. нет, ничего, это я чуть не улетел, потому что вы мне не светите…» - и так целых три часа… По корням, корешкам, корневищам, корнеплодам, плодам, стеблям, стволам, ветвям, прутьям, по вьющейся лозе, по лианам, по корягам, по пням трухлявым – всё это в полнейшей темноте, сквозь листву и паутину... С тех пор, как предок наш оррорин тугененсис предпочёл прямохождение брахиации, представителям рода человеческого не приходилось заниматься древолазанием в подобном объёме…
В девять часов вечера мы, наконец, вышли к просёлочной дороге, по которой нам оставалось ещё три с половиной километра до главного шоссе, по которому ещё с километр до парковки. Сперва, мы предполагали, что за машиной отправится только водитель – это самое экономное решение, и, к тому же, я не водитель – водителями у нас были Костя и Миша, но в этом доисторическом папоротниковом царстве царил лютый холод, вся наша одежда была мокрой, и, стоило нам остановиться, нас тут же начинало колотить. С другой стороны, пятнадцать часов физической активности на свежем воздухе изрядно нас утомили, тащить на себе тяжелые рюкзаки не хотелось, поэтому мы оставили их у обочины и отправились за машиной налегке. Всего лишь в часе ходьбы нас ждали тёплая одежда, вкусная еда и горячий чай!..
Через три четверти часа мы стояли в том месте, где грунтовка выходит к шоссе и пытались смириться с жестоким ударом: выезд с шоссе на грунтовку был перекрыт запертым на замок шлагбаумом… Разумеется, мы сдались не сразу: мы попытались его открыть, сломать, завалить на бок, выкорчевать из земли. Мы бы его, несомненно, сожгли, но у нас не было с собой зажигалки, да и сухих дров вокруг тоже не было. Признав своё бессилие, можно, по крайней мере, сохранить достоинство, поэтому мы не стали продолжать выяснение отношений с бессловесным шлагбаумом – этим тупым воплощением административного произвола. В конце концов, что может быть прекраснее ночной пробежки по ночному сказочному лесу...
Ровно в полночь, в роковой момент чудес и превращений, мы, наконец, окончательно оказались в машине – путь к теплу, уюту и сну безмятежному был свободен... В дороге, мои друзья шумно переживали все перипетии и красоты Такамаки, я же был печален и зол, пытаясь найти себе оправдание и не находя такового ни в чем: как мог я совершить столь идиотскую, одиозную ошибку!.. Анализируя задним числом, я понимаю, что казнь, которую я себе учинял, проистекала в немалой степени из нелепого тщеславия. Вероятно, в глубине души, вопреки собственным декларациям, я считаю каньонинг родом деятельности более низкого порядка, чем альпинизм или скалолазание, хотя умом, конечно же, понимаю: какие тут могут быть сравнения и какие «порядки»?.. Тигр не сильнее и не слабее акулы… Тем не менее, факт остаётся фактом: достаточно легко спуская себе с рук опасные ситуации и ошибки, случавшиеся на восхождениях, я буквально зациклился на происшедшем в Токомаке: утонуть на Реюньоне мне казалось гораздо более обидным, чем поломаться в Вади Рам или попасть под лавину в Гималаях…
Шоссе петляло по ночному лесу, я был погружен в мрачные раздумья, как вдруг встреча с редким представителем местной фауны изрядно подняла мне настроение: фары высветили сидящего у края дороги тенрека! Я не сомневаюсь, что мало кто из вас знает, что такое тенрек, и, в общем, я готов согласиться, что это не такое уж и обязательное знание… Тенрек – это такая довольно крупная землеройка. С виду, крыса крысой, но на самом деле, он никакая не крыса, а животное из гордого отряда афротериев - обитателей тропических лесов Гондваны, а не городских помоек. В числе его родственников находятся такие незаурядные млекопитающие, как слон, трубкозуб, ламантин и ископаемый монстр десмостилус… В эпоху Игоря Акимушкина, Николая Дроздова и передачи «В мире животных», тенреков считали родственниками ежей, но современные генетические исследования восстановили историческую справедливость, и тенрек, эта непритязательная Золушка животного мира, ныне причислен к королевскому роду афротериев…
Если всё вышесказанное не объяснило вам степень моего возбуждения, я могу добавить ещё один интересный факт, касающийся Реюньона и тенреков. По причине недавнего возникновения и тотальной изоляции, Реюньон не был заселён никакими млекопитающими, кроме летучих мышей, до тех самых пор, пока туда не прибыли первые гоминины вида гомо сапиенс – то есть мы. Единственным диким млекопитающим, завезенным на Реюньон человеком, стал именно тенрек – коренной обитатель соседнего Мадагаскара. Таким образом, тенрек на сегодняшний день – единственное дикое млекопитающее Реюньона, ведущее, притом, ночной образ жизни, и мне удалось с ним встретиться! Вам всё ещё непонятно, что в этом поразительного?.. Ну что ж, я сдаюсь и опускаю руки… Меня всегда ввергает в уныние невозможность привить другому человеку свои собственные интересы, хоть я прекрасно понимаю, что далеко не все мечтали в детстве о встрече с тенреком, бабируссой или бинтуронгом… Меня же самого всегда радует и возбуждает встреча с редким животным из книжек моего детства, с которым в те времена я и не мечтал пересечься: я, как и этот тенрек, тоже родился и вырос на «острове», - тоже в высшей степени изолированном…



Продолжение