В чаще сырой, меж высоких чернеющих сосен, В диком лесу, первозданном, зловещем, глухом Двери открою в последнюю самую осень, В место, где кельтские сумерки стелятся мхом. Падают алые яблоки в темные воды, Стылый закат, будто отблеск пожара, бордов…
Осенью – самое страшное чувство свободы, С запахом жженой листвы и чужих городов.
Очень необычная трактовка,общепринятого понятия осени. Наверное что то очень личное. Спасибо за откровенный взгляд !
И всё таки,по моему,как поётся в одной песне:
"Вспыхнет свет на небе ясном
И увидишь как прекрасно
Жить
И любить"
Опять ему дожди выслушивать
И ждать Иисуса на коленях.
А вы его так верно сушите,
Как бред, как жар и как холера.
Его, как пса чужого, били вы,
Не зная, что ему позволено –
Замазать Мир белилом Библии
И сотворить его по-своему.
Он утопал, из дома выселясь,
Мысль нагорчили, ополчили.
Судьба в подтяжках, словно виселица,
Чтобы штаны не соскочили.
Ах, ей ни капельки не стыдно –
Ведь в ночь, когда убийство холила,
Морщинистое сердце стыло –
И мямлило в крови – ох, холодно!
Эх, осень-сенюшка-осенюшка,
В какое горюшко осели мы?
Где нам любить?
Где нам висеть?
Винсент?
Когда зарю накрыла изморозь,
Когда на юг уплыли лебеди,
Надежда приходила издали
С веселыми словами лекаря.
Казалось – что и боль подсована
И поднимается, как в градуснике,
А сердце – как большой подсолнух,
Где выскребли все семя радости.
Он был холодный и голодный.
Но в белом Лувре, в черной зале,
Он на вопрос: «Как вы свободны?»
– «На вечность целую я занят», –
Ответил, чтоб не промахнуться,
С такой улыбкой на лице,
…Как после выстрела, в конце.
Великие не продаются!
1964
Осьминог - проекция мощного полового инстинкта. Есть страх, что он проглотит солнце сознания, как крокодил из сказки Чуковского. Я не Манана, но зато диванный психолог, а вы, выходит, прошли нечто типа теста Роршаха.
И всё таки,по моему,как поётся в одной песне:
"Вспыхнет свет на небе ясном
И увидишь как прекрасно
Жить
И любить"
Никакой специальной привязки к мрачности или чему-то очень личному. Осень-то я очень люблю)
ВАН ГОГ
Опять ему дожди выслушивать
И ждать Иисуса на коленях.
А вы его так верно сушите,
Как бред, как жар и как холера.
Его, как пса чужого, били вы,
Не зная, что ему позволено –
Замазать Мир белилом Библии
И сотворить его по-своему.
Он утопал, из дома выселясь,
Мысль нагорчили, ополчили.
Судьба в подтяжках, словно виселица,
Чтобы штаны не соскочили.
Ах, ей ни капельки не стыдно –
Ведь в ночь, когда убийство холила,
Морщинистое сердце стыло –
И мямлило в крови – ох, холодно!
Эх, осень-сенюшка-осенюшка,
В какое горюшко осели мы?
Где нам любить?
Где нам висеть?
Винсент?
Когда зарю накрыла изморозь,
Когда на юг уплыли лебеди,
Надежда приходила издали
С веселыми словами лекаря.
Казалось – что и боль подсована
И поднимается, как в градуснике,
А сердце – как большой подсолнух,
Где выскребли все семя радости.
Он был холодный и голодный.
Но в белом Лувре, в черной зале,
Он на вопрос: «Как вы свободны?»
– «На вечность целую я занят», –
Ответил, чтоб не промахнуться,
С такой улыбкой на лице,
…Как после выстрела, в конце.
Великие не продаются!
1964
Спасибо!