К 60-летию первовосхождения на Эверест. 2. Рассказ Эдмунда Хиллари.

Ночь на Южном седле. Ветер с визгом дует через гребень и полощет палатку, производя звуки, как на стрельбище. Ужасный шум. Я зажат между Тенцингом и стенкой палатки, и нет места, чтобы растянуться. Всякий раз, когда моя голова упирается в свод, в мой мозг будто бы вонзается пневматическая дрель.

По другую сторону от Тенцинга – скрючившиеся в своих спальных мешках Альф Грегори и Джордж Лоу. Они извиваются и вертятся, пытаясь найти менее холодное и менее неудобное положение. Мы используем для сна кислородные аппараты с подачей один литр в минуту. Так легче заснуть. И вот вы изрядно погрузились в сон, но баллон кончается, и вы внезапно просыпаетесь, как будто кто-то включил свет, а ваша резиновая маска на лице – вся липкая и холодная.

Я вглядываюсь в часы узнать, не остановились ли они. Часовая стрелка подползает к 4, и я чиркаю спичкой. Термометр на стенке палатки показывает -13°F. Еще совсем темно.

Я толкаю локтем Тенцинга, бормочу что-то насчет завтрака и бездушно отступаю в свой мешок. Вскоре примус прогрел палатку на несколько градусов – как раз достаточно, чтобы создалось ощущение, что можно сесть и поесть. Грязные, скрюченные, несколько подавленные, мы проглотили по чашке сладкой горячей воды, приправленной кристаллами лимона, погрызли немного печенья и заспорили о том, кто из нас хуже всех провел ночь.

Наметенный в палатку снег

Грег клянется честью, утверждая, что спать между Лоу и Тенцингом – все равно что попасть в тиски. Но Лоу парирует, указывая на небольшой холмик снега на его спальном мешке, надутый через отверстие в палатке с его стороны. Соскребая снег, он ухмыляется и говорит:
"Ну, по крайней мере, у нас теперь нерабочий день. Я надеюсь, ты теперь чувствуешь себя лучше".

Никто не потрудился ответить. Мы провалялись около пяти часов, ожидая, пока ветер утихнет. Он не стихал.

В 9 я тепло одеваюсь и пробираюсь к палатке Джона Ханта, в которой тот находится вместе с Бурдиллоном и Эвансом. Джон согласен, что мы должны отложить попытку. Он также решает, что все, кроме Грега, Лоу, Тенцинга, Анг Ньимы, Пембы и меня, должны идти вниз. Нет никакого смысла истощать скудные запасы продуктов, которые мы сюда притащили.

Через час или позже они упаковались и были готовы. Хант, серый и осунувшийся, но с голубыми, более холодными, чем когда-либо, глазами, сжимает мою руку. Перекрывая завывание ветра, он говорит:
"Самое главное, ребята, чтобы вы благополучно вернулись. Помните это. Но, если cможете, подымайтесь".

Мы наблюдаем, как они идут по седловине, поднимаются по гребню и спускаются по склону в направлении траверса: четыре усталые фигуры, уменьшающиеся на фоне громадной чудовищной ледяной стены Лхоцзе. Затем мы возвращаемся к своим делам.

Всю вторую половину дня я сортирую кислородные баллоны, креплю их к станкам и подготавливаю кислородные аппараты для сна. Весь день мы не использовали маски. Мы можем дышать достаточно хорошо, но работаем очень медленно.

Высотная болезнь сваливает одного шерпа

Приходит ночь, и ветер по-прежнему стремится сдуть нас с седловины. Мы дремлем в течение долгих часов, с меньшими неудобствами, чем до этого, так как теперь больше места. Мы с Тенцингом присвоили палатку Meade; Грегу и Лоу досталась пирамидальная палатка.

К 8 утра ветер ослабел, но когда я иду, чтобы позвать Пембу, я вижу, что его рвет у входа в их палатку. Очевидно, что он никуда сегодня не пойдет. В помощь нам остается только Анг Ньима. Чертов старый Пемба, думаю я без какого-либо сострадания; Южное седло слишком высоко для жалости.

Мы упаковываем наши грузы и выходим. Лоу, Грегори и Анг Ньима уходят первыми, в 8:30, приблизительно с 45 фунтами на каждого; они будут топтать для нас ступени, чтобы мы могли сэкономить энергию и кислород. Мы выходим в 10, неся свои спальные мешки, надувные матрасы, продовольствие и дополнительную одежду поверх дыхательных аппаратов (фото 52).

У начала большого кулуара мы поднимаемся по ступенькам, выбитым Лоу; и только мы вошли в него, как рокочущий град ледяных глыб, обвалившихся 300 футами выше, пронесся рядом с нами. Мы должны взять в сторону, пока ребята наверху не удалились вдоль юго-восточного гребня. Затем мы карабкаемся за ними и около полудня догоняем их у порванной ветром палатки, оставленной Ламбертом и Тенцингом в 1952 году.

Отсюда открывается красивый вид. Мы фотографируем всё, что в поле зрения, и подымаемся к перевалочному пункту, установленному Джоном Хантом на высоте 27350 футов два дня назад. Мысль добавить еще хотя бы унцию к нашим грузам ни у кого не вызывает восторга. Но надо идти вверх. Грег упаковывает кислород, Лоу увязывает продукты и топливо, и все мы смотрим на палатку.

Место под лагерь с уклоном, как у крыши амбара

Наконец я говорю Джорджу: "Ладно, я возьму палатку, если ты будешь прокладывать путь".

Он ухмыляется и выходит вперед. Он проявляет себя превосходно. В самом деле, для Джорджа это важный день на Эвересте. Он хорошо проявил себя на склоне Лхоцзе, но здесь он действительно показал, на что способен (фото 54).

С 50-63 фунтами за спиной мы лезем вверх по все более крутому гребню. К 2-м часам пополудни мы начинаем присматривать место для палатки, но весь склон имеет уклон подобно крыше амбара. С полчаса мы ищем, то поднимаясь, то траверсируя, пока, наконец, не натыкаемся на полочку 6 на 4 фута с уклоном около 30°.

"Вот прекрасное место для лагеря", – с радостью говорит Джордж и тут же сбрасывает свой груз.

Другие горят желанием идти вниз, и мы не можем винить их в этом. Анг Ньима, хоть он и устал до смерти, вежливо спрашивает, может ли он остаться, чтобы помочь нам на следующий день, но мы отсылаем его со всеми. Еще одна ночь на этой высоте ослабит его настолько, что он не сможет быть полезным и себе, а тем более нам.

Тоскливо наблюдать, как старина Джордж, Грег и Анг Ньима возвращаются назад. Теперь мы совсем одни.

Наша первая забота – палатка. В течение двух часов мы скребем скалы, снег и смерзшийся гравий, пытаясь сделать для нее площадку. Мы довольствуемся двумя террасами в ярд шириной, шесть футов длиной и примерно на фут отличающимися по высоте. Следующие два часа уходят на установку самой палатки и закрепление ее с помощью камней и кислородных баллонов, которые я закапываю в снег.

Около 6:30 мы заползаем в спальные мешки, зажигаем примус и ужинаем консервированными абрикосами, финиками, сардинами, печеньем, вареньем, медом. Начинается порывистый ветер. Когда я слышу его свист вверху на гребне, я распираюсь поперек палатки и стараюсь удерживать ее книзу, когда она готовится взлететь. Между шквалами я дремлю, плюхаясь на верхнюю полку, и мои ноги болтаются над полкой Тенцинга.

Мы пользуемся кислородом только четыре часа с двухчасовыми перерывами. В перерывах Тенцинг разогревает немного питья. Мы почти не разговариваем. Интересно, как там спускаются Джордж с ребятами, что должен думать Джон Хант и как там мои пчелы в Новой Зеландии? И опять, и опять я подсчитываю в уме количество оставшегося кислорода для восхождения, количество, которое мы, вероятно, используем, и количество, которое могло остаться в баллонах, припрятанных Томом и Чарльзом по пути вниз от Южного пика.

Четыре утра. Мы высовываем головы из палатки. К счастью, ветер стих. Вдалеке еще спят в темноте долины Непала, но вершины Макалу и Ама-Даблам уже освещены солнцем; и Тенцинг, указывая мимо меня, различает монастырь в Тьянгбоче 14 400 футами ниже нас, где даже сейчас ламы отправляют специальные молитвы о нашем благополучном возвращении (фото 12 и 18).

Ботинки, замерзшие до твердости доспехов

Пока Тенцинг топит воду для чая, я затаскиваю внутрь кислородные аппараты, сбиваю лед с вентилей и проверяю их. Вчера вечером я немного промочил ноги, и, чтобы высушить и согреть их с меньшим риском обморожения, я снял ботинки и подложил их под спальный мешок в области ног для его изоляции от холодной земли. И вот теперь ботинки скованы морозом до твердости средневековых доспехов.

Я отогреваю их над примусом. Это отнимает у меня добрый час, и запах кожи и прорезиненной ткани, поджариваемых на огне в маленькой палатке, ужасен; но, наконец, ботинки становятся достаточно мягким, чтобы их натянуть, и мы можем отправляться. Тенцинг прокладывает путь в рассыпчатом снеге, пока мои ноги не согрелись, а затем я беру роль первого на себя.

Поднимаясь энергично, но со здравым смыслом сохраняя запас сил, мы достигаем ложбины, где Эванс и Бурдиллон оставили свои кислородные баллоны. Цилиндры легко заметить. Соскоблив с манометра лед, я считываю приятную информацию: давление около 1000 фунтов – достаточно, чтобы в случае успеха спуститься до Южного седла. Одним словом, мы можем извести весь кислород, что у нас за спиной, на штурм горы и на возвращение вот до этого места.

Преодоление стены Южного пика

Мы продолжаем путь. Примерно в 400 метрах от Южного пика мы останавливаемся. Как идти дальше? Бурдиллон и Эванс взяли левее гребня, а, возвращаясь, спустились по широкому склону. Но гребень, с учетом того, что рыхлый снег скрыл все камни, кажется мне чрезвычайно опасным. Мы выбираем склон.

Нельзя подниматься зигзагом по крутому склону, как этот, иначе вы подрежете его и окажитесь на "борту" лавины с билетом в один конец до самого низа. Так что мы поднимаемся прямо вверх. Во всяком случае, мы делаем, осторожно ступая, пять шагов вверх, но наст ломается на расстоянии 10 футов вокруг, и мы соскальзываем на три шага вниз. Мы не столько поднимаемся по склону, сколько плывем по нему вверх.

На полпути я оборачиваюсь к Тенцингу и говорю: "Что ты об этом думаешь?"
"Мне это совсем не нравится".
"Идти дальше?"
Он пожимает плечами: "Как хочешь".

Я быстро принимаю решение. В условиях обычного восхождения риск не оправдан. Я знаю это. Но это Эверест, а на Эвересте иногда нужно использовать и малые шансы, потому что цель того стоит. Так я пытаюсь убедить себя.

Мы продолжаем путь, и нам везет. Несколькими ярдами выше мы выходим на слежавшийся снег. Выбивая ступени, мы довольно быстро добираемся до гребня. В 9 часов мы стоим на Южном пике (фото 55).

Мы имеем преимущества перед Эвансом и Бурдиллоном: благодаря более высокому лагерю, мы оказались здесь на четыре часа раньше, и у нас осталось больше кислорода и сил для завершения работы. Только вот насколько велика эта работа? В точности этого никто нам не может сказать.

Чтобы оценить ее, мы выкапываем для себя место, чтобы сесть, прямо под Южным пиком, снимаем маски и рассматриваем вершину наверху.

Настоящую макушку не видно, она выше за гребнем, повернутым сейчас к нам своим "лезвием". Он выглядит проблематичным.

Справа карнизы, нависающие маленькими каплями в 10000 футах над ледником Кангшунг с восточной стороны Эвереста, слева – крутой снежный склон, опускающийся к краю большой скальной стены, проглядывающей над Западным цирком (фото 60).

Нам не нужно много говорить. Очевидно, что наш единственный путь лежит между карнизами и обрывом слева; и он зависит от состояния снега. Если снег твердый, у нас есть шанс. Если он рыхлый и сухой, то мы зря проделали долгий путь.

Я еще раз проверяю кислород. По одному полному баллону на каждого из нас. То есть 800 литров по три литра в минуту – около 4 с половиной часов лазанья. Хватит ли? Обязано хватить.

Мы снова надеваем наши аппараты, более легкие из-за снятых баллонов. Я чувствую себя совершенно бодрым и жажду решить проблему. Мы спускаемся в кошках к началу гребня, и я вонзаю штычок ледоруба в снег подымающегося вверх склона. Он весь такой, как бы нам хотелось – кристаллический, твердый и хорошо слежавшийся. Два или три сильных удара выбивают ступеньку, достаточно большую даже для наших неуклюжих высотных ботинок, а хороший толчок загоняет древко ледоруба наполовину его длины, обеспечивая вполне приличную страховку.

Дыхание Тенцинга более затруднено

Я иду первым, выбивая 40-футовую линию шагов, отдыхая и выбирая веревку, обернутую через ледоруб, когда Тенцинг поднимается ко мне. Затем он страхует меня, пока я прокладываю следующий марш. Мы постепенно продвигаемся вперед на достаточно большом расстоянии от ненадежных карнизов, изредка поглядывая в сторону скальной стены слева от нас. Примерно 7500 футами ниже я могу различить палатки лагеря IV, и я машу руками вверх-вниз, как Ужасное пугало, без особой надежды, что кто-нибудь меня увидит.

К этому времени Тенцинг стал немного притормаживать веревку, а его дыхание кажется учащенным. Когда мы останавливаемся на одном крошечном выступе, я спрашиваю:
"Как дела, Тенцинг?"
"Все в порядке".

Однако я знаю, что, как и большинство шерпов, Тенцинг имеет лишь смутное представление о работе кислородного аппарата. Он может хмелеть и даже не осознавать этого. Поэтому я проверяю его выходную трубку и обнаруживаю, что клапаны почти полностью забиты льдом; по всей вероятности, он в течение нескольких минут не получал особой пользы от кислорода.

Я осматриваю свою трубку; к моему удивлению, лед начал образовываться и здесь тоже, хотя пока недостаточно, чтобы прервать поток воздуха. Очевидно, я должен следить за нами обоими. К счастью, моя привычка во время работы вычислять в уме запасы нашего кислорода и то, что я иду первым в связке, будет держать меня начеку.

Мы возобновляем подъем, и я прокладываю еще цепочку шагов, может быть, за полчаса. И вот мы уставились на препятствие, которого мы испугались ещё когда заметили его на аэрофотоснимках и в бинокли от Тьянгбоче: чрезвычайно большой камень прямо поперек гребня. О том, чтобы перелезть через него, не может быть и речи. Пути обхода тоже нет, за исключением –

За исключением места справа, где снежный карниз, немного оторвавшись от скалы, оставил левее себя узкую брешь наподобие камина.

Сорок футов за полчаса

Мы смотрим на нее с весьма смешанными чувствами. Я не из тех, кто говорит себе: "Буду подниматься, несмотря ни на что". Горы много для меня значат, но не настолько. И я говорю Тенцингу:
"Что ж, попытаемся".

Он страхует, и я втискиваюсь в камин. Спиной к карнизу, лицом к скале, я нащупываю в ней зацепки, вбивая кошки в снег позади себя и выжимая себя вверх. Я использую все, что у меня есть – колени, локти, плечи, даже кислородный аппарат за спиной, стараясь получить выигрыш в силе, применяя действие рычага.

Мои действия зависят от одного маленького допущения: что карниз не отвалится. Конечно, Тенцинг подстраховал меня через скальный выступ, и это дает определенную моральную поддержку. Но если снег не выдержит, и я окажусь висящим над ледником Кангшунг, то совершенно не будет иметь значения, сможет ли Тенцинг удерживать меня пять минут или пятьдесят.

Фут за футом я изгибаюсь, ползу и подтягиваюсь в камине. Он длиной лишь с веревку, но прошло добрых полчаса, прежде чем я смог достичь его верхнего края и забраться на него. Я лежу там, задыхаясь, как забагренная рыба, удивленный тем, как это я накопил столько энергии, чтобы сделать это. Затем я натягиваю веревку и даю Тенцингу сигнал, чтобы он шел по ней. Впервые во мне проступает убеждение, что мы действительно намерены пройти весь путь.

Впереди всегда другой гребень

Я опять проверяю кислородные аппараты. Расход кажется достаточным. Повернувшись к Тенцингу, я говорю: "Как ты себя чувствуешь?"

Он только улыбается и машет рукой вверх, в направлении гребня. Я опять иду первым, вырубая ступени. Я работаю ледорубом по-прежнему ритмично и непринужденно; я прорубил гораздо дольше часа, но пока избежал напряжения, вызывающего боль в руке.

Один марш ступенек, затем еще один, и еще. Мы идем по гребню, когда он изгибается вправо, гадая, где же может быть вершина и существует ли она вообще. Я огибаю одну скалу только для того, чтобы передо мной возникала более высокая. Это кажется бесконечным.

Утомившись, я пытаюсь на одном участке сэкономить время, не вырубая ступени, а надеясь на кошки. Через несколько ярдов я снова берусь за ледоруб; уклон еще слишком крутой и слишком опасно. Воодушевление, охватившее нас в верхней части скального пути, улетучивается. Тупо, мрачно я прорубаю путь вокруг еще одного бугра.

Стоя на вершине мира

Вдруг я осознаю, что гребень впереди меня не поднимается, а опускается. Я быстро смотрю направо. Там, как раз надо мной, возвышается небольшая, плавно округленная снежная выпуклость величиной со стог сена.

Вершина.

Меня беспокоит последний вопрос: не является ли сама верхушка просто большим, изящно висящим карнизом? Если так, то кто-то другой может захотеть быть удостоенным чести ступить на нее.

Я осторожно поднимаюсь на несколько футов, зондируя путь впереди штычком ледоруба. Снег твердый, плотно слежавшийся. Шатаясь, мы преодолеваем финишный участок. Мы здесь. Выше нас нет ничего, а под нами – весь мир.

Вначале я не испытываю большого восторга, а только облегчение и чувство удивления. Затем я поворачиваюсь к Тенцингу и жму его руку. Даже сквозь заснеженные очки, обледеневшую маску и затянутый капюшон я вижу эту счастливую, сверкающую улыбку. Он обхватывает меня за плечи, и мы колошматим друг друга; и не существует того, о чем можно и нужно сказать словами.

Мои часы показывают 11:30. Два с половиной часа ушло на путь от Южного пика, пять часов – от нашей палатки. А кажется чуть дольше.

Фотографии доказывают, что вершина достигнута

Я выключаю кислород и снимаю маску. В разреженном воздухе на высоте 29000 футов мое дыхание становится немного более быстрым, но без лишних неудобств. Я достаю камеру. Я сохранил тепло под рубашкой; оно необходимо, чтобы сделать снимки каждого гребня, если будет нужно представить убедительные доказательства того, что мы побывали здесь.

Спустившись на несколько футов, я щелкаю Тенцинга, поднявшего вверх ледоруб с вытянутыми на ветру флагами Организации объединенных наций, Великобритании, Непала, Индии (фото 58). Было бы приятно иметь и сделанный Тенцингом мой портрет, в какой-нибудь героической позе, но, к сожалению, среди многих его достоинств не числится знание фотографии, а вершина Эвереста кажется мне плохим местом для проведения занятий.

Мы ищем какие-либо признаки того, что Мэллори и Ирвин были здесь до нас, но ничего не находим. Однако я фотографирую путь, по которому они и другие великие восходители поднимались от Северного седла по трудному северо-восточному гребню (фото 59). Затем я с надеждой навожу камеру на непокоренную Макалу, фантастический массив Канченджанги далеко на горизонте, Чо-Ойю на северо-западе, на уходящие вдаль пространства Непала – волна на сверкающей волне (фото 56-57).

Вырыв в снегу небольшую ямку, Тенцинг закапывает в нее подношение богам, обитающим, по вере буддистов, на этих высотах: маленький синий карандаш, подаренный его дочерью, плитку шоколада, немного печенья, горсть леденцов. Я кладу возле этих подарков маленькое распятие, которое Джон Хант получил от друга и передал мне на Южное седло.

Пора идти вниз. Я меняю кислородную маску, с удовольствием вдыхаю воздух и ухожу, не оглядываясь. Наступила реакция, мы оба устали.

Мы идем в кошках по сделанным мной ступеням, двигаясь быстро. Мы знаем путь; мы знаем, что ожидает нас впереди; определенность дает нам уверенность и возможность увеличить шаг. Даже скальный камин выглядит успокаивающе знакомым; мы залазим в него и сваливаемся вниз, как будто бы больше нет опасности, что карниз оторвется от гребня.

Мы останавливаемся на Южном пике, чтобы глотнуть лимонаду перед наводящим на обоих нас ужас участком – большим снежным склоном на противоположной стороне. Этот отвратительный участок резко уходит от вершины вниз под косым углом в направлении ледника Кангшунг. Страховка через ледоруб на мягком снегу не выдержит. Если один из нас начнет скользить, то мы оба сможем насладиться 10000-футовым прыжком без помощи парашюта.

Медленный спуск по хрупкой лестнице

Мы начинаем наш спуск по этой хрупкой лестнице. С обращенным от склона и вниз лицом мы испытываем ощущение, что слишком тяжелы, можем качнуться вперед и упасть. С каждым шагом вниз мы ставим ботинки так, как будто бы идем по высоко натянутой проволоке. Я что-то бормочу себе под нос, когда мы подходим к сделанным Тенцингом ступенькам с обычным для него огромным расстоянием между ними; я должен останавливаться и выбивать новую ступеньку между двумя его.

Сорок шагов. Двадцать. Пять...мы внизу и можем отойти в относительную безопасность юго-восточного гребня. Мы смотрим друг на друга и, с подобием вздоха облегчения, сбрасываем с себя груз страхов, который висел у нас за плечами весь этот долгий день. Худшее позади, мы уже почти внизу.

Прихватив запасные баллоны, оставленные Чарльзом и Томом, мы идем к нашему убогому маленькому лагерю; ветер уже наполовину порвал палатку. Два часа пополудни. Тенцинг разогревает еще лимонада на керогазе, пока я устанавливаю последние баллоны в кислородные аппараты и урезаю расход до двух литров в минуту. Мы потягиваем наши напитки, полубессознательно глядя вниз на Южное седло, где пара точек, – возможно, Лоу и Нойс, – уходят из лагеря.

Опять на ногах, мы грузим свои надувные матрасы и спальные мешки, и, ничего не чувствуя от усталости, бредем к верхней части кулуара. Здесь нас ожидает неприятный сюрприз: ветер уничтожил все наши ступени, которые мы выбили днем раньше, оставив только гладкий, обледенелый склон под нами. Недовольно ворча, я начинаю обработку нового ряда ступеней на 200 футов вниз по кулуару, останавливаясь, только когда особенно жестокий порыв пытается оторвать меня от горы и вынуждает втыкать ледоруб и удерживаться на нем, защищая лицо от секущего снега.

Стоит только спуститься до низа кулуара, и дальше предстоит лишь длинное, утомительное путешествие пешком до Южного седла. Прежде чем мы туда добираемся, нам навстречу ковыляет одинокая фигура – Джордж Лоу несет горячий суп и аварийный кислород. Я слабо улыбаюсь старине Джорджу и говорю:
"Мы его сделали!"

Приятно видеть его сияющее лицо. Мы изрядно полазали вместе – Джордж и я – и я рад сообщить ему хорошие новости после всего, что он и другие совершили для нашей команды. Но Тенцинг и я слишком устали, чтобы долго болтать о наших приключениях.

Мы ковыляем вниз, в лагерь. Мой кислород кончается до того, как мы добираемся туда; теперь это не имеет большого значения. Мы заползаем в палатки и со вздохом полнейшего наслаждения заваливаемся в спальные мешки.

Возбуждение мешает спать

Однако мы очень мало спим в эту ночь. Ветер, сильный холод, прилив возбуждения с замедленным действием не дают нам уснуть, возбуждают, заставляя вновь переживать лучшие и худшие эпизоды длительного штурма. Под утро мы совершенно ослаблены, но отнюдь не истощены.

Мы упаковываемся. Это занимает больше времени, чем следует; Эверест до самого конца заставляет нас платить за пренебрежение его высотой. С трудом поднявшись по 200-футовому склону над Южным седлом, мы начинаем изнурительный траверс склона Лхоцзе.

Мы с Тенцингом подготовились к тому, что использование кислорода на пути вниз будет роскошью. Он не является для нас крайне необходимым; но мы полагаем, что, возможно, заслужили его. Даже если это так, мы должны двигаться медленно.

Когда мы спускаемся по ледовым ступенькам к лагерю VII, в котором, как мы считали, никого нет, нас поражает громкий, радостный крик. Это Чарльз Уайли со своими шерпами, выскочившие из палатки, чтобы встретить нас и вложить горячее питье в наши окоченевшие руки. Голос Чарльза любопытным образом действует на меня: он кажется таким неестественно сильным, свежим и полным жизни после наших дней наверху, когда наш организм подвергался износу, что я вдруг чувствую себя очень спокойно и уверенно, как будто бы убедился, наконец, что все будет в порядке.

Наши новости в равной степени оказывают приятное воздействие и на шерпов. Они теснятся вокруг и пожимают нам руки, приветствуя Тенцинга – одного из них – с новым, еще более полным любви, уважением. Повсеместно я слышу фразу:
"Эверест хатм хо гайа, сахиб: Эверест допустил это!"

Победа всей команды

Однако лагерь VII не отель, и нам не терпится уйти с горы. Устремляясь вниз по леднику Лхоцзе, мимо лагерей VI и V, мы выходим из самого верхнего цирка и продолжаем путь по снежному маршруту в лагерь IV. Когда мы оказываемся в пределах его видимости, мы видим вышедшие из него маленькие фигурки, прокладывающие путь вверх по направлению к нам.

Мы не подаем никакого сигнала, пока они не приближаются на расстояние около 50 метров. Тогда старина Джордж выставляет большой палец вверх и махает своим ледорубом в направлении вершины. Мгновенно, с радостным воплем передовая группа пускается бежать. Как бы ни были слабы, они стремительно преодолевают оставшиеся ярды и бросаются на нас. Джон Хант, усталый и способный только улыбаться, обнимает меня и опускает голову мне на грудь.

Это странный и волнующий момент. Я сам так устал, что мне кажется, будто бы все это происходит с другим человеком, а я стою в стороне и наблюдаю. Все, что я испытываю, – это великая радость, что мы можем преподнести Джону победу, для достижения которой он так много сделал.

Фото 12. Крепость Эвереста укрыта за мощным бастионом

Желанная вершина выглядывает поверх изрезанного, покрытого снегом гребня Нупцзе (напротив), в 15 милях от лагеря в Тьянгбоче. Лхоцзе, украшенная на фотографии облаком, – по высоте четвертая в мире вершина, возвышающаяся на 27 890 футов.
(Фото Джорджа Лоу)

Фото 18. На освещенном солнцем лугу Тьянгбоче на высоте 13500 футов альпинисты сортируют свои припасы.

Веревочное ограждение держит слишком любопытных людей из монастыря на расстоянии. Джордж Бенд (на переднем плане) открывает коробки с радиооборудованием. За ним Том Бурдиллон печально проверяет кислородные баллоны; треть из них, как он обнаружил, опустела. Слева располагается палаточный лагерь шерпов; британцы пользуются спальными принадлежностями в скатках, лежащими вокруг куполообразной палатки-столовой.

Экспедиция разбивает тыловой лагерь в буддистском заповеднике живой природы.

Охраняемые монахами Тьянгбоче, мускусные олени, гималайские моналы и гималайские куропатки свободно бродили около этих палаток. Когда альпинисты купили на обед ягненка, Джордж Лоу должен был забить его сам. В круглом, похожем на печь для обжига и увенчанном шпилем чортене (на заднем плане) находятся почитаемые останки святого настоятеля монастыря.
(Фото Эдмунда Хиллари)

Фото 37. Вверх по ледяному склону Лхоцзе, позолоченному заходящим солнцем, альпинисты проложили зигзагообразную тропу.

Серебристая луна, похожая на шарик от пинг-понга, сверкает над полем битвы за Эверест. Здесь группа Ханта извлекла уроки из ошибок предыдущих групп. Швейцарская группа в 1952 г. пыталась покорить Эверест, поднимаясь прямо по голому скалистому ребру левее протяженных снежных склонов Лхоцзе. Они поднялись на него настолько обессиленными, что их попытка штурма вершины потерпела неудачу. Вместо этого британская экспедиция 1953 года выбрала подъем по крутому склону – окольный, но менее опасный и более легкий маршрут, напоминающий серию американских горок (фото 49).
(Фото Джорджа Бэнда)

Фото 38. Лоу – герой склона Лхоцзе – смотрит на цирк с высоты 25 000 футов.

В течение 11 дней Джордж Лоу, которому периодически помогали Майкл Уорд, Уилфрид Нойс и Анг Ньима, сражался с рыхлым, ненадежным снегом, прокладывая путь по склону Лхоцзе. Со стены можно было бы выйти траверсом на Южное седло Эвереста –исходную точку для штурма вершины. Живя и работая выше 23 000 футов дольше кого-либо в истории альпинизма, Лоу боролся с пронизывающим холодом, метелями, уничтожавшими все с таким трудом проложенные в предыдущий день следы, болезнями, подорвавшими силы его группы, и ужасным износом организма, вызванным самой высотой.

Ни приподнятое настроение Лоу, ни его легендарный аппетит не иссякли на этих высотах. Но он плохо спал. Однажды ночью, в соседстве с Нойсом, он принял снотворное. Его едва удалось разбудить к полудню, и он спотыкался на тропе, а во время перекуса спал со свесившейся изо рта половинкой сардины.

Шерп Анг Ньима – напарник Лоу в первые пять дней работы – произвел не очень сильное впечатление на более низких высотах. Но на стене он проявил себя как опытный альпинист, топча следы, вырубая ступени, провешивая перила и до последнего сохраняя на своем лице широкую, веселую улыбку. Позднее он должен был нести груз выше, чем кто-либо из шерпов, кроме самого Тенцинга.
(Фото Альфреда Грегори)

Фото 52. В условиях разреженной, иссушенной атмосферы Хиллари и Тенцинг с трудом поднимаются по следам, протоптанным группой поддержки.

После двух очень холодных ночей на Южном седле с ветром, пытающимся сдуть их палатки с горы, вторая штурмовая группа и группа поддержки из трех человек намеревались установить последний лагерь на высоте 27900 футов. Хант решил, что одна из двух штурмовых групп установит лагерь рядом с Южным пиком.
(Фото Альфреда Грегори)

Фото 54. Скалы южного склона Эвереста с уклоном вверх обеспечивают опору для рук и ботинок Лоу.

Одна из серьезных опасностей, с которыми сталкиваются альпинисты, приближающиеся к Эвересту с тибетской, или северной, стороны, связана с нисходящим наклоном пластов породы, формирующих вершину. Направленные вверх плиты на южных гребнях обеспечивают намного более надежное сцепление.

На снимке Лоу протягивает веревку к складу припасов, припрятанных наверху два дня назад Хантом и Да Намгьялом. К этой нише на юго-восточном гребне пять альпинистов подняли дополнительные кислородные баллоны, еду и топливо, увеличив суммарные грузы до 63 фунтов на каждого.

Лишь чуть-чуть передохнув после сурового испытания на склоне Лхоцзе (фото 37-38), Лоу с готовностью взялся за изнурительную двойную работу по переноске грузов и вырубанию ступеней к лагерю IX. Как сказал Хиллари: "Это был самый выдающийся день Джорджа на Эвересте".
(Фото Альфреда Грегори)

Фото 55. Один неверный шаг на карнизы Южного пика может привести к падению почти на две мили.

28 мая Хиллари и Тенцинг провели беспокойную ночь на крошечном выступе на высоте 27900 футов. В 6:30 следующего утра они осторожно двинулись вверх по ненадежному снежному склону Южного пика, в 9 достигли его вершины, а затем поднимались по этому гребню, на котором видны их следы. Фотография, сделанная на полпути к цели, показывает, что они предусмотрительно придерживались маршрута с твердыми, надежными точками опоры на стыке снега и скал. Карнизы производят впечатление больших сугробов, а на самом деле представляют собой созданные ветром козырьки снега, нависающие над страшной пропастью. Альпинисты следовали поодаль от них, чтобы они внезапно не обрушились.

Однако в одном месте этого трудного гребня Хиллари встретилась преграда, которую он раньше видел на фотографиях и страшился ее: почти вертикальная 40-футовая скальная ступень, которую нельзя обойти и слишком крутая, чтобы на нее можно было подняться на этой подрывающей силы высоте.

С одной стороны – там, где карниз отошел от скалы, – он обнаружил нечто наподобие камина. Втиснувшись в него и упираясь спиной в снег, Хиллари медленно продвигался вверх в надежде, что карниз внезапно не отвалится. Он выдержал. И через полчаса Хиллари, выбившийся из сил, но уверенный, что теперь ничто не остановит их, дополз до верхней части камина.
(Фото Эдмунда Хиллари)

Фото 56. Вид с высшей точки Земли: безлюдный, пустынный мир Гималаев.

Одна ледяная волна за другой – море снежных пиков простиралось у ног Хиллари на 150 миль до самого горизонта. В леденящей 360-градусной панораме его пристальный взгляд охватил сотни больших гор от Тибета на севере до Сиккима на востоке и Непала на юге и западе. Лишь малая часть этих гималайских гигантов была исследована, еще меньшая часть покорена.

На юго-востоке возвышается зубчатая пирамида Макалу (справа). Как ни удивительно, но с расстояния добрых 12 миль она выглядит как отрог Эвереста. Как истинный альпинист, Хиллари отвлекся от собственной победы, чтобы выяснить, можно ли найти подходящий маршрут к вершине этого 27790-футового девственного пика – цели американской экспедиции в 1954 г.

Громадный массив пяти-вершинной Канченджанги – третьей по высоте горы в мире – господствует над горизонтом на далекой границе с Сиккимом.
(Фото Эдмунда Хиллари)

Фото 57.

Сканируя в северо-западном направлении, камера Хиллари показывает внизу извивающуюся магистраль Западного Ронгбукского ледника, использовавшегося предыдущими экспедициями для подхода к Эвересту со стороны Тибета.
(Фото Эдмунда Хиллари)

Фото 58. 29 мая, день победы: Тенцинг стоит на вершине мира.

Усталый и отупевший, Хиллари начал сомневаться, есть ли у Эвереста вообще какая-либо вершина. Он прошел последний поворот, понял, что путь впереди ведет вниз, и увидел поверх своего правого плеча небольшой округлый конус. И выше него – ничего. Еще несколько шагов, и они с Тенцингом победоносно стояли на высочайшей вершине Земли.

В вырытых в снегу ямках Тенцинг закопал небольшие дары своим буддистским богам, а Хиллари – распятие. Сняв кислородную маску, Хиллари отщелкал множество снимков, но ни одного с самим собой. "Тенцинг как фотограф – никакой," – сказал он позже, – "и Эверест – не место, чтобы начать учить его".

Флаги Организации объединенных наций, Великобритании, Непала и Индии развеваются на ледорубе Тенцинга.
(Фото Эдмунда Хиллари)

Фото 59. Северный гребень Эвереста: этот снимок доказывает, что Хиллари достиг вершины.

Только с вершины горы Хиллари и Тенцинг, поднимавшиеся от Южного седла, могли глядеть вниз на этот убийственный отрог – маршрут к Эвересту всех довоенных групп. Мэлори и Ирвин, пытавшиеся покорить его 29-ю годами раньше, были в последний раз замечены на высоте около 28000 футов. Хиллари не нашел признаков их пребывания на вершине.
(Фото Эдмунда Хиллари)

Фото 60. Следы на снегу отмечают путь победителей, спускавшихся с вершины.

Благополучно оказавшись опять на Южном пике Эвереста, Хиллари сфотографировал финишный гребень, который от самого низа никто не видел, кроме его самого, Тенцинга, Бурдиллона и Эванса. Возвращаясь тем же путем по этому увенчанному снежным гребнем ребру, пара победителей относилась к прежним опасностям с почти беспечным бесстрашием. Хиллари заскочил в жуткий скальный камин и слетел по нему вниз, как если бы он был не опаснее хрупкой амбарной лестницы. Только на противоположном склоне Южного пика, где порошкообразный снег не позволял наладить никакой страховки, к ним вернулся страх.
(Фото Эдмунда Хиллари)