Абердаре (Путешествие в колыбель Обамы - 2)

Все фото - автора, кроме тех, над которыми указано авторство других людей.

Ниери

Утром следующего дня мы уехали в Ниери на "матате" - так местные называют свои микроавтобусы - главный общественный междугородний кенийский транспорт. Расписание движения матат теоретически существует, но на практике не выполняется. Матата не будет отправлена, пока последнее место в ней не будет занято, но и когда будет занято последнее место, она тоже не будет отправлена: окинув пассажиров нижнего слоя удовлетворённым взглядом, распорядитель мататы начинает заселение верхнего. Лично нас распорядители матат старались не уплотнять, уважая наш вырожденческий индивидуализм и демонстрируя способность к затратному гостеприимству. Впрочем, чаще всего, мы сами охотно сливались с народом, беря на поруки какое-нибудь обреченно стоящее в проходе кучерявое создание.





Через три часа точения ляс и любопытного выглядывания в окна на проносящуюся мимо африканскую жизнь, мы въезжаем в Ниери, - всасываемся в огромный рынок, царящий на его центральных улицах. Разгрузив матату, услужливый водитель подбрасывает нас к заочно выбранной гостинице: “Central Hotel”
Окруженные заботливой суетой персонала, сгружаем рюкзачищи и проводим первичную рекогносцировку комнат - подозрительным, обжегшимся на молоке взглядом. Нормальная гостиница для непритязательного путешественника. Возвращаюсь в лобби с уже платёжными намерениями.
У стойки - молодая симпатичная кенийка: плавно суженное к губам тонкое лицо, губы слегка приоткрыты от собственной спелой тяжести... Едва заметная на черной коже мелкая дробь оспинок, - распространённое у местных явление. Ищущий, но не выдерживающий встречи взгляд, мелкие необязательные движения тонких рук и постоянная готовность к ответу выявляли лестный интерес и некоторое смущение. На груди, как у всех, - скромный крестик.

- Папа, там, в туалете, опять вода не сливается, почему у них везде бардак? - они ничего не умеют делать нормально?..
- Относись к ним с уважением, - это наши предки.
- Что значит "предки"... - с непонимающим кривым смешком - ты что, расист?..
- Я более чем не расист: я люблю людей, и мне нравится, что они разноцветные, но я говорю серьёзно: наши общие предки были черными негроидами - и наши, и китайцев, и индейцев, и я могу это с лёгкостью доказать!..

Мы должны относиться к африканцам со снисходительным уважением, как избалованный городом житель, навестивший своих родителей в их деревенском захолустье, - мы плоть от плоти их, хоть и ушли довольно далеко. Первый гомо сапиенс появился в Африке, и он был негр - чернокожее высоколобое существо, - безволосое и с губами-терморегуляторами. Сто тысяч лет назад эти любопытные создания шагнули из Африки в большой мир, воспользовавшись нашими палестинами, как мостом, и пошли гулять по миру, видоизменяясь внешне и внутренне: побелели ушедшие на запад, пожелтели двинувшиеся на восток, покраснели, перешагнувшие через Беренгов пролив, и только те, кто остался в Африке сохранили оригинальную масть, стать и язык. Да! - и его, кстати, тоже, хотя и не повсеместно. И, что характерно, австралийские аборигены, новогвинейские папуасы и прочие люди первой переселенческой волны, в силу своей изолированности не затопленные последующими волнами, - все они именно негроиды. А ведь колесо эволюции обратно не крутится, - в силу случайности мутаций и неповторимости отбора: белый или желтый уже никогда не станет снова черным. Пришедшие шестьдесят тысяч лет назад в Австралию гомо сапиенсы были черными, как и их непосредственные африканские предки. Популяций гомо сапиенсов древнее австралийских аборигенов на земле просто не существует - это живые ископаемые: латимерия рода человеческого.
И, кстати, скажу ещё по поводу волосатости, - я просто обязан снять этот давний навет, преследующий одарённых растительностью людей со времён Дарвина!
НЕТ НИКАКОЙ СВЯЗИ между их волосатостью и нашими общими обезьяньими предками! Они, эти волосатые люди, не только не ближе к обезьяне, чем все прочие, но даже и дальше - на одну целую полновесную мутацию. Наши предки были гладкими, как младенцы, и, кстати, и младенцы ведь наши гладки не случайно, повторяя в онтогенезе пути наших предков!.. Все абсолютно оригинальные ветви человечества - белая, монголоидная и исходная, черная, не обременены волосатостью, которая является результатом локальной и относительно недавней ближневосточной или малоазиатской мутации. От Леванта до Кавказа - вот и весь скромный ареал новой волосатой расы.
Более сказанного: я убеждён, хоть и не имею средств доказать это, что и предки гомо сапиенса - неандерталоиды, эректусы и хабилисы (питекантропы в просторечии) - были существами чернокожими и безволосыми, а возможно таковыми были уже австралопитеки - быстроногие грациозные обезьяночеловеки, прочертившие цепочки следов в вулканических пеплах восточноафриканского разлома...

Я говорю это всё к тому, что прямейшим потомкам праотцев наших позволительно было бы простить не только не сливающийся унитаз, но и куда более серьёзные, коренные несовершенства...

Обладая опытом Непала, Перу и прочих процветающих на тучном навозе туризма стран, я изначально предполагал, что в Ниери у нас не будет логистических проблем. Этот городок находится у подножия национального парка Абердаре, на полпути между Найроби и горой Кения, и я навоображал себе нечто вроде кенийского Куско или Намче Базара: затопленный туристами провинциальный Вавилон, в котором все сколько-нибудь презентабельные жилища разобраны под туристические агентства.
В конце концов, и требовалось-то нам немногое: какой-нибудь местный водитель, который смог бы сопроводить нас в национальный парк, а потом и к горе Кения.
Первое, что бросилось нам в глаза в Ньери: полнейшее, абсолютное отсутствие туристов. Ни в первый день, ни в последующие, мы так и не увидели ни одного не черного лица - ни на улицах, ни в гостинице. Гостиница, рекомендованная "Lonely Planet" "бекпеккерам" и прочему неформальному туристу, была заселена местными коммивояжерами в неразличимых на черных лицах черных очках. Кенийские коммивояжеры, кстати, в отличие от их евро-американских коллег, все, как один, не имели излишка телес и походили на бывших марафонцев.
Попытка прояснить ситуацию с туристическими агентами в лобби нашей гостиницы натолкнулась на кроткий недоуменный взгляд, листание телефонной книги, "звонок другу", звонок другому другу... - я начал догадываться, что всё не так просто в этом Ниери...
Оставив гостиничную девушку переживать своё недоумение, бросились на улицы в поиск агентств, но их просто не существовало... Ни одного!
Удача улыбнулась нам в одном в высшей степени солидном отеле, из тех, в которых, случайно войдя, присаживаешься на самый уголок кушетки. После получасовой предупредительной суеты и многочисленных звонков нам был, наконец, обещан некий Джозеф, хозяин машины и туристический агент.
Ещё через сорок минут появился и сам Джозеф: благообразный, всезнающий мужчина внушающего доверие возраста.
Он представился сам, затем представил нам свою машину: небольшой микроавтобус, который, как и его хозяин, не был вызывающе молод, но пребывал в хорошем состоянии.
Первым делом, Джозеф сопроводил нас к Headquarters национального парка, где решительно взял на себя переговоры с рейнджерским составом. Это оказалось совсем не лишним, в виду того, что я и служащие парка говорили на разных диалектах английского: я изъяснялся на оксфордском, а они на кембриджском.
Судя по тому, что Джозефу пришлось долго, с повторениями и уточняющими экскурсами разъяснять наши нужды, а лица служащих парка выражали при этом ленивое, хоть и доброжелательное недоумение, наш случай был редким, но находился в рамках парковых регуляций. Была позвана и вскоре явилась некая гладколицая и полнотелая женщина с агрессивной мимикой человека, привыкшего разрубать гордиевы узлы, бесцеремонно изучила нас с ног до головы, и, признав во мне лидера, перечислила мне в лицо все предстоящие нам платежи, а также, и все пункты наших обязательств: обеспечивать приставленного к нам рейнджера едой и жильём, - отдельной или совместной с нами палаткой. Излагала она всё это таким тоном, словно была уверена, что мы непременно рухнем под тяжестью свалившегося на нас бремени и откажемся от своей, идиотской в её глазах, затеи.

Абердаре. День первый: переход от "Фишинг Лодж" к водопаду "Чания Фолз" (Chania Falls)

Утром следующего дня, после некоторого сумбура и смущённых метаний, выдававших закулисные затруднения, а может быть и интриги, к нам вывели молодого застенчивого парня с «калашом» у бедра. Парень не упирался, но шел без охоты. «Матиас» - скромно представился он, и мы поочерёдно пожали ему руку.
Мы с удовлетворением констатировали необременительную для совместного проживания комплекцию Матиаса. «У нас есть для тебя место в палатке, но будет немного тесно» - честно предупредил я его, на что он с тихой улыбкой указал на свой армейский вещмешок, и сказал, что у него имеется своя. Мы сделали всё возможное, чтобы не проявить неуместную радость.
Вернулся с очередных переговоров озабоченный Джозеф, и сообщил нам о некоторой корректировке планов по причине непроходимой для его микроавтобуса грязи: нам порекомендовали въехать в парк через Treetops Gate вместо Ruhuruini Gate, что значительно удлиняет подъезд и, соответственно, увеличивает и время подъезда, и расход бензина, а, следовательно, и полагающуюся ему, Джозефу, плату… – "почти вдвое!.." – произнёс он во внезапно накатившем вдохновении.
Очень быстро я доказал ему, что прекрасно разбираюсь в географии Абердаре, а также весьма искушен в плане мер и весов, и мы сошлись на вполне умеренной надбавке.
«Тритопс Гейт» - тяжёлые металлические ворота, украшенные контуром бегущих носорогов, распахнулись, и мы вкатились на территорию парка.
- Прямо, как «Парк Юрского Периода»…
- Ага. «Трицератопс гейт»…
- Мы можем встретить по дороге носорога?
- Теоретически, можем, но на практике – вряд ли…
- А льва?
- Теоретически мо…
- Понятно!..




Мы долго петляем плотным тропическим лесом. Иногда драпировка редеет или сдвигается в сторону, и мы видим поросшую травами сцену, по которой бредут широкоспинные бородавочники, украшенные жидкой гривкой и мощными ноздрёвскими бакенбардами, а пушистые водяные козлы провожают нас умным и внимательным взглядом.
Периодически, из зарослей на дорогу вышагивают маленькие горные антилопы, но завидя нашу машину пускаются наутёк с отстающей от стремительного тела испуганной головой.
Лес редеет, и мы выезжаем на плато, поросшее травами и бушем. Едем долго. Периодически, Джозеф пытается нас высадить, ссылаясь на поздний час и висящие на нём обязательства перед другими клиентами, но я непреклонен, и, в итоге, он довозит нас до условленного места: так называемого, «Fishing Lodge», откуда мы планировали начать свой пеший маршрут.
На подъезде к лоджу примечаем красавца бушбока – крупную винторогую антилопу шоколадного цвета с рассыпанными на спине и щеках редкими белыми пятнами. Самец возлежал средь серебристых трав и полевых цветов, питаясь от их щедрот… Он поднимал голову и косил на нас брезгливым, нетерпеливым глазом, не переставая при этом тщательно пережевывать.


Из лоджа мы вышли после полудня. От места первой ночевки нас отделяло больше двадцати километров, и сильно не хотелось заканчивать маршрут в ночи под голодными взорами гиен и леопардов, стягивающихся под покровом ночи для безнаказанного разбоя, - поэтому мы старались идти быстро.
Нас окружали холмистые равнины ничем абсолютно не африканские: такие себе швейцарские далёкие предгорья. В узком пространстве между тревожными облаками и волнистыми травами царили прохлада и сырость, но иногда в просветы выглядывало упущенное в результате разброда туч солнце и согревало пейзаж. От непривычной высоты было мятно на сердце, торопилось и прерывалось дыхание, и кружилась лёгкая голова, и на первом же затяжном подъёме Яна шумно задышала, резко сбросила скорость и стала безнадёжно отставать. Крен её фигуры намекал на вероятность падения, и мы остановились. Томер взглянул на меня тревожно и вопросительно, но я отразил его взгляд, оставаясь непроницаемым и тем давая понять, что не чувствую ничего угрожающего в сложившейся ситуации, хотя я очень даже чувствовал: впереди нас ожидали три-четыре дня физически тяжелого трека с полной выкладкой, а вдали маячил недельный поход на горе Кения…
- Это высота, - объяснил я ситуацию им обоим, - а также – эффект первого дня похода. Отдай нам свою воду и ещё что-нибудь… нет, нам не тяжело, - посмотри, какой он здоровый… нет, ты не очухаешься, если мы тебя не разгрузим… да, - завтра ты заберёшь всё обратно…

В первый день похода мы осмотрели следующие достопримечательности:

1. Водопад Карура (Karura Falls).
270 метров свободного падения воды, но поскольку вы смотрите на него с близлежащей смотровой площадки, т.е. - сверху и сбоку, то скорее сможете впечатлиться высотой другого водопада - Гура (Gura Falls), который расположен на противоположной стороне долины.

Гура Фолз:

Карура Фолз:

2. Молодой одинокий самец (сокращённо: «мОлодец») африканского буйвола.
Мы с Томером убежали далеко вперёд, пока Яна тренировала на Матиасе свой английский и давала выход запасу природной коммуникабельности. Дорога вильнула, мы – вместе с ней, и тут же остановились, как вкопанные: в тридцати метрах, которые показались мне десятью от силы, стоял молодой, очень черный и очень большой буйвол. Мы смотрели на него, а он смотрел на нас, и это длилось и длилось, и я стал боковым зрением нащупывать в чаще подходящие для лазания деревья, но они не понадобились: мотнув головой – как бы отгоняя видение нас – буйвол неторопливо унёс своё чёрное тело в заросли. Не в засаду ли, подумал я, и мы стали ждать Матиаса с его калашниковым.
- Там стоял буйвол – указал я Матиасу словами и жестами – по-твоему, это опасно?..
- Буйвол – это очень опасно, - very dangerous animal! – Матиас посерьёзнел и взял автомат на изготовку, - куда он ушёл? Он был один или их было несколько?
- Он был один… - небрежно бросил я, полагая, что преступная группа буйволов наверняка опаснее нелепого одиночки.
- Одинокий буйвол – самое опасное животное в Абердаре!.. – Матиас плавно двинулся вперёд, продолжая свой рассказ, но уже не опуская «калаша» и шаря глазами по придорожным зарослям.
- Когда молодой самец созревает для размножения, он уходит из стада, чтобы найти себе самку и создать семью – очень трогательно, но при чем тут мы… - и в это время он абсолютно не в себе от избытка гормонов. Молодые буйволы сражаются между собой за самок, и в этот период они чрезвычайно агрессивны – бросаются на всё живое и даже неживое. Говорят, иногда они бодают деревья… - усмехнулся Матиас.

3. Слоновьи экскременты – «Elephant drops», как называет их Матиас.
Они были везде, их было – как коровьего навозу на просёлочной дороге где-нибудь в Смоленской области. Их размеры впечатляли, а количество настораживало. Я считал, что в подобное высокогорье слоны забредают лишь изредка, по рассеянной задумчивости или в силу любопытства, свойственного лишь неординарным одиночкам, ан нет: выход слонов в высокогорье – явление массовое и ординарное…

4. Африканский слон собственной персоной. «Локсодонта африкана», - если сушить горло латынью…
Когда окончательно унялось волнение от рассказа Матиаса о красноглазых буйволах, сублимирующих сексуальную энергию в атаках на баобабы, мы с Томером вновь убежали вперёд, поскольку молчаливым людям невмоготу подстраиваться под неторопливую развалочку увлеченных беседой попутчиков.
Наш отрыв продолжался не долго. Воздух напрягся, завибрировал и прорвался воплём исполинского духового инструмента, в который дунул на пробу небывало мощный трубач. Это был воинственный звук, - такие звуки не издают ни для приветствия, ни от избытка радостного вдохновения, и мы с Томером стали тревожно озираться. В пятидесяти метрах позади нас Матиас призывно размахивал руками и кричал «элефант, элефант!» Мы подбежали, тряся горбами рюкзаков и мгновенно запыхиваясь.
- Он там, уходит за пригорок!.. - Матиас пытался направить наш взгляд в нужном направлении, а Яна возбуждённо тараторила, стараясь объяснить нам, какого великолепного слона мы упустили, и как глубока и невозвратна наша потеря.
- Он выходит, он выходит!..
Это был великолепный экземпляр с огромными бивнями, - он постоял, отдыхая и обмахивая себя полотенцами ушей, а потом двинулся вновь по своим неторопливым делам плавным шагом гигантов. Наш день удался окончательно и бесповоротно!..



- Скажи, Матиас, а если нас атакует какое-то опасное животное, - слон или буйвол, ты будешь в него стрелять?
- По инструкции, я должен, сперва, выстрелить в воздух (знаем, знаем: «стой - кто идёт - предъявите документы…»), - Матиас смущенно переложил автомат из руки в руку. – Обычно, животные боятся выстрелов, и этого достаточно.
- А если случай не обычный, и животное не испугалось?.. (Газетный заголовок: «Трагедия в Абердаре: глухонемой от рождения буйвол затоптал трёх туристов и сопровождавшего их рейнджера»…)
- Ну, тогда придется в него стрелять… - виновато повёл плечом Матиас, хотя мы были последние, кто стал бы его обвинять.

4. Водопад Магуру и Пещера Королевы Елизаветы (Maguru Falls and Queen's Cave)
Красивый, утопающий в эндемической зелени водопад, который можно осмотреть, как сверху, так и снизу. В 1959 году её величество Елизавета II с принцем Филиппом, своим супругом, остановились в этом райском углу на ланч, для чего заблаговременно был построен на подходе к водопаду лёгкий павильон, скорее - беседка, и проложены мостки, чтобы царственные особы не осквернились контактом с почвой.
"Пещерой", собственно, называют интимный грот у подножия водопада, скрытый за полупрозрачной ширмой воды.




Уже в сумерках мы поднялись обратно к павильону. Становилось прохладно, и наступавшая тьма заставляла нас понижать голоса, - мы перешептывались. Треснула ветка, что-то заворочалось в зарослях, но мы почти не испугались, поскольку известно, что хищники подкрадываются к своим жертвам беззвучно, без рыка прыгают, и одним точным ударом ломают жертве позвонки, - природа гуманна и заботится о безболезненной смерти детей своих.
Закачались и раздвинулись черные ветви, и на прогалину перед беседкой шагнул прекрасный бушбок с блестящими выпуклыми глазами. Его острые, закрученные уверенной спиралью рога были нацелены в зенит, но покатый круп выдавал робость и готовность сигануть в любой момент. Прекрасная истинно королевская антилопа! Он осмотрел нас внимательным глазом и счел неопасными. Нас разделяло не более трёх метров, - я не верил своим глазам!..
Мы уходили из этого места, наполненные благоговейным трепетом, вполголоса делясь переживаниями.
- Может, он кого-то боялся, и искал у нас защиты, как вы думаете?..
- Тут недалеко уже "Чания Фолз", где мы будем ночевать. Я читал, что к ним из Салиента поднимаются львы для водопоя и охоты.
Благоговейное долгое молчание...



В темноте Матиас растворяется полностью, но стоит с ним заговорить, как из тьмы проступает прочерченная волшебной палочкой белозубая чеширская улыбка.
Мы бесконечно долго бредём в темноте, пережевывая скучные резиновые километры до "Чания Фолз", где нам обещан картами некий "кемпсайт", но заросли в указанном месте ничем не отличаются от всех прочих придорожных зарослей. Мы проходим мимо, потом возвращаемся. По заросшей травами едва заметной древней колее уходим подальше от дороги и ставим палатку.
Полуживой Матиас отказывается от ужина, и уползает в свою брезентовую одиночку.
- Как вы думаете, если утром нас навестит лев, нам нужно лежать молча, или лучше заорать Матиасу?..
- Какой ещё лев... - не с нашим счастьем...
Надо отдать Яне должное: она умеет полагаться на мужчин, и, положившись, уже ничего не боится.

Абердаре. День второй: переход от водопада Чания Фолз к кемпсайту "Вандерис" (Wanderis campsite)

Ранним утром, над желтеющими пучками трав стелился сонный, не поднимающий головы туман, было пасмурно и довольно холодно. До нас доносился приглушенный расстоянием гул водопада, вода у нас кончилась ещё вчера вечером, и мы засобирались по воду. В трезвом свете утра львы потускнели и измельчали, а потому мы решили не будить Матиаса, но он учуял наши сборы, и вылез из палатки свежий и в полном обмундировании, словно спал не раздеваясь.

Чания Фолз:


Ещё накануне я понял, что Матиас абсолютно не ориентируется на здешней местности, и понятия не имеет о положении кемпсайтов, перекрёстков дорог и прочих реперных точек. Он постоянно спрашивал меня о тропах и с интересом заглядывал в мои бумаги.
- Я не местный – объяснился Матиас, - меня перевели сюда с горы Кения совсем недавно, и я тут впервые – он очертил жестом окружающие незнакомые ему пространства.
Дедовщина в полку рейнджеров: молодого новобранца отправляют сопровождать трёх сумасшедших белых мазохистов в безлюдный многокилометровый поход по дождливому высокогорью. Старослужащие гоняют чаи в сторожке и перемывают кости нелепому и безответному «салабону»…
- Мы слышали, ты говорил с другими рейнджерами на английском, - это почему?..
- Я не из этих мест, я не кикуйя. Мой посёлок находится у границы с Угандой…
- Там, где гора Элгон?
- Да, примерно.
- Ты давно работаешь рейнджером? У тебя есть семья?
- Я служил в армии, а потом несколько лет работал на горе Кения. Там было хорошо… - по мимолётной грусти глаз стало ясно, что перевод в Абердаре не кажется ему продвижением по службе… - У меня есть жена и сын, - ему десять месяцев, - там, в деревне.
- У вас принято иметь много детей?
- Да, но мы с женой решили не спешить, поскольку мы хотим дать детям образование, а это стоит дорого. Скоро я начну учиться в школе гидов, стать гидом - это единственный способ нормально зарабатывать для меня… - он рассказывал о себе голосом обстоятельного и тихо целенаправленного человека, привыкшего строить свою жизнь для благополучия близких.

Весь день мы шагали по грунтовой дороге, среди ничем не примечательных пейзажей, а из живности нам встретилась лишь чета пожилых, выгоревших на солнце до цвета соломы американцев на джипе. Они выслушали мои рекомендации относительно дорог и перекрёстков, отметили уважительным покачиванием головы наш трудный способ передвижения и отчалили в клубах пыли, ещё не прибитой дождём, который всё обещался и всё не сдерживал обещаний к нашему общему удовольствию.
- Вам просто повезло, - разъяснил нам Матиас, - уже целых два дня нет дождя, а обычно тут каждый день идёт дождь.
Я подумал о сезоне в разгаре, и о своих планах на Батиан, но не стал ничего уточнять, поскольку всё уже решено, и ни к чему бесполезно расстраиваться.




Второй день в Абердаре был откровенно скучен и не остался бы в памяти, если бы я не придумал сократить нам дорогу и срезать последний участок джиповки по обозначенной на карте, но непопулярной тропе. На мой вопрос о тропе Матиас лишь пожал плечами, но сказал, что в любом случае тропа это куда интереснее, чем дорога, и мы свернули на тропу под первыми пристрелочными каплями дождя.
Мы потеряли на этом «шорткате» часа два, как минимум, но зато мы шли по грудь в слоновьих травах, петляли меж деревьями дождевого африканского леса, с которых свисали ржавые гроздья цветов, издали напоминающие кисти винограда, мы скатывались в глубокие долины и выбирались из них по крутым склонам, теряли и вновь находили тропу, пересекали быстрые ручьи и брали на изготовку свой автомат, при виде свежих лепёшек одинокого буйвола.


- Смотрите, это тайник браконьеров – Матиас подошёл к краю небольшого раскопа, похожего на не пригодившуюся могилу. – Здесь недавно были браконьеры, - они могут жить тут неделями, пока не добудут слона. Они ищут слонов, но стреляют и в буйвола и в другое животное – ради мяса.
Он присел на корточки у края ямы и продолжил читать нам свою лекцию о браконьерах, глядя снизу вверх кроткими глазами и морща лоб своей обритой наголо черной головы. Он выглядел встревоженным больше обычного, и я понял, что в Абердаре бывают животные поопаснее молодого буйвола.
- Вы боритесь с ними? – спросил я, тактично избегая уточнений относительно методов борьбы.
- Да, мы боремся, но слоновий бивень стоит очень дорого, а в Кении много неимущих людей, которым нечего терять.

Вот вам прекрасный пример, иллюстрирующий противоположность или, точнее, взаимную дополнительность этики и закона. Я вполне принимаю, что эти африканские браконьеры заслуживают тюрьмы, а, быть может, и отстрела, - просто в силу бездушных законов регуляции численности и поддержания природного равновесия, – так отстреливают расплодившихся сверх меры, хоть и ни в чем не повинных волков, но у меня нет к ним никаких претензий этического характера, в точности, как и к волкам: и те и другие охотятся ради выживания и ничего не умеют делать в этом мире, кроме как охотиться. На другом же полюсе находятся благополучные и добровольные охотники из нашего с вами сытого и обутого стана, - не нарушающие никаких законов, и, более того, вкладывающие собственные, уплаченные за лицензию деньги в поддержание и развитие заповедников и лесных хозяйств: их занятие охотой абсолютно аморально, поскольку они находят удовольствие в превращении сильного и грациозного создания в холмик покрытого шерстью остывающего мяса с неестественно вывернутой шеей и беспомощно распахнутыми стекляшками глаз.

К самому приходу темноты, мы вышли к месту, где должен был находиться наш очередной кемпсайт, но, несмотря на глубокую и всестороннюю разведку, не смогли его обнаружить, - мы стали уже привыкать к этому. Хуже всего было то, что в окрестностях этого места не было и воды, а весь следующий день мы должны были идти к вершине Лесатимы по системе плоских гребней, где трудно было ожидать течение ручьёв.
В итоге, мы стали лагерем на обширной травянистой поляне недалеко от дороги и занялись приготовлением ужина, экономно отделив запас воды на случай наихудшего поворота событий.
Попытка усадить Матиаса за общий «стол» в очередной раз провалилась, несмотря на все усилия и уговоры. Повинуясь каким-то ему одному ведомым установкам, Матиас оставался непреклонен: со сдержанной благодарностью приняв положенный ему паёк, он неизменно удалялся в свою палатку. Обладая природной интеллигентностью и чувством такта, он мало проявлял свои чувства в отношении передаваемых ему продуктов питания, и только при виде шоколада слегка терял равновесие: душевное и почти физическое… Со временем, я заметил, что при всём своём трепетном отношении к шоколаду, он не использовал его для собственного удовольствия, а бережно откладывал в вещмешок, вероятно, имея в виду своё далёкое любимое семейство.

Абердаре. День последний: безводный поход к горе Олдоньо Лесатима (Oldonyo Lesatima) и бегство под дождём

Слово "гора" в применении к Олдоньо Лесатима выглядит снисходительным эвфемизмом, а если называть вещи своими именами, то Лесатима - именно "высшая точка", - не более того. Восхождение на неё от кемпсайта "Вандерис" (где слово "кемпсайт" также не более чем эвфемизм...) с возвращением в него же - это двадцати двухкилометровый трек с набором высоты 740 метров...
Наш первоначальный вариант предполагал поход к "высшей точке" и обратно, ещё одну ночевку в нашем виртуальном "кемпсайте" и спуск на следующий день к воротам "Вандерис", где нас должен был встретить водитель Джозеф.
Учитывая, что после экономного утреннего питья у нас осталось менее литра воды на человека, а "высшая точка" Олдоньо Лесатима не представляла самостоятельного интереса ни в каком аспекте, мы решили, что поднимемся в направлении этой "точки" до высоты примерно 3700-3800м и повернём назад, с тем, чтобы в тот же день успеть спуститься к воротам парка. Это, если нам не встретится по пути какой-нибудь источник, разумеется.

Немного отойдя от лагеря, мы спрятали рюкзаки в чаще у дороги, чтобы продолжить своё восхождение в популярном ныне стиле "fast and light". Это словосочетание, кстати, звучит неплохим брендом для сети закусочных, и я удивляюсь, что никто из доживающих свою жизнь в Большом Спорте альпинистов ещё не додумался до этого. Сеть с таким названием быстро и легко вытеснит все прочие фаст-фуды из альпийских городков, - я в этом абсолютно уверен.
Матиас взял оборудование тайника на себя, гордясь своими навыками лесного жителя. Он отнёс рюкзаки в чащу, не разрешив сопровождать его толпой, дабы не множить следы, наломал разлапистых веток, прикрыл ими тайник и привёл меня посмотреть, ища одобрения…

Когда мы окончательно вышли на плоский, как спина черепахи гребень Лесатимы, стало ясно, что воды не будет. Это было тем более досадно, что, временами, мы брели по щиколотку в неприлично чавкающем высокогорном болоте. С высоты, примерно, три с половиной километра в африканских горах наступает царство гигантских растений семейства крестовиков - "мурлэнд", а почва, на которой произрастает это растительное великолепие, представляет собой, большей частью, жирную, липкую грязь - растительное великолепие на ней "зиждиться"...



Лобелия:


Мы пробирались сквозь отменнейшее болото, сквозь измученные водой пучки желтых трав, оседлавшие каждый свою кочку в поисках сухого места, под старым, не удерживающим жидкие осадки небом, которые выпадали на нас в моменты его слабости и, вместе с тем, мы экономили воду и страдали от жажды…
Яна победной репликой отмечала каждые сто метров набранной высоты, поскольку никогда не бывала выше трёх тысяч метров, а её систематический и строгий ум стремится к учету всяческих измеряемых числом достижений.
В перерывах дождя мы поражались экзотичностью пейзажа: стройными фаллическими шишками лобелий и древовидными сенециями, похожими на ананасов-акселератов, созревание которых не поспевает за ростом. Трафареты этих странных дерев застыли на пригорке жертвами атомной бомбардировки: разброд кренящихся тел и воздетые к небу корявые руки со взывающими пятернями… И холодный, дождь-плакальщик, поливающий пепелище в запоздалом усердии…


Древовидные сенеции:



В полдень, на высоте 3700м мы согласились, что наш акклиматизационный план выполнен, и повернули вниз.


Обед, которого мы так ждали, и ради которого ускоряли шаг на спуске, превратился в аварийный приём пищи по причине муравьёв! Поляна нашей последней ночевки кипела муравьями – это было сплошное муравьиное варево, по поверхности которого ходили буруны: чёрные, рыжие и разных промежуточных оттенков. Размеры муравьёв имели верхнюю планку – попадались пугающие экземпляры почти сантиметровой длины, всплывающие щепками в муравьином море, - но не было заметно нижней: мельчайшие из муравьёв наслаждались жизнью в обещанном нам всем, но пока не наступившем мире нанотехнологий.
Картина была угрожающей, и персонажи картины осуществляли угрозу незамедлительно: они кусали нас со свойственной короткоживущим существам страстью и поспешностью. Проницающая способность этих созданий находится за гранью объяснимого и порождена исключительно волей этих существ, катящихся напролом со стиснутыми железными жвалами.
- Я не хочу обедать, давайте уйдём отсюда! – стонала Яна, постоянно меняя дислокацию и пытаясь тем самым обмануть врага, - попытка, лишенная смысла, поскольку враг воевал не умением, а числом. Мы с Томером питались стоя, переступая с ноги на ногу, как два кулика на болоте, страстно расчёсывая плоды своих просчётов и поражений.
Для того, чтобы уничтожить род человеческий муравьям не хватает только одного: целенаправленности, но стоит лишь эволюции сказать «ату» и указать на нас пальцем, и всем нам придёт пипец – не спасут ни ядерные бомбы, ни космические скафандры…
- Я думаю, они спасаются от дождя... Перед тропическим ливнем вся норная живность выходит наружу полюбоваться зрелищем… Читайте Брема…
- Очень смешно...

Едва мы шагнули с муравьиной поляны на дорогу, как хлынул ливень и продолжался почти без перерывов все три часа, пока мы спускались к выходу из парка.

Бедный Матиас! Наш повсеместный гортекс промокал целый час, позволяя нам плавный переход и привыкание, он же вымок сразу и бесповоротно... Сперва, он пытался прикрывать голову автоматом Калашникова, неся его над головой, как статуя протеста, но скоро сдался и брёл сквозь струи с покорным лицом и без упрёка нам, втянувшим его в этот бессмысленный марш под дождём. Человек с не истреблённым чувством долга, он молча умер бы, защищая безымянный курган в Великую Отечественную, - не от недостатка ума, а от избытка совести.

На воротах царило радостное оживление персонала, дирижируемое водителем Джозефом. Мы отвечали им натянутыми на мокрые скулы судорожными улыбками: "мы это любим"... Вылив воду из ботинок и огладив себя по бокам для выжимания одежды, забрались в машину.

Джозеф притормозил у въезда к "Headquarters", и я понял, что Матиас прощается с нами, невинным образом игнорируя саму возможность получения внеплановой оплаты - вещь невероятная, если вы имели опыт дел с разного рода сопровождающими в странах подобных Кении.
Чувствуя себя не в своей тарелке от необходимости выражать в деньгах благодарность и уважение, я спрыгнул вслед за ним. Я протянул ему деньги, говоря разные слова, - как будто деньги были лишь обёрткой для сохранения слов, - и с удивлением обнаружил в его глазах удивление... Наши благодарности столкнулись, ища брешь друг в друге, затем мы пожали друг другу руку и расстались, как равные.

Все мокрые вещи, что означает - все вещи, мы развесили по комнате, используя все выступы и все гвозди и все перекладины, и перила балкона на радость зевак, и до вечера бродили в душных и влажных вещевых джунглях.
Промок даже фотоаппарат, но, к счастью, просохнув, ожил и после пары запинок заработал, как ни в чем не бывало.

Абердаре. День после последнего

Лёшу Рюмина я разглядел в гостиничное окно в тот самый момент, когда он переходил улицу, сопровождаемый радостной ватагой чернокожей мелкоты - рассекал, как большой белый лебедь в окружении суетливых и неряшливых черных уточек. На нём была светлая походная майка, открывавшая мускулистые плечи взглядам кенийских девушек, а по лицу бродила улыбка лёгкого недоумения: было заметно, что человек приготовлял себя к африканскому зною, но в Ниери было пасмурно, задувал пронизывающий ветерок, и окружающее его местное население втягивало подбородки в воротники курток, - порою, пуховых.
- Лёша, привет! - я величественно помахал ему из окна, он глянул вверх и радостно заулыбался. Чёрные неряшливые уточки выстроились в шеренгу у него за спиной.
- Слушай, - сказал он мне - я впервые понял, что чувствует негр у нас в Москве!..

Вечером, мы пошли в ресторан поесть и отметить нашу встречу, и для меня это удобный повод рассказать вам о кулинарной стороне путешествия по Кении. Если считать кулинарию видом искусства, то главное направление кенийской кухни – наивный примитивизм. Три кита, на которых покоится меню среднестатистического кенийского ресторана, - это картошка, рис и цыплёнок, притом цыплёнок, чаще всего, пожилой – поживший трудной, иссушающей плоть жизнью. Соответственно, скупы были и наши обсуждения по следам посещений: "если это - цыплёнок, то я ещё ого-го, а рис им удаётся лучше, чем чипсы, - его труднее испортить, его можно только недоварить, но, к счастью, они не ценят время"...
Никаких деликатесов, вроде филе крокодила или фрикаделек из жирафа, мы не заметили, но практически не было и говядины, а рыба встречалась редко, и мы не рискнули её пробовать, учитывая расстояние до ближайших побережий и скорость местных перевозок. Еда в Кении дешева, но невзрачна.
Зато кенийские официанты вежливы по отношению к четырём бледным инородцам, пахнущим абердарской глиной, и не только не клянчат мелочь, но даже и возвращают случайно просчитанную, догнав с улыбкой на лестнице.
В таком месте, как Ниери, куда редко забредает неорганизованный путешественник, в ресторан приходят не ради еды, а ради общения и ради поддержания близких отношений: чинно ужинает немолодая пара: он в галстуке и пиджаке времён колониального порядка, она в легком пальто тех же времён, оба в строгих намеренно заметных очках и старательно организованных трудных прическах. Три гладкие девицы в тесно облегающих, смиряющих нетерпеливую плоть туалетах, строят глазки местным парням поверх нас, нарочито незамеченных. Роскошная черная саламандра в огненном наряде потягивает пиво. И только мы перемалываем и поглощаем пищу для сугубо практического восстановления массы тела, а поверх нас, обтекая, как поверхность стеклянного шара, течёт неторопливая тёплая река местной жизни с её неброскими, но взаправдашними страстями...
- Какой ужас: мы жрём, как будто мы беженцы из голодных стран...

Единственное место, где нам удалось вкусно поесть за всю поездку, - это центр "фаст-фуда" в деловом квартале Найроби. Как это ни странно, я съел там одну из лучших в своей жизни пиц, а так же и прекрасно приготовленную курицу, - прожившую жизнь в добром комфорте, не умученную марафонским бегом.
Стоило это лишь чуть дешевле, чем наш израильский разбалованный и небрежный Макдональдс и вдвое дороже, чем правильный кенийский ресторан, а в посетителях подвизались золотые местные парочки и редкие случайные иностранцы - чуть ли не единственное место, где их можно увидеть за пределами национальных парков.

Завтраки в гостиницах туристического класса удовлетворительны количеством, но убоги качеством. Каждое утро нам подают фруктовый салат из органических, не ведавших химических атак, но вялых фруктов, стакан фруктового сока, жаренное яйцо и набитое пережеванной соломой чучело сосиски. Я от своего чучела отказался, но зато Томер с аппетитом съел два, что опровергает известную теорию о тотальной избалованности израильских детей в плане пищи.

Закупка продуктов для похода выявила неприятную брешь в местном продуктовом рынке: в Кении почти не потребляются, а потому и скудно производятся твёрдые сыры. Мягкие не производятся вовсе, но нас это не волновало в плане организации походного питания. В каком-то наитии, по наущению тренированной годами интуиции, я закупил сыры дома, в количестве почти достаточном для трека в Абердаре, но, разумеется, я не мог привезти с собой сыров ещё и на недельный поход по горе Кения. В Найроби, в крупном коренном супермаркете нам удалось разжиться парой упаковок, но до горы Кения они, разумеется, не дожили.
В центральном супермаркете Ниери мы долго переминались перед абсолютно пустой полкой, недвусмысленно пахнувшей сыром, судорожно размышляя о замене его другим продуктом, что было вовсе непросто, поскольку колбасы тоже не было. И тут, негаданным чудом явилась нам служащая магазина, катя перед собой многообещающую тележку, и стала выбрасывать на полку брикеты сыра, а мы жадными руками хватали их налету и, невзирая на цвет, запах и консистенцию, направляли в свою корзину. Ровно три килограмма выгрузила из тележки наша черная фея, и все они пошли на нужды будущего похода. Целый город оставлен нами без сыра на неопределённое время, - я ещё никогда не чувствовал себя столь влиятельным!
Разбирая закупленный запас, мы с удовольствием обнаружили в нём разнообразие знакомых сортов: голландский, гауда, пармезан и любимый сыр бурундуков острый чеддер.... По наивной доверчивости мы стали планировать, какой из сыров пустить в дело в первую очередь, какой во вторую, а какой придержать на самый крайний голодный случай - исходя из предполагаемого вкуса и способности каждого сорта к сохранению себя в форме. Реальность же грубо надругалась над нашими планами: абсолютно все сыры, вне зависимости от написанного на этикетке, консистенцией напоминали замазку для уплотнения оконного стекла, а вкусом - дешевые сорта, годные лишь в переплавку.


Продолжение:
http://www.risk.ru/users/ianr/193171/