Марьям: Можно, и даже нужно.

Марьям: Нет, меня сразу отпускает в этом плане (смеется). Появляются другие какие-то задачи и проблемы, но это уже другая, не спортивная тема.

Марьям: Для себя лично не очень положительно. Но для меня это естественное состояние, мой личный, не то чтобы перфекционизм, скорее, «заморочка». У нас в Кирове такое воспитывалось, ещё бы – сильнейшая школа и всё такое. Для меня финал – это уже не задача, моя цель – войти в «тройку». Ну, в «трудности», естественно, но в скорости тоже. И учитывая, что я уже была в призах десятки раз (в «скорости» довольно часто, да и в «трудности» у меня были хорошие сезоны), для меня быть «в пролёте» – это всё-таки разочарование.

А в целом ледолазание в этом сезоне было в плюсе. Думаю, что стоит отметить этап в Америке, хоть сама я туда и не ездила. Я считаю, организаторы показали ледолазание, каким оно должно быть (во всех смыслах: планирование, постановка трасс, освещение в медиа, зрелищность), если действительно претендует и на Олимпиаду, и на звание серьёзного спорта. Были и разочарования, естественно.

Марьям: Например, если говорить про трассы, то, наверное, сложность мужских трасс. Скажем, она была снижена в угоду скорости передвижения. Интересных трасс было меньше, и это не только на мой взгляд. Я на протяжении сезона «собираю», слушаю мнения участников и зрителей (в основном, мужчин, т.к. это их касается больше). Максима (Томилова), допустим: как он оценивал, анализировал трассы во время трансляций. И других тоже. Вот так.

С женскими трассами тоже, думаю, не везде всё было нормально. Но я даже не знаю, как их оценивать: потому-что мне всегда либо мало сложности, либо слишком много! И всё-таки, наверное, я склоняюсь в сторону усложнения, так-как понимаю: есть же лезущие девочки, они попадают в этот формат сложности. Ещё, допустим, мне не нравится, когда надо две квалификации лезть только до топа, чтобы быть уверенной, что ты попадешь в полуфинал, потому что это может иногда «отрубить» сильных спортсменок. Так бывает, когда ты делаешь о-о-очень маленькую ошибку, особенно, когда эти трассы не силовые, как было в Рабенштайне. С другой стороны, можно сказать ведь: «Так не делай эту ошибку, раз ты «топовый» спортсмен!» Как бы вот так.

Марьям: Если честно, думаю, нет. Потому что я не вижу никакой особой тактики у спортсменов (и у женщин, и у мужчин), которая работала бы. Мне кажется, наш спорт ещё не на таком уровне, он не профессиональный. Даже если взять некоторых лидеров сборной, то они всегда «заточены» под все старты, включая российские. А это довольно странный подход для «почти профи». Я не знаю, как эти спортсмены поддерживают форму, не могу говорить за них, что они именно и как делают. По-моему, они просто смотрят календарь перед сезоном и едут на все старты, куда попадают. Впрочем, я не видела ни одного, допустим, западного спортсмена, или даже очень сильных корейцев, которые сказали бы: вот я выбрал именно эти пять этапов, я здесь выложился, а на шестой не поеду, так-как в зачёт идут пять этапов. Или, скажем: я выложусь здесь, здесь и здесь – потому что мне именно эти старты интересны как спортсмену. Я не видела таких выступлений, где, к примеру, в первые три старта спортсмен выложился и там сделал себе «зачин» на призовую тройку, а потом у него форма спала, он просто ровно лазал и было видно, что он готовился именно к началу сезона. Или, напротив, сначала форму набирал, а потом «выстрелил» на нескольких финальных стартах.

Думаю, почти никто у нас не может подвести себя к стартам грамотно. У многих причина элементарная и общая – просто нет тренера. Все тренируются, как Бог на душу положит. Единственный пример, который немного выбился из общей картины – это как Шин Вунсьон выиграла чемпионат мира в Кирове, заключительный старт сезона. Вроде как подошла к нему на пике формы, хотя по ходу сезона всегда чуть проигрывала Маше Толокониной. Но, я думаю, это она больше не из-за физической формы выиграла, а из-за огромного желания, так-как сезон у неё сложился очень «неровный», нервный. А вот «под занавес» она собралась и выиграла: за это респект, конечно, ей большой, как спортсмену. Тем более не на своей земле выиграть, я знаю, что это психологически тяжело. И в Америке кореянка тоже была в наилучшей форме, на мой взгляд. Может быть, конечно, она и планировала подойти в лучшей форме к чемпионату, но со стороны не выглядело, что она на голову сильнее. Так звезды сошлись у неё, скорее всего, поэтому и получилось так прекрасно выступить в Кирове.

Максим: Я думаю, переломный момент был на соревнованиях в Штатах. Для меня это были, в принципе, лучшие соревнования. За всё время, сколько я выступаю, я не видел соревнований лучше, и даже захотелось самому быть «с другой стороны» ледодрома и полазить на этих стартах.

Максим: Во-первых, грамотная организация. Они два года не проводили соревнования и смотрели, учились, спрашивали очень много у спортсменов, как сделать лучше. Они не пытаются показать: вот, мы такие молодцы, мы придумали! Просто берут уже придуманное что-то и пытаются сделать это лучше, довести до совершенства, не тратя лишнего времени. Соответственно, у них была очень хорошая конструкция, проект им нарисовал Паша Добринский. Плюс они добились того, чтобы провести этап Кубка в большом городе, в центре мегаполиса, среди высотных офисных зданий. Соревнования пришлись на выходные: народ гуляет в парке, им интересно смотреть на что-то новое.

Была большая рекламная кампания: уже на выезде из аэропорта и по всему городу были развешены баннеры. Встретивший меня офицер на таможне, спрашивая цель приезда, знал, что в Денвере будет Кубок мира по ледолазанию.

Все были в курсе, поддержка аудитории была просто колоссальная: двадцать тысяч зрителей, все поддерживают – неважно из какой ты страны и докуда долез. Делаешь один перехват – все кричат, радуются, говорят, что ты молодец.

Марьям: Думаю, это особенности менталитета. Вятского человека не заставишь так поддерживать и кричать даже «из-под палки».

Марьям: Вообще да, я тоже слышала, когда переодевалась в помещении после выступления: я слышала крики, но не понимала, кто лезет (наш, не наш). Я подумала даже, что Максим уже лезет, хотела выйти смотреть. Потому что да, там по-русски кричали слова поддержки, подгоняли на трассе.

Максим: Если вернуться к соревнованиям в Америке, то там была хорошая зона изоляции – тёплая, – к конструкции возили на машинках для гольфа, наморозили хороший лёд для «скорости».

Максим: Да, они этим занялись плотно.

Максим: Они делали так уже до этого, в 2015 году, но усовершенствовали, поставили холодильник, который поддерживал искусственный лёд.

Марьям: Да, пора уже прийти к какому-то определенному стандарту, что, в общем-то, реально. У нас в Кирове была неплохая зона изоляции в 2011 году, когда я сезон пропустила: тогда спортсмены сидели в большом зелёном доме, прямо напротив конструкции.

Максим: В Кирове всегда хорошая зона изоляции, тёплая.

Марьям: Вообще-то да, эти прекрасные вагончики, в «первой линии». Считаю, в этом году большая ошибка организаторов была делать зону изоляции полуфинала в палатке. Хотя есть версия, что об этом попросили некоторые спортсмены: может быть, душно им в этих домиках было, что они попросили остаться в палатке, которая стояла рядом.

Максим: Не сильно.

Марьям: Я бы сказала, что вот с того года, наверное, подвижки начались. В принципе, до того года, можно сказать, что вообще не слушали. Да, мы могли «высказаться в пространство», а в ответ что-то типа: собаки лают, караван идёт. Мне кажется, что ещё Роберт Ади играет большую роль в процессе изменений. Я же не знаю на самом деле эту «кухню», может быть, я не права, и всё решает кто-то другой. Но приведу пример. В прошлом году в Китае нас выгнали из юрт около конструкции на улицу. Мы пришли туда просто погреться. Знаем, что кто-то перед этим зашёл туда и поел без талонов на питание. В общем, нас приняли за потенциальных жуликов. А там просто было тепло. В общем, я стала жаловаться, и Роб помог решить конфликт и нам разрешили остаться там, а не сидеть в холодных палатках. Он не отмахивается от спортсменов. И мне кажется, он влияет на многое положительно. Главное, он все-таки спрашивает у спортсменов, есть ли у нас проблемы или какие-нибудь вопросы.

Максим: В 2001-м году, в Кирове.

Максим: На самом деле потом у меня был перерыв до 2007 года. А считать победы – это не моё.

Максим: Только в Кирове и на кубках России. (Белорецк, Магнитка)

Максим: Получатся так.

Максим: Наверное, более интересным для участников.

Максим: Старое олдскульное ледолазание с огромными сосульками, я думаю, очень интересно. В Кирове же оно собирало по десять тысяч зрителей. Смотрели с удовольствием, это было что-то новое: бородатые дядьки в касках лезут на ледовый карниз, крошится лёд, летят огромные куски…

Максим: Строили у нас, рядом с вокзалом, у дворца железнодорожников. Там была первая сосулька: двадцать семь метров, башня полностью изо льда, с ледовыми потолками, карнизами.

Максим: У каждого организатора своё видение того, что привлечёт. Вот в Кирове видение: бьющаяся ледовая бочка!

Максим: Сейчас стали вводить очень много прыжков как элементы шоу – это тоже зрителям нравится.

Марьям: Нет. Но в полуфинале были.

Максим: Наверное, пора менять название, по аналогии со спортивным лазанием.

Марьям: Нет, ну в Рабенштайне есть лёд. На самом деле вертикального льда на «трудности» нет только в Корее и в Кирове.

Максим: Мне кажется, «зимнее лазание» – вполне подходящее название.

Максим: В 2011. Я очень хорошо помню. Потому что у нас тогда «обнесли» машины. Соревнования в Даоне отменили, и мы уехали в Милан. Мы только прилетели из Кореи, оставили прокатную машину на платной парковке, пошли полюбоваться городом, и у нас все сумки вынесли. Остались в куртках, футболках и джинсах в лёгкой миланской зиме.

Максим: Да, потом мы уже ехали, шутили, мол, зато не надо думать, как все вещи в багажнике уместить.

Максим: Первые соревнования в Азии, в Корее.

Марьям: Вот, я тоже на самом деле вспомнила сразу Корею.

Максим: К организации соревнований они вообще очень серьёзно подошли.

Марьям: Первые несколько лет они держались просто на высочайшем уровне: логистика, проживание, открытие соревнований. А про призовые вообще молчу. Даже сейчас, когда их «урезали» раза в два, они значительно больше тех, что платят в Европе. Плюс, для привлечения спортсменов первой тройке прошлого сезона всегда давали за приезд по 1000 евро (это, на минуточку, равно призовым за первое место в Европе!)

Максим: Первые года три они вообще каждого встречали в аэропорту. Правда, мы с братом всё равно в первый приезд потерялись. Нас посадили на автобус, сказали водителю, на какой нас остановке выгрузить, а он высадил нас в другом месте, и волонтеры долго нас искали, но в итоге нашли.

Марьям: В 2011 году парни как раз попали на фестиваль – во Франции.

Максим: Я не выступал тогда во Франции, выступал брат. Это как раз после того, как у нас вещи украли. Лёха с чужим снаряжением выступал, ещё нужно было где-то брать одежду. Потом мы всё по дороге купили в Декатлоне.

Марьям: Я, в принципе, вообще никогда не жаловалась на инструменты. Максим всегда говорит, что главное – это «прокладка» между инструментом и конструкцией. То есть важно, в чьих руках инструмент, пусть даже не идеальный. И это так и есть.

Когда мы начинали, разницы не было: всё было хорошо, интересно. Я лазала с… точно не помню чем. Но лучший инструмент для меня тогда был однозначно «Гривель». Как они называются?

Максим: Я не помню название модели, команда у нас была ещё тогда «Репарто корса».

Марьям: Да я про те, с которыми Маша сейчас лазает. Не помню модель. Ну и, собственно, в каком-то «волосатом» году я стала лазать с «Гривелями» этими: в 2013 или в 2014. А с «Айсроками» я второй год. И меня сейчас «Айсроки» устраивают полностью. Я не хотела, на самом деле, с ними лазать, честно скажу, потому что меня «Гривеля» на тот момент устраивали. А учитывая то, что кучу денег мне спонсоры не обещали, я сказала Максу: «Зачем я буду менять инструмент? Меня он устраивает, да и привыкать же надо».

Но меня Максим уговорил просто попробовать полазать. И понеслась! Мне «Айсроки» (модель «Aspeed») чем нравятся: у меня ощущение, что они надёжно держатся на зацепке; может быть, конечно, это только ощущение, потому что я и с ними, конечно, падала с зацепок. Но у меня такое чувство, что я ближе располагаюсь к стенке, потому что «Гривеля» же выгнутые маленько, с ними всё по-другому. Вот со «Скелетонами» от «Айсрока» я не смогла лазать: слишком они для меня «размашистые», длинные, я их «не чувствую». Хотя, я знаю, что многим наоборот, они нравятся. Может быть, сейчас хочется подлиннее ручку у «Aspeed». Но, в принципе, когда я в форме, это не имеет значения. Везде можно и «разменяться». А начинала я лазать вообще с гривелевскими «Топ-машинами», короткими и тяжёлыми; а потом несколько лет с отличными инструментами «Номик» (от Petzl).

Максим: Но сейчас, в принципе, поменялись сильно и зацепки, и само лазание, и от инструментов очень многое зависит. Сейчас я могу выделить: «Аспиды» от «Айсрок» и крюконоговские инструменты – самые передовые.

Максим: На мой взгляд, вообще в Европе и спортсмены маленько остановились в развитии, именно спортивном, не стали работать в этом направлении, и зацепки, в принципе, придумывают в основном русские. Поэтому, возможно, и прогресс в изготовлении инструментов спортивного стиля немного отстаёт.

Максим: Они не сильно заточены под спорт, они выступают, когда хотят. Но, на мой взгляд, Яник – уникум в нашем спорте: он никогда не устает.

Марьям: Про Маркуса (Бендлера – прим. ред.) тоже такое говорили.

Максим: Маркус уставал.

Марьям: Но вы-то называли его монстром в своё время.

Максим: Я не называл, просто мы уставали быстрее пару-тройку лет.

Максим: Ну я пока не видел таких трасс. Но он очень неграмотно лазает в техническом плане, каждый раз – лотерея. Если у Яника получилось пролезть и не сорваться – он сто процентов выиграет темпом лазания, а если что-то пошло не так: пришлось вернуться, подумать во время прохождения трассы и темп был «сбит» – значит, он 99% проиграет.

Максим: Я не знаю.

Марьям: Но тренер может быть тот же, что и у Швейцарской команды.

Максим: Какое-то время их, я знаю, тренировал Коля Примеров.

Максим: Всех скопом, не знаю точно кого, не могу поимённо назвать. Французы молодые сейчас хороши, но, боюсь, они тоже: ещё год-два – и уйдут на свои «пиковые показатели» формы. А преодолеть это «плато» и продолжать оттачивать мастерство, менять подход к тренировкам, чтобы оставаться «в топе» много лет, пока, по-моему, способны только русские. Но из «старой гвардии».

А что касается наших молодых, среди них очень много талантливых, но они пока «жгут» только в «скорости» на международном уровне. А если и появляются те, кто может проявить себя в «трудности» – с ними никто плотно не работает.

Максим: Потому что в «трудности» – трудно. А в «скорости» ты привязал к верёвке и через пару лет ребенок, само тело его уже привыкнет к лазанию – можно «ковать чемпиона» вовсю.

Марьям: Если он скоростной.

Максим: Конечно, если у него есть скоростные качества. А в трудности именно сейчас, когда технически ледолазание (особенно мужское) выходит уже на высочайший уровень, очень сложно тренировать, и поэтому никто особенно не готов напрягаться в этом направлении. Ну и плюс ещё, если говорить откровенно, нет у большинства тренеров, которых я знаю, личного опыта в лазании, а это для нашего спорта важно, особенно с таким космическим скачком трудности трасс и появлении всех этих металлических зацепок. Если тренер даже не может объяснить, как расположить тело на ледодроме, как «обработать» зацепку, он и не стремится особенно активно работать на «трудность». Потому что сил нужно вложить немеряно, а результат будет не скоро, если вообще будет.

Мы с братом больше десятилетия лазали, выигрывали, «задавали тон» вместе с такими же 25-30-летними. Вот я закончил, и где молодые спортсмены на «трудность», где смена? Был Радомир Прощенко. И, надо сказать честно, был он очень перспективным. Самым перспективным, если сравнивать с нынешними спортсменами его «тогдашнего» возраста.

Марьям: Но его поезд ушел (в прямом и переносном смысле).

Максим: Если смотреть оптимистичнее, то есть, конечно, очень хорошие молодые спортсмены, перспективные для «трудности».

Марьям: Да, я «навскидку» назову несколько кировских имён: Илья Курочкин, Максим Решетников, Павел Садаков, Павел Шубин.

Максим: Но «созревать», мне кажется, они будут чуть подольше, лет пять-семь ещё минимум, до 23-25 лет. А то и дольше. Как Радомир, в 17 лет, никто из них не «выстрелит». И тут уже опасность в том, выдержат ли они: столько времени посвятить тяжёлым тренировкам без ближайших медальных перспектив. Или уйдут в «скорость», в которой результата достигнуть можно более лёгким путём.

Марьям: Хочу добавить позитива. В женском молодёжном лазании всё-таки сейчас поинтереснее. Девочек много кировских (про других не говорю, так-как не особо в курсе их результатов), целая команда у Маши Толокониной, которая не просто «в перспективе что-то там покажет», а сейчас конкурирует на взрослом уровне в трудности и на российских и на международных стартах. Пока в «трудности» из команды только двое: Лера Богдан (19 лет ей, вроде бы) и Даша Глотова (15 лет). Но, возможно, и другие «подтянутся».

Максим: Я девочек и не имел в виду, потому что там проще. Они (по крайней мере те, кто результаты показывает) просто лазают с тренером и, естественно, тянутся за её уровнем, который высок для женского лазания. А парням этого мало – лазать с тренером-женщиной. Тут либо лазать с сильнейшими спортсменами-мужчинами (а в Кирове такая возможность была, но её не особо использовали), либо просто делать упор на серьёзные индивидуальные тренировки.

Марьям: Ну я, например, уверена, что могла бы вывести на хороший уровень и юношей.

Максим: Да я не спорю. Могла бы, с твоим опытом. Но при том же условии: индивидуальные тренировки, серьёзная работа над силовой и технической составляющей. А играющему тренеру сложно выделить время для таких тренировок.

Максим: Всегда надеемся на позитивный скачок. Тем более, что после спада всегда должен быть подъём.