Авантюра. (восхождение на Aiguille du Peigne)

В юности, направив луч увеличителя на фотобумагу, отсчитав положенные секунды, ты переносил фотку в ванночку с проявителем и, с замиранием сердца, ожидал появления изображения. Бумага начинала местами темнеть, покрывалась хаотическими пятнами и, они начинали складываться в картинку. Все яснее и четче, все узнаваемее и контрастнее, на бумаге проступали горы, лица друзей, снежники и ледники, реки и ущелья.

Так же медленно, такими же расплывчатыми пятнами, в мой мозг возвращалось сознание. Пятна складывались в плоскую, серую, расплывчатую картинку, которая хоть и становилась все резче, но никак не хотела фиксироваться. И цвет не проявлялся.

Наконец, мозг сообразил, что я болтаюсь на основной веревке, повиснув на подплавившемся пруссике, как сопля под носом непальского пацана. Ветер, вращая меня вокруг веревки, около отрицательной стенки, не дает взгляду зафиксировать картинку, а что до цветности изображения, то максимум, на что могут потянуть окружающие скалы, это на сепию.

По классике, в угасающем сознании, должна была пронестись вся жизнь, но мне почему - то привиделись отдельные, определенно акцентированные моменты.
Однажды, в детстве, в исследовательском порыве, я внедрил два пальца в электророзетку, и меня прилично встряхнуло, к счастью, отбросив в угол комнаты.
И сейчас мне казалось, что пальцы я тогда так и не вынул.
А еще пацанами мы проверяли «квадратные» батарейки, лизнув электроды языком. Сначала щипало, потом было кисло. В данный момент у меня было ощущение, что я проверил языком зарядку танкового аккумулятора.

Во рту все распухло и скукожилось, тело била дрожь, но, в общем, я, видимо, был жив. Доведенная до автоматизма привычка вязать схватывающий выше восьмерки, впитанная не с молоком матери, а на многочисленных сборах под руководством Барова, Маслова, Мартынова, Угарова и других корифеев альпинизма, привычка держать пруссик тремя пальцами, а не в кулаке, помогла остаться живым..

Попытка крикнуть вызвала только нечленораздельное сипение воздуха, и я решил закончить спуск. Извернувшись, отодрал репшнур от основной веревки и, соскользнув еще метров 15, приземлился (прискалился) на полочку у станции страховки. Вщелкнул самостраховку в заботливо замоноличенный французами крюк и жить стало веселее.
Я еще раз попытался издать звуковой сигнал типа «Как вы там, ребята?». То ли звук был слаб, то ли ребята, гм, того… не слышали…, но ответа я не дождался.
Повеселевшая жизнь лучше не показалась.

Как-то одесская киностудия пригласила меня на пробы роли начспаса в одном, потом таки вышедшем на экраны фильме. А я тогда уже не однократно в натуре исполнял эту роль в альплагерях. Но режиссер решил, что я слишком молод для такой ответственной должности, в волосы мне добавили седины, на физиономию нанесли трехдневную щетину и посадили перед фотоаппаратом.
Вводная была такая – «Группа уходит на восхождение, вы ее провожаете и смотрите ей вслед. Ну, как вы смотрите?» А как я смотрю? Да и чего мне вообще на них смотреть, я ребят вечером выпустил, и сплю себе. Они в 4-5 утра выходят, мне что, каждое отделение провожать? Мне спать надо, не дай Бог что, вот тогда спать не придется.
Я понимаю, что режиссер добивался от моего взгляда чувства, будто я смотрю в спину Матросова, Гастелло или, хотя бы отряда, уходящего в разведку боем.

Но ведь это не так. Друзья, уходящие на гору, не гладиаторы, идущие на смерть. Все рассчитывают вернуться, пройти маршрут, получить, со стороны сомнительное, но для нас удовольствие. А режиссер считал, что альпинисты, идущие на гору, это смертники-камикадзе и взгляд начспаса должен быть провожающим навсегда.
Видимо, эти мысли ясно отразились не только в моем взгляде, но и во всей мимике. Проб я не прошел. На роль утвердили артиста, который в горах никогда не был, но был солидарен с мыслью режиссера, что все альпинисты – смертники и смог это выразить в последнем прощальном взгляде.

А сейчас я, трясущийся, стоял на полке и считал варианты. Если положило троих, мне надо спускаться к спасателям. Но, вначале, надо подняться к ребятам. Определиться, что там, да и веревки нужны, моя-то глухо закреплена наверху. Лезли вверх мы по правой, вертикальной, стене, а дюльфер я пробросил с площадки по отрицаловке. По стенке без страховки я в таком состоянии не пройду, придется подниматься по закрепленной дюльферной веревке. А жумар один, и стремян нет. Не готовились мы к подъему по перилам. Ну, положим, наверх как-то вылезу. А если наверху раненые, сколько, что предпринять? Вариантов много, но все патовые.

И тут сверху донесся, для меня, подобный пению гурии, крик. Кто-то, таким же не узнаваемым голосом как и у меня, довел до моего еще не оправившегося от шока сознания, что три индивидуума наверху живы и, даже, способны шевелиться.
Но жизнь добавила в панораму «Покорение Альп одесскими альпинистами» новую краску. Не в смысле, что жизнь заиграла новыми радостными красками, а в смысле, что в сепию скал вторгся новый, ослепительно белый цвет. Цвет снежной крупы. Это несчастное, это вонючее, это проклятое облако, набежавшее внезапно на вершину, мало того что долбануло нас молнией, решило присыпать свои деяния снегом.

К этому моменту я ходил в горы уже около 20 лет. Но горы, почти на каждом восхождении, преподносят сюрпризы. Только подумаешь, что для тебя уже нет ничего нового, и удивить сложно – бах, сюрпрайз. А не расслабляйся.

Был такой старый, французский, славный фильм «Жил-был полицейский». Там двух киллеров из Америки подогнали во Францию мочить местных наркобаронов. И киллеры мочили их разными изощренными способами. При этом возникали непредвиденные моменты и главный стрелок все время говорил «Такого со мной никогда не случалось». Но потом находил выход и достойно справлялся с порученной ему работой.

Так и в горах. Только решил, что ты уже крутой, а тут… «Такого у меня еще никогда не случалось». В общем, горы еще и этим интересны. Вот бегать 10 000 по стадиону, на каждых соревнованиях, из года в год… Ужас. Хотя и там, видимо, случаются непредвиденные вещи.
А начиналось все так замечательно. После траверса Монблана мы ходили в бассейн с классными француженками «топлесс», смотрели первого «Терминатора», делали променад по магазинам альпснаряжения в Шамони (только посмотреть), и на стены как-то и не тянуло. Кто хотел, ходил на горы, кто хотел, расслаблялся.

Мне лично больше нравилось расслабляться. Как тогда, так и сейчас.
А тут Жильбер, наш сопровождающий, и говорит – «Виталик, а не сходить ли нам на гору. Хочу, дескать, посмотреть русских в деле на стене». Нет вопросов, если хочешь, пошли. «Трое вызвалось идти, с ними капитан». В смысле, Жильбер. А еще Витя, Саша и я. Дескать, что нам Альпы после Памиров и Тяньшанев, так, жандармы, а не горы. Альпы, видать, и обиделись.




Поднялись до пересадки на дороге, что идет на Эгюи ди Миди ( Plan de L”Aigulle называется), дальше пешком по тропке на морене, влево по кулуару и по ледничку вышли под стену. Кошки-ледорубы оставили на полочке, там много еще всякого лежало, почти ничейное, искушало не только потрогать.


Жильбер ткнул пальцем в маршрут, они там станциями пробиты, метров 30-40 между маршрутами, мы и полезли. Веревка, другая, пятая, не помню - какая, все было как всегда, плюс заботливо набитые французами станции, мы и расслабились, уроды. Скала теплая, гранит прочный, солнце, погода зашибись, все классно. На полочке, перед предпоследней веревкой, рюкзаки оставили, все лишнее, как мы тогда думали, побросали, совсем легко стало. Прошли эту веревку, вышли на маленький жандармик, обняли его, как родного, стоим. Витя пошел последнюю веревку работать.

Вдруг (внезапно, неожиданно, нежданно-негадано) Жильбер говорит
- Виталий, надо спускаться.
- С чего, это? – воззарился я на него.
- Нас сейчас убьет – просто так отвечает Жильбер, а сам белого цвета и пот на височках пробивает.
- Кто? – я еще не врубился.
- А вон тучка надвигается, из нее сейчас молния жахнет – обреченно объясняет Жильбер.
- В эту вершину молнии всегда бьют. Даже при хорошей погоде.


А облачко, белокрылая лошадка, ну никакой опасности с виду не представляет. Но, я на Джайлык несколько раз ходил, обгоревшие записки из пробитых консервных банок снимал, да и ужас Жильбера мне уже передался.

-Витя, немедленно вниз – кричу.
- Да ты что Виталик, тут метров 30 простого осталось, я через минут 15 на вершине буду – недоуменно отвечает Витя.
- Я, как руководитель восхождения, приказываю тебе немедленно спускаться - заорал я. Тогда я еще мог орать.
Но не децибелы моего крика, а вот это «приказываю» вынудило Витю без споров и выяснений повернуть вниз. Мы с ним много лет ходили вместе, и в группе, и в двойке и я никогда ничего не «приказывал». Всегда и так все ясно, зачем приказывать. Всегда было посолено в меру. И вдруг такой окрик.

Убедившись, что Витя начал спуск, я бросил вниз веревку, вщелкнул восьмерку, завязал схватывающий и нырнул по веревке. Очень быстро (бикицер, как говорят в Одессе). И где-то на середине спуска жахнуло. Куда попала молния, я не знаю. Но не в меня. Иначе бы не писАл. Да и не пИсал бы тоже. Но сознание я почему-то потерял. Думаю, не от страха, испугаться я просто не успел. Очнулся, повиснув на пруссике.

А Жильбер перед горой о возможности такой подляны не сказал, описание на французском, может, там и было написано, но нам не дано было, не дореволюционные офицеры.

Стою я на полочке, по стенке крупа ниагарой стекает и все в ботинки норовит. На мне трико шерстяное, да рубашка сатиновая. Свитерок и куртка веревкой ниже, на площадке. Наказывает нас гора. Приехал ко мне Жильбер. Очень не в себе. Их там тоже тряхнуло. А Жильбер в бриджах, шерстяные гольфы съехали и ноги синего цвета. Все таки шерстяное трико сборной ВС СССР практичнее будет, при намокани и спадании на животе можно резинку узлом затянуть. А крупа даже не как из ведра, а как из самосвала, валит. Полку засыпало, я крупу пытаюсь утрамбовать, ан нет. Все одно, как шарики от подшипника трамбовать. Нога проваливается и все в ботинок. Мы ж без бахил, мы ж в Альпах.

Саша поехал к нам, я к площадке с рюкзаками. С вожделением о свитере и куртке. Но крупа и на площадку сыпет, а рюкзак я, только не очень смейтесь, мягко говоря, не плотно затянул. А, жестко говоря, я его, МС СССР, вообще не закрыл. Солнце ведь, жара, Альпы…

И полный рюкзак мокрой каши. Пришел Жильбер. Русский, который он выучил по пластинкам, из него молнией выбило. Показывает, что кранты, счас от холода загнется. Дал ему влажный свитер, все шерсть, сам куртку болоньевую натянул. Теплее не стало.

Дальше в том же темпе. Вяжу петлю, ухожу вниз, принимаю Жильбера, подходит Саша и т.д. Дюльфера, дюльфера. Благо станции хорошо обозначены жгутами петель, не промахнешься. Но петли старые, приходится вязать свои. На какой-то станции пытаюсь завязать узел и НЕ МОГУ. От холода так колотит, мышцы не слушаются. Расслабляюсь, нежно пальчиками вяжу узел, начинаю затягивать – трясет, как на вибростоле. «Такого со мной никогда не случалось». Подходит Саша, неоднократный покоритель всех семитысячников СССР и Хана в придачу.
-Виталик, мне так холодно еще никогда не было – выдавливает сквозь синие губы «Снежный барс».

Дальше, как всегда, две новости. Хорошая – крупа кончилась. Плохая - пошел мокрый снег крупными хлопьями. Что гораздо противнее, так как не скатывается. А мы все дюльферяем, аж от веревок пар. Потом занырнули в ливень и приземлились в своем кулуаре. По которому утром шли по солнышку прогуляться на альпийскую горушку.

По кулуару сливался селевой ручей, перепрыгивая его по камням, добрались до кошек, которые хватило ума положить повыше, и часам к 10 вечера добрались до станции.
Из редких палаток повысовывались всколоченные головы, но чая никто не предложил, спать, да еще промокшим, на цементе не хотелось и мы понуро попхались по размокшей тропе в сияющую огнями колыбель альпинизма - Шамони. Путь, преодолеваемый подъемником за несколько минут вверх, занял у нас несколько часов вниз.

Шли молча. Мы, по - русски думали, какие мы долбаки, Жильбер, скорее всего по – французски, думал, какие они долбаки.
Жильбер молчал три дня. Наконец я спросил, убедился ли он, что мы альпинисты, а не агенты КГБ , умеем ходить стены, и, главное, быстро линять с них в случае опасности.

Жильбер ответил кратко - «Авантюра».

И я до сих пор в сомнении, то ли он хотел сказать по – французски «Приключение», то ли в обрусевшем смысле этого слова?

Рассказ написан не отдельно, а является выдержкой из работы "Безвалютный обмен", часть из которой, о восхождении на Монблан Здесь, часть в недрах компьютера, а еще кусочки в голове.
Если все это сложить, будет много букв, и из рамок рассказа выйдет.
Но, когда-нибудь, сложу все вместе.
Рассказ написан для народа, знакомого с азами альпинизма, поэтому не расжевываются понятия "пруссик", "дюльфер" и т.п.