ЗАБЫТЫЙ ГЕРОЙ НАШЕГО ВРЕМЕНИ. 2.

ВЛАДИМИР КАРАТАЕВ: ЗАБЫТЫЙ ГЕРОЙ НАШЕГО ВРЕМЕНИ. ЧАСТЬ 2.
Запись – июль 2008 г., Узункол.
Первая публикация: журнал «ЭКС», № 55, октябрь 2008 г.



Мы закончили первую часть интервью в том месте, когда Сергей Бершов и помороженный Владимир Каратаев начали спуск из штурмового лагеря после восхождения на вершину Лхоцзе и встретили Геннадия Копейку и Михаила Туркевича.


1- словенская попытка 1981, до 8100 м
2 - маршрут Томо Чессена, весно 1990
3 - маршрут советской команды, осень 1990
4 - попытка Бегина и Профита - по пути Кукучки, до 7600 м

В.К.: Мужики бы меня вниз не донесли. Поэтому я дал себе установку: идешь – значит, живой; встал, упал – умер. Гена принес и дал мне кислород.
Я уже «доходил». На «8200» ветер дунул, и я как столбик – бац! – вниз головой.
Мы спускались почти трое суток.
Наконец, вышли на поля. Голеностоп не держит. Уже смеркается. На ровное спустились. Там фонарики, ребята. Я сел и понял, что больше ни одной мышцей не могу пошевелить. Там меня уже понесли.

Витя Пастух – это пример самопожертвовния. Он профессиональный хирург. Для него руки-пальцы – это рабочий инструмент. Это всё! У него же пневмония началась, он спустился, и пальцы начали чернеть. А тут со мной наверху проблема. И он – врач – остался меня ждать, хотя мог бы эвакуироваться до «зеленки».
Мы потом в институте Склифософского в одной палате и лежали. Где он меня еще раз спас.
В базовом лагере меня под капельницу. Началась гангрена – сухая на руках, мокрая на ногах. Плюс пневмония. Меня уже до Родины проблема доставить. Вопрос эвакуации решался на самом высоком уровне…

С.Ш.: У тебя был вообще шанс избежать обморожений?
В.К.: Тут в двух словах не ответишь. Тут сложный механизм…
Я всю жизнь занимался выживанием в экстремальных условиях. С детства на горных лыжах катался, на Столбы ходил, потом акробатикой начал заниматься горнолыжной, трамплины строил… Еще у нас в районе за Зеленогорском речка Билюса, и там очень много пещер. Наши спелеологи считались одними из лучших в СССР. И была секция спелеологов-подводников. Вот я там занимался – у меня 15 лет подводного стажа. Закончил школу водолазов, совершил массу глубоководных погружений в пещеры. И уже в процессе занятия альпинизмом продолжал участвовать в спелео-подводных экспедициях. Даже таблицу декомпрессии в свое время выучил наизусть. И в плане подготовки я себя готовил по такой установке: со мною ничего не случится и я буду заботиться о напарнике.

У водолазов есть очень серьезные упражнения под водой, и мы отрабатывали их до совершенства. Застреваешь где-нибудь в сифоне, и нужно иметь железное спокойствие…
Например, под водой у твоего напарника заклинило аппарат. Глубина – 40 метров; несколько секунд – и он захлебнется. Ты к нему подплываешь, даешь загубник подышать. И он так в этот загубник вцепиться может от страха, что клещами не вырвешь обратно.
Страх – это штука необъяснимая. Человек думает, что он вообще ничего не боится, а потом когда наступает какой-то критический момент, защитная реакция срабатывает – и все…
Я себя довел до такого уровня, что чем ситуация опасней, критичней, тем у меня уровень спокойствия выше. При этом я даже спиной начинаю ощущать пространство и контролировать ситуацию. Это годами вырабатывалось.
И вот я себя всегда готовил так, чтобы в любой момент напарнику помочь.
Ну, и про обморожения я не думал даже. Я вообще без кислорода до вершины мог спокойно дойти.
Я, когда начал заниматься альпинизмом, на высоту особо не стремился; мне нравилось по стенам ходить технические маршруты. И когда на высоту попал, так и не понял, где там плохо становится. Мне все рассказывали, как дышать надо, чтоб не потеть, а я взошел на семитысячник, и все. Ни головной боли, ничего…

С.Ш.: А какая высота была первой?
В.К.: Пик Ленина…
Можно, например, готовиться на уровне моря, бегать марафоны, и твоя функционалка будет нормальной. Это от уровня моря, от ноля, от уровня столба воздушного, который на тебя давит. И если ты идешь на 6-8 километров, давление радикально изменяется. А мои тренировки «вода-высота» функциональные возможности моего организма расширяли фантастически.
Вот я на Байкале по весне погрузился на 60 метров, 7 атмосфер, прекрасно себя чувствовал, ступенчатый выход был... И где-то через месяц после этого взошел на Ленина. Представляете: от 7 атмосфер до 7000 метров?! Сумасшедшая вилка, в которой у меня работал и перестраивался организм. И так я тренировался: всю зиму погружаешься где-то на 4 атмосферы, а потом – в горы. Поэтому на 8350 я себя совершенно спокойно чувствовал и ни о каких обморожениях не думал. Я думал, что буду делать, если с напарником что случись…

Когда меня в Склифосовского привезли, дело было очень плохо. И если бы не Владимир Леонович Леменев – он мне вторым отцом стал… Он в свои заботливые руки меня взял и ухаживал. Только благодаря ему… Он сразу сказал: «Я его на стол не положу, он у меня на столе умрет, его надо в чувства приводить». Он меня к операции готовил первые полтора месяц. У меня же пневмония, заражение крови. Из Питера привезли специальное оборудование по очистке крови, подключили. Ну, как раз боли-то и начались. Наркотики через четыре часа кололи. А у меня через два часа уже все... хоть головой об стену бейся.
Потом пошли ампутации – на руках, на ногах. Я после операций несколько месяцев видел белый свет из какого-то темного колодца. Несколько месяцев лежал только на спине – перевернуться не мог.
Потом немного в себя пришел. Посмотрел в сторону: оказалось, рядом Витя Пастух лежит. Ну, мне спокойно так стало…

Леменев разрешил ко мне всех пускать. Балкон в палате был завален продуктами, вином, водкой... Посиделки через день; все альпинисты, которые приезжали в Москву, у меня в палате встречались…
Так я там два года и провел – прямо дом родной. Хирурги, медсестры – все как родные стали… Всех вечно волновало: «Володя, что тебе покушать принести?» Да у меня ж – полный балкон всего…

И вот чтобы после операции меня к наркотикам не пристрастить, чтоб наркозависимым не сделать, стали применять заместители всякие. Препарат такой был – марадол … Потом выяснилось, что у меня аллергия на него. Но это потом…
Чтобы вены не исколоть, мне препараты через капельницу вводили. Как-то медсестра препарат ввела, свет выключила, дверь прикрыла и ушла… А у меня пошло угнетение дыхательного центра. И тут, представляешь, Витька вдруг слышит, что я дышать перестал. Он мгновенно жмет кнопку звонка на пост. А я уже того… Ухожу совсем…
Меня в реанимацию… Если бы Витя тогда заснул, не услышал – все…

Вот роднее этих ребят, этой команды никого нет и никогда не будет. Такое пережить: сначала лбами сталкиваться, три года за место бороться, а потом плечом к плечу – уже за жизнь бороться.

С.Ш.: Ты говоришь, два года провел в больнице?..
В.К.: Это два года в Склифосовского, а в общей сложности – пять лет. Первый год я отлежал, и Леменев говорит: «Хватит тебе здесь». И домой на несколько месяцев отпустил. Потом обратно. Еще три года в Москве в Академии имени Сеченова лежал, в отделении микрохирургии у профессора Миланова. Леменев и Миланов – они друзья, профессионалы высочайшего класса. Вот я не представляю, если бы сейчас это случилось. Вряд ли бы так помогли – ведь на такие операции деньги нужны сумасшедшие.
Вот я в Склифосовском лежу, они меня забирают в микрохирургию, а там же очереди по несколько лет, там всего одно отделение на весь Советский Союз было – люди годами очереди на операцию ждали.

И вот, представляете, сколько стоит операция, если тебя оперируют 8 часов подряд две бригады хирургов – полностью операционный день? А у меня операций было штук восемь, представляете?
И потом по трое суток в реанимации, не приходя в сознание… Эти ребята, которые кандидатские защищали, докторские, они сидели там возле меня, смотрели, чтобы не помер ненароком. Мне перешивали артерии с рук на ноги. У меня же здесь лучевой артерии нет – только одна локтевая осталась; они мне ее вот сюда вот перенесли. На голень, да… У меня же здесь пятка отморожена… Ой, да это долго рассказывать! Это – фильм ужасов. Короче, стал я инвалидом первой группы, и мне конкретно сказали, что мне жить-то немного осталось…

В Красноярске каждые два года нужно было проходить переосвидетельствование. Первое, второе, третье переосвидетельствование – и комиссия мне пожизненно дает первую группу. А, если Вы не знаете, когда пожизненно дают первую группу – это конец; это человеку осталось жить совсем немного. Ну, такая у них практика, что ли…Представляете, как это психологически действует, когда тебе дают вольно-невольно понять, что ты списан?..

С.Ш.: А в Италию когда ты попал?
В.К.: С Италией тогда были постоянные контакты. У нас в экспедиции была генеральным спонсором итальянская фирма «Самас». Вот эта куртка у меня еще от них (теребит свою весьма заношенную поларку). И ее коммерческий директор Франческо Маргола после всех этих лечений несколько раз меня в Италию в гости возил.
У него такая классная спортивная «Феррари» с турбонаддувом, клиренс 5 сантиметров. Как втопит на автобане под 200!..

Как-то повез меня в известную фирму «Скарпа». Зашли в офис, там парень с девчонкой за компьютерами; Франческо с ними покалякал о чем-то – тут входит дедушка, такой простой, в синем слесарном халатике. Сел, одному что-то сказал, второму – они разбежались. Франческо мне объясняет: «Это хозяин фирмы. Хочет посмотреть твои ноги». Я разулся – а у меня еще бинты на культях. Он своим ребятам: принести то, принести это. В общем, классные ботинки мне подобрали, две пары. Потом повел показывать фабрику…
Меня Франческо и поддерживал несколько лет; я к нему не раз приезжал. Он меня по всей стране, в Южный Тироль, по местам детства возил… А я, когда еще в Склифе лежал, вдруг взблажил – захотелось на параплане полетать. И вот едем мы с ним по Тиролю – красота, горы – и в небе парапланерист парит. И я Франческо говорю, мол, тоже хочу на параплане полетать. Он заулыбался. «Si, si!», – говорит…

С.Ш.: А как тебе пальцы сделали?
В.К.: Это уже в Харькове, в клинике Илизарова…
Сделали надрезы по суставам и вытягивали. Так то пальцы былт практически "под корень" обрезаны...
Можете представить, что мы пережили, как мы сблизились чисто психологически с ребятами, чтобы, в общем, посторонний человек мог в семье год прожить. У них все же своя жизнь семейная, дети маленькие, свои проблемы, у меня – свои… На одной руке – аппарат Илизарова, вторая культей, и тебя надо как-то обслуживать, помогать…. Можете себе так представить, что живет посторонний человек у тебя дома целый год? Я в Харькове полгода прожил, пока левую руку делали; потом домой уехал, пока заживало; потом еще на полгода приехал правую делать…



Сначала я жил дома у Вити Пастуха, откуда он меня возил на операции в свою клинику. И вот Сергей Бершов пришел как-то через месяц и говорит: «Пошли ко мне!»
И вот отношения их, чисто человеческие, чисто внутренние, порядочные. Это подвиг – психологически выдержать присутствие постороннего человека у себя дома. Они мне помогали вот в эти первые моменты реабилитации, приспособления к этой жизни.
А тут лето, сборы. Народ в горы поехал. Серега говорит: «А поедешь-ка ко мне начспасом на сбор. Чего тут ошиваться?»

Представляешь – картина маслом?…
Альплагерь «Эльбрус». Комнатка КСП. А там - отмороженный начспас. С аппаратом Илизарова.
Ну, я 20 дней честно всех выпускал.
Потом обратно в Харьков: врач посмотрел, снимки сделал, расписал, что как делать на аппарате. Тут команда вся уехала на Памир, остался я в Харькове один. Жил опять у Вити Пастуха. Квартира из трех комнат – слонялся, слонялся, потом звоню в «Эльбрус»: можно к вам приехать? Они говорят: «Давай! А то у нас начспаса нет…» Приезжаю. Участники приходят выпускаться, а тут им я сижу, начспас – весь перемотанный, штыри торчат, отмороженный весь, реклама занятий альпинизмом. Это вообще! (смеется)

С.Ш.: Как же ты подписи ставил?
В.К.: Не, тут нормально все, без дураков. Я серьезно относился к выпускам, очень серьезно.
Я выпускаемых прямо гонял по маршрутам, по снаряжению…
И вот там в это время был Саша Коваль. Он какой-то английской газеты был тогда корреспондентом. Как раз в Чечне все по серьезному началось, и он туда ездил всякие репортажи для англичан делать. Выедет, насмотрится, и назад. Неделю-две у нас отлеживается, на параплане летает… У него же тоже была история: один в живых остался, боролся за жизнь… (В 1987 г. при восхождении на Памире в районепика Коммунизма лавиной была сорвана и погибла вся команда. Остался один Коваль, который в одиночку спустился со сложного маршрута и вышел к лагерям на поляну Москвина. Команда нашего «Труда» как раз была там в это время, и я помню, как нам показывали Коваля – С.Ш.)
Мы с ним очень сблизились. И он меня прекрасно понимал – все мои проблемы адаптации, депрессии. И когда в очередной раз уезжал, пришел и принес параплан. «На, – говорит – лечись. Будет теперь, чем заняться тебе». И я потом начал учиться и научился.

С.Ш.: Когда ты сделал свой первый полет?
В.К.: Я даже не помню… Стал этот параплан везде с собой брать. Очень серьезно к этому подходил. Всегда тщательно настраивался и готовился к полету.
У меня возникла идея такая – совершить восхождение и на параплане спуститься. Стал тренироваться. И в 2000-м меня Ринат Хайбуллин приглашает на фестиваль «Хан-Тенгри». Мне в Спорткомитете пообещали сначала деньгами помочь, потом сказали, что не получилось. Фестиваль уже начался, я дома грущу. Позвонил Ринату: извини, говорю, не могу приехать. Он: «Ты обалдел, что ли?! Я уже всем рассказал, что ты будешь!» В общем, я все-таки поехал, хоть и на неделю опоздал. И с плеча Хана прыгнул. Нормально прыгнул. Но оказалось, это не самый сложный был прыжок. Я потом дома летал - и в грозу, и на Столбах, и ночью через Енисей – чуть не утоп. Не видно же ничего, только огни города и набережной. И меня снесло еще - очень тяжело всё было рассчитать. Плюхнулся у берега, купол тут же намок, начал на дно тянуть – едва выбрался.


Узункол, 2008. Обкусанные высотой: В. Каратаев, В. Шопин, П. Шабалин.

С.Ш.: А сейчас ты учителем работаешь?
В.К.: Я учителем не могу работать. Я заместитель директора. У нас в Дивногорске есть детско-юношеская спортивная школа олимпийского резерва по горным лыжам: уже 10 лет я там работаю… Все-таки отношение ко мне всегда было нормальным и среди руководителей предприятия, и в администрации. Когда ни финансирования, ничего не было, я постоянно делал что-то, строил что-то, ремонтировал что-то… Школу хотели отделить от комитета и передать на баланс нашего маленького города… Ну, школа бы перестала существовать, сильнейшая школа. Так тогда по всей России было – все закрывали... Но эту школу удалось сохранить, отстоять... Период спада пережили – сейчас уже подъем. Сейчас мы членов олимпийской сборной России по сноуборду готовим.

С.Ш.: Володя, я напоследок хочу задать такой, может быть, банальный вопрос. Если бы ты представлял, что с тобою это все случится, ты бы повторил этот свой путь?
В.К.: Это философский вопрос. Я не знаю.

С.Ш.: Спрошу иначе. Ты какому-нибудь молодому товарищу, перед которым тоже стояла бы такая сложная высокая задача, которая могла бы закончиться всяческими неприятностями, что бы посоветовал? Что на чаше весов все-таки весомее, некая победа или вот такие тяжелые последствия?
В.К.: Трудно ответить. Тут можно и лицемерить, и пафоса нагнать… Это же философский вопрос, на него однозначных ответов и не может существовать. У каждого человека есть свои амбиции. Есть достижения, и есть их цена. Например, Высоцкий жил на разрыв, но и сколько достиг, хотя ушел рано. А если мы будем просто стремиться, чтобы прожить как можно дольше, до ста лет – чего бы это не стоило; беречься от простуды, от того, другого. И, наверное, дотянешь до ста. А что ты видел-то? Чего ты достиг? Ради чего ты все это делал?
Или ты занимаешься чем-то, достигаешь каких-то высот, и дальше открываются новые горизонты.

Вот меня жизнь так поковеркала, побила, и потом я в этой жизни очень долго не мог себя найти. Квартира была, пенсия была, сиди – смотри телевизор, радуйся. От нечего делать стал пить. Был такой период в жизни.
Валера (присутствующему при беседе Балезину – С. Ш.), ты же видел, когда я напивался вообще, в полный драбадан. Такой уход от действительности… Но в какой то момент я понял: всё – я свое все выпил. Точка.
Я тогда цель поставил. Я для себя определил, что я буду работать ради маленьких ребятишек. Что должен сделать для них школу, нормальные условия, процесс. Я прекрасно знаю, что тренеру нужен результат, несмотря ни на что. Это для него категория, зарплата, авторитет. Поэтому мастеров делают любыми путями, а потом трава не расти.

Я это сразу перекрываю. Ребенок должен здоровым, органично развитым; если он спортсмен, он должен быть атлетом. И тренерам говорю: «Товарищи, я понимаю, из-за чего вы пацанов прессуете. Вам нужны мастера; это ваша зарплата, категории, престиж. Но мне вот это по барабану, для меня самое главное – травматизм до минимума, чтобы у мальчишек потом простатитов не было, чтоб девочки рожать могли». Они ж в мороз за 20 в одних комбинезонах гоняют…

И результаты есть какие-то, и понимание есть. Все равно амбиций очень много. Я объясняю, что все не будут чемпионами мирами, чемпионами страны; он будет один, ну, там мастеров еще несколько человек. А все остальные ребятишки, которых набирают – второй, первый разряды, КМС… А дальше они будут жить своей жизнью: кто в институт, кто чего. И все это дело нужно, чтобы они были гармонично развиты. И если паренек подходит к уровню мастера спорта, он не должен быть уже с переломами. В его возрасте это ж только старт в большой спорт. И если он мастер спорта – он должен быть атлетом. У него не должно быть переломанных костей, связок порванных, сотрясений мозга. А то ребенок заболел, гриппует, а тренер ему: «Почему дома?! Старт такой ответственный»… Нет, так тянешь-тянешь на себя, да и порвешь.

С.Ш.: Володя, большое спасибо за разговор.
В.К.: Мне бы хотелось еще раз вспомнить всех – ребят, Мишу Туркевича (царствие ему небесное), Витю Пастуха, Сережу Бершова, Гену Копейку, обязательно – Леменева... Я бы мог просто спиться, но ради чего люди старались? Пять лет вот этих всех операций. Мне еще здесь вытягивали, вот здесь мне микрохирургию делали, вытягивали фаланги большого пальца, вторичное заживление… В меня уже столько лекарств пичкали, что у меня уже плохо заживало… Леменев сказал: «Тебе нужно было просто спасать жизнь, уже любыми способами, вплоть до того, что ампутацию делать здоровых тканей».

Вот если бы я попал просто к обычному хирургу, и по технике хирургии он должен, чтобы сохранить жизнь больного, ампутировать в пределах здоровых тканей. И тогда бы мне вот так вот по локоть отрезали обе руки и ноги по колено... Они в меня столько вложили душевных сил, что я им стал родным созданием.
А итог этих чудес: ровно через 7 лет после восхождения на Лхоцзе ребята на Ама-Даблам делали восхождение... Второе место заняли на чемпионате России. И Коля Захаров меня пригласил в экспедицию. Я поехал. И все было по-честному: также работал, как все, они мне не помогали ничего. По-мужски – пошел, значит, должен идти. И я дошел до вершины.

Представляете, что я ощутил?!
Я вернулся в Гималаи. Вернулся ровно через 7 лет, и ровно через 7 лет я прошел той же тропой, через Похкару, через монастырь. И вот она – Ама-Даблам, вот она – Лхоцзе. Я посмотрел на свою стену через 7 лет…
Вот это может быть мерилом труда тех людей, что вложили в меня свои силы, умения, душу. Это замечательный итог…

Фото С. Шибаева

Р.S. В Узунколе Володя проговорился, что друзья подарили ему на день рождения фотоаппарат и он увлекся фотографией. Я попросил показать аппарат – он достал «мыльницу» из разряда продвинутых. Спрашивать, как он управляется со всеми этими кнопулечками, я не стал.
Потом он прислал мне несколько своих работ.
Одну из них я попросил использовать в качестве иллюстрации в разделе «Саяны» при оформлении «Классификатора маршрутов на горные вершины России».
Вот оригинал: