Гора Кения (Путешествие в колыбель Обамы - 4)

Все фото - автора, кроме тех, над которыми указано авторство других людей.

Гора Кения. День четвёртый. Батиан: "Touch and go"...

Ночью на небе были звёзды - едва ли не первые кенийские звёзды, которые я увидел. Мы вышли в полпятого утра, ни на что не рассчитывая внешне, но втайне желая всего!.. Цепочка фонариков уже тянулась в сторону Ленана, как молодое и подвижное созвездие. Мы быстро поднялись по кулуару, нашли развилку троп и свернули в сторону Батиана. К подножию маршрута тянулся длинный заснеженный склон с заметенной, но легко угадываемой тропой. В свете фонаря клубился пар дыхания, и вспыхивали одинокие заблудшие снежинки. В этом тихом мире хруст снега под ногами и хрип дыхания совершали откровенное святотатство - хотелось приглушить самого себя.
Звёзды, однако, не дотянули до рассвета, - пушистая вата облаков укутала их, как ёлочные игрушки, оберегая от встречи с брутальным миром дня. Мы всё поняли и затосковали, хотя, казалось бы, изначально ни на что не рассчитывали.
Краснорожее солнце заглянуло под пуховое одеяло облаков и, не найдя нас достойными внимания, подоткнуло его под горизонт.




У самого подножия маршрута нас догнали швейцарцы, младшего из которых звали Рихардом, а имя того, что постарше, я не запомнил, - они пришли забрать из-под скалы свою заброску. Они не проявляли уныния, демонстрируя нам, что альпинизм - это игра, и даже - детская. Рихард демонстративно распахнул над головой потешный зонтик, подчеркивая тем самым лёгкость своего отношения к происходящему и навсегда разрушая во мне стереотип серьёзного швейцарца, враждебного непродуктивному шутовству.


Начало маршрута:


"А мы попробуем!" - сказал я Рихарду, и нас с Лёшей сразу зауважали, хотя мы ничего ещё не сделали. Я стал развешивать на себе закладные элементы и удлинительные петли, а оба швейцарца остались на месте, чтобы посмотреть, как человек из Израиля будет лезть по заснеженным скалам. Я почувствовал представительскую ответственность, - невозможность уронить престиж перед искушенной альпийской нацией, - и, мне кажется, швейцарцы остались довольны моими приготовлениями и непреклонным выражением моего лица, но вот я уже нацепил на себя всё, что имел, а они не только не уходили, но и достали из рюкзака фотоаппарат - они в меня поверили!..
Я потрогал скалу руками в нескольких местах, немного потоптался, приноравливаясь, и с решительным усилием взгромоздился на первый уступ, чрезвычайно довольный собой... Когда это я последний раз лазал по заснеженным скалам?.. Пошёл в распор по внутреннему углу, смахнул снег с косой полочки, перехватил, напрягся, вылез, заложил в трещину стоппер, покосился на швейцарцев, снимают ли... А что... Если смахивать снег, - как Вади Рам почти... Лезть можно...

Фото Рихарда Дутли (Richard Dutli):



Пролез первую верёвку, соорудил станцию и стал принимать Лёшу, стараясь сократить до минимума площадь соприкосновения тела с окружающей меня ледяной материей. Видя, как тяжело даётся Лёше лазание с тяжёлым рюкзаком и услышав какие слова, а главное - каким голосом он произносит, порадовался своему лидерству, своему преимущественному положению профессионала перед чернорабочим...
Внизу, в черно-белых изрытых холмах нас покидали маленькие швейцарцы, но им навстречу уже поднималась другая знакомая пара - чернокожий гид с бенилюксовой девушкой, и это меня ободрило. Во-первых, местный житель знает прихоти погоды, и раз он счёл возможным привести сюда свою драгоценную клиентуру, значит не всё ещё потеряно, а во-вторых, это как-то веселее лезть вслед за ним, знающим маршрут, как свои пять пальцев.
Лёша защёлкнул карабин на станционной петле, постоял некоторое время с лицом того сорта, какое бывает у мужчин, ищущих силы признать неизбежность отступления, затем решился: "Слушай, а может ну его на фиг?.. Может, нам пора вниз, - тебе так не кажется?.." Но я не хотел ещё вниз, поскольку я пролез хоть и всего одну, но зато одну из более трудных верёвок этого маршрута и понял, что я могу его лезть даже и по снегу. Это было круто, и я не хотел так сразу отдавать свою игрушку... "Зачем же вниз?.." - увещевал я Лёшу, - "у нас полно времени, и погода пока позволяет... Мы ещё не достаточно потренировались, - это же бесценный опыт, такое лазание!.." Я старался быть убедительным, и Лёша обреченно со мной согласился.
Вторую верёвку я начинал по простым скалам, но потом мне предстояло пересечь неширокий кулуар по засыпанной снегом осыпи, и я долго собирался с духом. Я люто завидовал всем тем сотням восходителей, которые пересекли его, не заметив, по сухим камушкам: почему же именно я?.. Заострившимся лучом зрения я обшаривал склон, в поисках, куда бы поставить ногу и за что бы зацепиться, в случае падения. В такие моменты превосходство просто устроенной косной материи над нашим набитым слизистыми механизмами телом кажется особенно очевидным... Нам, крохотным кровяным пузырькам, удаётся избегать смерти только в силу подвижности.
Я плавно и быстро пересёк кулуар, и наградой мне были побелевшие от старости петли второй станции.
Потерявшее терпение небо, тем временем, опустилось ещё ниже и повисло у нас над головами - тяжёлое, тёмное, едва удерживающее в себе ношу свежего снега.
Клочья тумана уже ползли под нами, как дымы войны, и в их прорехах я разглядел удаляющиеся фигурки бенилюксовой девушки и её гида...
Эх, - всего-то вторая верёвка... Куда лезть не ясно - сырое облако окутало всё вокруг, - только и слышно, как журчит ручей в кулуаре да Лёша пыхтит и роняет в мерцающую мглу сырые камешки. Вот он вынырнул из тумана и посыпаемый первыми зарядами снега двинулся через кулуар. Африканская картина...
"Ну что?" - спрашивает он меня взглядом, а потом и словом, видя мои колебания.
"А вот теперь - пипец..." - отвечаю я голосом "внутреннего голоса", и мы начинаем готовить себя к спешной эвакуации из кулуара.



На подходе к хижине меня встречает Томер, не знающий, следует ли ему радоваться тому, что мы спустились целыми и невредимыми, или же огорчаться, оттого что мы не взошли на гору. Всем своим оживлённым поведением и радостной мимикой лица я даю ему отмашку радоваться, и он облегченно радуется и сопровождает нас в тёплое нутро приюта.
Ровно в полдень, мы уже сидим с горячими кружками чая в красных оттаявших лапах и указываем друг другу на сумрачную круговерть за окном без тени сожаления. Наша совесть чиста: на нас смотрят с уважением окружающие, включая белорусов и бенилюксовую девушку, а мы скромно тупим глаза и рассказываем свою суровую историю, завершая её словами бессмысленными, но красивыми высокой торжественной красотой: "У нас не было шансов, но мы хотя бы попытались!.."

Гора Кения. День пятый. Пасмурные "мурленды"

Утро - туманное, ничего наперёд не обещающее, но и не дающее повода к запоздалым сожалениям. В этот день нам предстояло перевалить через перевал Симба (Simba Col, 4620m) на Чогорийскую сторону маршрута.
Отборные отряды сенеций провожали нас от хижины Шиптона, но по мере того, как тропа становилась круче, ряды их редели, они отставали, усталые, и вскоре оставили нас один на один с безрадостной осыпью, ведущей к перевалу, - под безрадостным, опухшим спросонья небом, ощупывающим склон ленивыми щупальцами тумана.
На перевале метался ледяной ветер, валялись рваные клочья снежного покрова, а внизу виднелось стылое одинокое озеро - Симба Тарн.






Короткий переход к хижине Минтос (Mintos Hut) был омрачен занудным дождём, всхлипами мелких луж под ногами и усталыми, бесцельно блуждающими по долинам туманами, - замалчивающими местные красоты и дающими понять о них лишь намёками да случайными проговорками. Печалили гнилые лобелии, торчавшие в тумане, как кресты на заброшенном кладбище, но радовало отсутствие людей - стало заметно, что мы переваливаем на безлюдную, обойденную толпами сторону горы.





На подходе к хижине нам отрылся невероятной мощи пейзаж: колоссальная стена обрывалась в глубокое ущелье, и то, что подножие её терялось в тумане, лишь подчеркивало её огромность. Десятки мелких озёр были рассеяны по пересекаемой нами холмистой равнине, поросшей сенециями и гладко причёсанными дождём мокрыми лобелиями, а сама равнина пролегала между упомянутым ущельем и скалистым горным хребтом. Не хватало лишь пары задумчивых молодых бронтозавров, бредущих по колено в прохладных болотных испарениях, - я мучительно переживал их отсутствие...



Хижина Минтос - унылая будка, слепленная из листов гофрированного железа, - выглядит гнойным прыщиком на теле удивительной природы, её окружающей. В хижине темно, сыро и грязно. На нарах и на полу валяются пустые консервные банки, вонючая канистра из-под невесть чего и полусгнившие принадлежности туалета, из которых с лёгкостью опознаются лишь разнополые носки. В хижине изредка останавливаются прохожие портеры и постоянно живут пушистые дородные мыши, пересекающие пространство хижины с напряженными мордочками.
Остаток дня, мы, то стучим зубами, наблюдая каменноугольный период сквозь тюремную сетку дождя, то выбегаем обследовать первобытные красоты в редкие минуты просветлений.





Озеро Михаэльсона:

"Храмовая стена" (The Temple)...


Глубокий каньон, вдоль которого проходит маршрут "Чогория", называется "Горджес Валли" (Gorges Valley), а исполинская вертикальная стена каньона, к кромке которой и мы направились первым делом, как только унялись хляби небесные, по непонятной ассоциации первооткрывателей названа "Храмом" (the Temple). Прекрасный круглый водоём у подножия стены носит название "Озеро Михаэльсона" (Lake Michaelson). Все эти впечатляющие детали рельефа в сумме с удивительной, не от мира сего растительностью, создают один из самых поразительных и величественных пейзажей на нашей планете. Ко всему, в хорошую погоду - а у нас она наступила утром следующего дня, - над всем эти великолепием возносится двуглавая заснеженная башня Батиана с Нелионом.





Вечером мы ставим палатку прямо внутри хижины, дабы, во-первых, не делить нары с её длиннохвостыми обитателями, а во-вторых, чтобы не стучать зубами от холода

Гора Кения. День шестой. С вещами на выход.

За всё время четырнадцатикилометрового перехода от хижины Минтос к "Чогория Гейтс" мы встретили лишь двух молодых австрийцев в сопровождении гида. Что за замечательный маршрут, насыщенный к тому же первосортными красотами!
Ближе к полудню, по заведенному беспощадному распорядку зарядил дождь, но никакие потоки воды уже не в состоянии были размыть впечатление, произведенное на нас утренними пейзажами...




Озеро Михаэльсона:


"Горджес Валли" (Gorges Valley):






На выходе из парка мы попали в плен к изнывающему от скуки военному человеку, дежурившему на воротах. С радостным воодушевлением он разложил перед собой наши пермиты и изучил их придирчивым, готовым к открытиям глазом.
- Вы просрочили пермит на три дня! - произнёс он назидательно и уставился на меня простым щербатым лицом вчерашнего пастуха, получившего негаданную власть.
- Нет проблем, - отбились мы с лёгкостью, - мы знаем правила и уплатим тебе за дополнительные дни.
- А у вас есть транспорт? Как вы собираетесь добираться до Чогории?.. - я отчетливо ощутил, что нас направляют палочкой к мышеловке, конструкция которой мне до конца не известна...
- А мы пойдём пешком... - осторожно предположил я.
- Нет-нет-нет! - победоносно провозгласил военный пастух, - Нет и нет!.. Я не могу вам позволить идти в Чогорию пешком - It is not allowed, my friends!.. Знаете ли вы для чего я тут сижу? Правительство Кении посадило меня сюда - он постучал указательным черным пальцем о казённую столешницу - для того, чтобы я обеспечивал вашу безопасность! По дороге в Чогорию, вы можете встретить диких животных и плохих людей, - очень плохих людей!..
- Ну, тогда мы вызовем на утро нашего водителя, а пока заночуем тут, - я неопределённо махнул рукой, тоскуя и чувствуя куда он, мерзавец, клонит.
- Если вы будете ночевать здесь, то вы должны уплатить за четыре дня, а не за три!..
Захлопнул, мерзавец, ловушку и уставился на меня своими мелкими глазками, не скрывающими за собой иного ума, помимо хитрости... Улыбается и гордится собой, - откидывается на спинку стула.
- А мы выйдем за ворота и там поставим палатку!..
- Нет-нет-нет! Вы не можете поставить там палатку, я не могу вам разрешить ставить палатки, где вы захотите. Есть правила Национального Парка... есть правительство Республики Кения... я тут поставлен... дикие животные... не имеете права... в рамках полномочий... бандиты и насильники... налагаемые за несоблюдение штрафы... бла-бла-бла... бла-бла-бла... бла-бла-бла...
Он продолжал разглагольствовать, упиваясь своим преимущественным положением должностного лица, и, в то же время, ревниво заглядывая нам в глаза, - не считаем ли мы его дураком, в сравнении с собою, прибывшими из стран победившего всеобщего образования...
После нескольких раундов изнурительных переговоров сыграла беспроигрышная карта: мы просто сказали ему, что у нас нет денег на оплату дополнительного дня.
- Подумай сам, - сказал я ему доверительно, вверяя всех нас суду его интеллекта, - если бы у нас были деньги, разве ходили бы мы тут без гида, носили бы мы на себе эти огромные и тяжелые рюкзаки?..
- Ну, хорошо: доплатите за три дня и ставьте палатку вон там, на траве - смягчившись по необходимости, вынес резолюцию военный пастух и, снова заглянув в пермиты, выразил недоумение:
- А кто тут у вас "чаилд"?..
- А вот он, наш "чаилд" - указал я на Томера, который сутулился в сторонке и покуривал, пока "взрослые" улаживали свои финансовые проблемы...
- Это "чаилд"?.. - не поверил в курящего ребёнка военный пастух, но я достал Томера паспорт и вбросил на стол козырным тузом, который ему нечем было крыть. С того момента, как он дал слабину, разрешив нам бесплатный постой, его звезда закатилась, и мы теснили его по всему полю, говоря языком хоккейных комментаторов. Последнее унижение свалилось на него из области математики, точнее - арифметики, ещё точнее - устного счёта.
Каждый из взрослых участников нашей, так сказать, "экспедиции" должен был заплатить круглую, удобную для математических операций сумму в 150 долларов, и только зловредный "чаилд" оценивался в корявые 70, поскольку мы оплачивали не три дня по отдельности, а, так называемый, "трёхдневный пакет восходителя".
Военный человек придвинул к себе крупных размеров микрокалькулятор - ностальгическая вещь из моего школьного детства... - и нажал на оживляющую прибор кнопку заскорузлым пальцем, не обученным тонкой моторике. Калькулятор не ожил. После нескольких обескураживающих попыток, подавив в себе позывы к панике и справившись с выражением лица, он решительно придвинул к себе тетрадь в синюю клетку. Одарив нас очаровательной смущённой ухмылкой, он крупно вывел на бумаге цифру 150, и под ней - ещё раз 150. Затем, собрав лоб в непривычную вертикальную морщинку, он медленно, знак за знаком, прибавил ноль к нулю и пять к пяти, получив два нуля. Мы наблюдали за ним с сочувственным интересом. К единице он прибавил единицу, и, получив под чертой 200, завис в недоумении. Зная из опыта работы на калькуляторе, что 200 - это маловато для проделанной операции, а, может быть, и просто вспомнив, что в аналогичных ситуациях у калькулятора получалось 300, он порывисто исправил два на три и взглянул на нас со стеснённым вызовом, - не насмехаемся ли. Мы одобрительно кивнули. Чувствуя растущую уверенность в себе, он вывел под цифрой 300 цифру 150 и, не встречая никакого сопротивления со стороны арифметики, прибавил ноль к нулю, ноль к пятёрке и тройку к единице. Любовно осмотрев доброжелательную цифру 450, он простодушно улыбнулся, потёр кончик носа и подписал под ней коварную цифру 70, не чая подвоха, но я-то уже затаил дыхание в предвкушении...
Упоительно легко он прибавил ноль к нулю и принялся за сложение пятёрки с семёркой, которое очень скоро повергло его в бездну самого черного отчаяния, - их сумма выпадала в абстрактную область неисчислимого пальцами рук!..
Просить у нас помощи, не уронив чести мундира, он, разумеется, никак не мог, а предатель калькулятор, по-прежнему, пялился в потолок своим мёртвым прямоугольным глазом.
Его бессилие стало непереносимо нам, в сущности, не злым и не мстительным людям, к тому же, хотелось переодеть своё тело в сухие и тёплые вещи и забраться в спальник, поэтому я подарил ему с вежливым простодушием: "Мне кажется, это будет 520"...
Не поднимая головы, он начертал подаренную цифру, подверг её визуальной длительной оценке и, придя к выводу, что она выглядит вполне приемлемо, а также, не имея оснований не доверять интеллигентному белому мужчине в очках, хоть и отцу курящего ребёнка, но корректному и с хорошими манерами, окончательно поверил и выписал нам квитанцию.

Вообще-то, мы собирались идти в Чогорию пешком, поскольку мы молодые и сильные, а на попутный транспорт трудно было рассчитывать - маршрут был пустынен, и никаких групп, ни входящих, ни выходящих, в районе ворот мы не встретили. Однако, когда побеждённый военный пастух сообщил нам, что вечером должен приехать джип обслуги, а утром он отправится обратно в Чогорию, мы обрадовались, потому что даже молодые и сильные на седьмой день довольно-таки дождливого и почти автономного трека чувствуют себя немного усталыми и ищут помощи машин и механизмов.

Перед сном, мы резались в карты в сырой и тёплой тропосфере палатки и слушали игры дождя и отзвуки далёкой грозы в тревожных внешних сферах мира.

Тесный, уютный, пахнущий потом и боевыми товарищами последний палаточный сон...

Гора Кения. День седьмой. Чогорийские болота.

Я не слишком разбираюсь в породах машин, но даже если бы я разбирался, я вряд ли смог бы опознать принявшее нас в своё нутро чудище. Опознать его, равнялось бы реконструкции безвозвратно вымершего организма по одному лишь, довольно потрёпанному, скелету. Джип, за нами приехавший, напоминал Шварцнеггера-Терминатора к концу фильма, - когда содраны с него все покровы, все мягкие, чувствительные к повреждениям ткани, и лишь один стальной массивный остов продолжает жить и преодолевать препятствия. Он был помят, как панцырь Дон Кихота и вывалян в болоте, как собака Баскервилей, его лобовое стекло пересекали трещины, а приборная доска зияла пустыми глазницами.
Колёса его были обвиты, как змеями, мощными цепями: такие цепи с трудом разрывали мускулистые пролетарии на революционных большевистских плакатах, если вы понимаете, о чем я говорю. Нам пришлось уговаривать Яну залезть в этот механизм, - Яну, которая не убоялась африканских, не поддающихся увещеванию слонов, ночных желтоглазых хищников и абердарских браконьеров.









Всю дорогу до Чогории мы возносили хвалы Всевышнему за посланный нам джип, поскольку трудно было представить себе, сколько часов и сколько сил потратили бы мы на эти пятнадцать километров сплошного болота, которые именовались "дорогой". Колея, прорытая железными брюхами машин за долгие годы, была столь глубока, что порою наш усталый вездеход ложился плечом на её борт и так и скользил, скрежеща железом, а прямо у моего лица проплывали искорёженные корни трав и кустарников. По обе стороны от колеи восставал первобытный, упругий бамбуковый лес.
На протяжении километра мы гнали перед собой молодого самца павиана, который не находил в себе ума сообразить, что он, в отличие от нас, не прикован к дорожной колее. Он убегал вперёд на несколько десятков метров, озирался, оценивал нас тревожными суетливыми глазками, подпускал поближе и снова убегал.
Иногда, когда болото становилось совсем уже непроходимым, мы останавливались, и высыпавший наружу экипаж заваливал промоины собранными заблаговременно камнями.

Центр Чогории оказался против ожидания оживлённым и вполне цивилизованным местом: работали "банк, почта и телеграф", но в отличие от большевиков мы интересовались только банком.
По улице слонялись цивильно одетые молодые люди обоих полов, а унифицировано нарядные школьники шагали в свои школы, судя по всему раздельные, - отдельно для мальчиков и отдельно для девочек, но тут я могу и ошибаться.
Будучи в Танзании, я был приятно удивлён красочностью и фотогеничностью женских одеяний, и теперь я рад был убедиться, что кенийки в этом плане не уступают своим танзанийским соседкам. Зрелые кенийские матроны предпочитают любимое мною традиционное многоцветье, а молодые женщины, хоть и одевают себя на западный манер, но проявляют при этом и природный вкус, и чувство стиля.

Оказалось, что между Чогорией и Ниери нет прямого сообщения, но мы довольно быстро поймали матату до городка Эмбу, а там уже пересели на матату до Ниери.
Вечером того же дня мы поедали заслуженный двойной ужин в знакомом нам ресторане, а дружелюбные официанты освещали нам стол своими широкими белозубыми негритянскими улыбками.

Утром следующего дня мы уехали в Найроби, и там наши пути с Лёшей расходились: он возвращался в лапы своей северной Московии, а нам ещё предстояло классическое кенийское сафари: обещанное Томеру, но любимое и мною самим животное изобилие.

Прощальное сафари.

Трёхдневное сафари в "Маасаи Мара", от которого я не ожидал слишком многого, на деле доставило нам массу удовольствий. Прежде всего, приятно было убедиться, что на нашем запущенном шарике ещё можно наблюдать копытные стада до горизонта, - они покрывают саванну мелкими гроздьями, как черника тундру. Затем, нам удалось пронаблюдать львов во всех деталях их личной и общественной жизни, включая и напряженные моменты охоты, и интимные моменты любви. Мы убедились в трогательной дружбе бегемотов с крокодилами, стали свидетелями сезонной миграции гну и нас атаковал слон, - с развёрнутыми боевыми стягами-ушами и трубным рёвом... Ну и, наконец, я просто умею наслаждаться многочасовым пересечением холмистых пространств, где меж косыми лучами предзакатного солнца плывут, покачиваясь, безвозвратно над всеми возвысившиеся, а потому и грустно одинокие жирафы.
Вот, пожалуй, и всё...


Вперёдсмотрящий:






Старые приятели:


Сезонная миграция гну:



Любовь по-бегемотьи:














Масаи:









Подробные зарисовки из жизни царя зверей, находятся тут:
https://picasaweb.google.com/BestOfYan/KingSLife#

Все прочие фотографии, нажитые на сафари - тут:
https://picasaweb.google.com/Ian.Rybak/KenyaSafariInMaasaiMara#