Последний абориген Семинского перевала

Я вернулся посмотреть,
Что стало?
С моей судьбой
Далекой и больной
Растерзанной ветрами перевала
Кусочками уснеи под кедрой.


Не доезжая вершины Семинского перевала с километр, там, где машины ревут, казалось бы, на последнем издыхании, и вот уже последний поворот позади, справа у дороги стоит избушка. Неприглядная такая, рубленная, кажется, ещё в позапрошлом веке. Ветхий, покосившийся забор. Во дворе всегда что-то валяется. То ли шкура зарезанного барана, то ли старая, прохудившаяся дублёнка. Часто проезжая мимо на машине, я видел, как из избушки выходил человек с одутловатым, видимо, с глубокого похмелья, небритым и вытянутым лицом, большим носом и лохматыми бровями.
Он напоминал мне Старика Хотабыча, из детского фильма. Бороды и усов только не хватало. Рано утром, часов в пять шесть, или поздним вечером, уже в темноте, он регулярно проделывал один и тот же маршрут. Утром – вверх, к подножью горы Тияхты, на учебно-тренировочный центр «Семинский перевал», где работал. Вечером – вниз, в свою избушку. По виду нельзя было определить его возраст. Походкой и длинными руками он напоминал йети из знаменитого документального фильма. Также ходил, переваливаясь, широкими шагами и размахивал руками. В течение нескольких месяцев я непроизвольно наблюдал за ним, мотаясь на своей машине по Чуйскому тракту в Шебалино и обратно на перевал, где с некоторых пор директоровствовал на спортивно-тренировочной базе «Динамо». Я и подумать не мог, что судьба сведёт нас с ним в дальнейшем очень близко.
Однажды он пришёл ко мне. Желтый, уже сходящий синяк под глазом, нескладная речь. Больше за него говорила Ольга, мой администратор. Она пояснила, что Миша, так его звали, работал разнорабочим на «верхней» базе (Учебно-тренировочный центр «Семинский перевал»), но уволился и хочет устроиться работать к нам. Он далеко не трезвенник, но работник старательный и не конфликтный. О не конфликтности убедительно говорил синяк под глазом. Но дело было не в этом. Мне нужны были работники, но моя платёжеспособность на тот момент была крайне скудна. База была в запустении. Я несколько безрассудно взялся её поднимать, у меня не было достаточных ресурсов. Краевой совет «Динамо» практически не платил зарплату даже мне, а рабочим и не собирался. Проблемы с ремонтом зданий, бензином, трактором, а также с адекватными рабочими кадрами стояли остро. Я еще не встал на ноги, чтобы обеспечить нормальный хозрасчёт. Мише я предложил работать по два часа в день, можно даже через день в качестве дворника за скромное вознаграждение. Он согласился.

* * *
Семинский перевал производил на меня неоднозначное впечатление. Порою казалось: как люди могут здесь жить? Столь суровый климат. Зимой снегопады, завывающий ветер, ни зги не видно, дороги переметены, и добраться без трактора большая проблема. Летом – сырость, нескончаемые дожди, грозы над твоим ухом, или туманы, закрывающие буквально всё. И только шум машин по тракту говорил, что жизнь продолжается и теплиться. Но вот облака рассеиваются, и ослепительное солнце начинает разгонять привыкшую уже к тебе тоску. Открываются: голубые бесконечные дали, остроконечные вершины Теректинского хребта, белеющая двугорбая спина высочайшей точки Семинского горного кряжа – Сарлык (2507 м). Издали гора действительно напоминает своенравного яка (сарлыка), стада, которых пасутся на склонах этой величавой горы.

Облака буквально задевают голову. Воздух здесь холодный, прозрачный и чистый. Ощущение, что пьёшь его, как воду, такой насыщенный свежестью и ароматами трав и кедра. Величественнее просторы, белеющие вершины и бесконечная лента Чуйского тракта, бегущего в Монголию к чудесам и загадкам невиданных далей, создают ощущение восторженности, парения над землей и стремление к бесконечности.
Однажды, я так определил Семинский перевал:

Ветер…
Тучи…
Осколок неба…
Сарлык в тумане…
Дорога лентой…
И шум машины,
Штурмующей небо…

Впервые на перевале я оказался в 1979 году с моим другом Николаем Яшиным. Мы были на спортивных сборах в Усть-Семе и по юношескому авантюризму, нам не сиделось на месте. Утром остановили какой-то попутный грузовичок и, сидя в открытом в кузове, полетели к вершинам, обдуваемые свежим осенним ветром. Из кузова была отлично видна петляющая дорога. Но наибольший восторг вызывал вид бурлящей реки Семы, где-то далеко внизу. Непривычные к горам и горным перевалам, мы с опаской вглядывались за борт, и нам казалось невероятным мастерство водителя, выделывающего пируэты на краю обрыва. Хотя сейчас я понимаю, что скорость была невысокой; километров 40 – 60 в час и опасности большой не было.
Коля, как всегда, кричал, пытаясь перекрыть ревущий грузовик:
- Со мной не пропадёшь, пилите Шура гири. Вставайте граф – Вас ждут великие дела.
Приблизительно такой сумбур из Ильфа и Петрова я слышал по двадцать раз на дню.
Нам было весело и мы безудержно хохотали. Погода была великолепная. Ранняя осень, меняющая цвет листва, бирюзовая вода Катуни и восхитительно пьянящий воздух!

* * *
Как странно бывает в жизни порой. Вроде с человеком нет ничего общего, даже наоборот, сколько разочарований и боли приносит он тебе, но ты все равно привязан к нему и дорожишь. Я Мишей дорожил, сам не зная почему. Моё отношение к нему, наверное, можно сравнить с отношением ребенка к собаке. Было в нем, что-то детское, беззащитное. Вроде и гадит везде и тапочки рвет, но любишь её «скотину» и терпеливо дрессируешь и воспитываешь. А умрет - плачешь горючими слезами и тоскуешь.
Когда я приезжал из даже кратковременной поездки Миша всегда ждал моего возвращения, радовался как ребенок и спешил к машине. Зимой, рано утром, когда перевал заметало снегами, меня часто будил скрежет лопаты разгребающей завалы снега от моего домика. Я вставал - чистые дорожки от крыльца стрелами разбегались по всей территории базы к домам и бане. Миша к моему приезду всегда топил печку в доме и готовил баню. И я бы не сказал, что всё это он делал ради какой-то выгоды, личной заинтересованности, подхалимства. Было видно, что ему просто приятно заботиться обо мне, делать маленькие радости или просто услужить. Причем, когда вместо меня оставалась директорствовать моя жена, или какой либо мой заместитель, то Миша признаков услужливость не проявлял. Наверное, такое отношение ко мне вызывалось тем, что он с детства всегда был обделен вниманием, и этот дефицит я ему как-то восполнял.
Человек и во взрослом состоянии остается большим ребенком.

Я всегда поздрав¬лял его с днем рождения и дарил небольшие подарки. Он мне тоже. У меня до сих пор храниться одеко¬лон, подаренный им в то время. Я им не пользуюсь. Так, посмотрю иногда и вспомню Мишу. На ка¬ждый Новый год я на¬крывал для рабочих стол и пытался создать обстановку праздника и общей радости. Когда Мише исполнилось пятьдесят лет, подарил ему тельняшку. Себе купил такую же. Он был очень рад этому и стал носить её, почти не снимая.
Он очень любил со мной разговаривать. Выросший в го¬рах, Миша привык большую часть времени быть в одиночестве. Причем родился, вырос и основную часть жизни провел именно на Семинском перевале. Отец работал дорожником на Чуйском тракте, и вся семья жила на перевале, в выше описанном доме. Миша был абориген этих мест. Так вот, кроме периода пребывания в Армии, когда служил на Сахалине, он на «большой земле» практически не был, если не считать окрестных деревень и районного центра Шебалино. Он часто просил рассказать ему: о Барнауле, моих поездках по бывшему Советскому союзу, о загранице. Был благодарным слушателем и редко перебивал - «весь во внимании». Особенно ему нравились рассказы о Горном Алтае. Его удивляло, что он, прожив всю жизнь на перевале, мог чего-то не знать о нем. Я ему рассказывал о богатой истории этого региона, древних тюрках, скифах, о природных и археологических памятниках, о необычной, характерной только для «Семинского» флоре. Например, его поражало, что привычный вид, сразу за трактом, в сторону горы Сарлык, где он облазил в детстве каждый камень и кустик, является высокогорной тундрой. Причем, не просто тундрой, а здесь сочетается сразу четыре вида тундр, что крайне редко встречается в первозданном виде вообще где-либо в мире. Другая информация, удивлявшая его, была о том, что на Семинском перевале произрастает более 2000 высших растений, а во всей Западносибирской низменности всего около 800. Казалось, гордость охватывала его, после получения сведений, что он живет, нигде попало, а в столь незаурядных местах. Мне он тоже рассказывал о Семинском перевале. От него я узнал, что стела, поставленная в 1956 году, в честь присоединения Горного Алтая к Российской Империи, ранее была деревянной и только позднее заменена на каменную. Особенно «веселым» временем, на его взгляд, был период, когда по Чуйскому тракту перегоняли скот из Монголии. Кого только не было на перевале: цыгане, бродяги всех мастей со всех концов Советского союза. Также еще ему запомнилась переброска воинских подразделений на границу с Китаем, в период известного конфликта:
- Сколько техники было брошено на обочинах Чуйского тракта! - Сколько погибших по пьянке вольнонаемных!

Прошел год. Однажды на Семинском перевале я познакомился с туристкой, венгеркой по национальности. Как многие европейские туристы она была своеобразной. Путешествовала одна по Богом забытому Горному Алтаю. Сделала восхождение без сопровождающих на сложную для неопытных туристов гору Сарлык, бродила по окрестностям перевала и при разговоре подчёркивала, какие плохие ботинки у русских туристов. По этому критерию она определяла «своих» - европейцев, от «чужих» - русских. Через два – три дня она достаточно осмотрела все в округе и собралась покинуть нашу турбазу. Я вызвался проводить её на автобус. Разговорились, она неплохо говорила по-русски. По профессии историк, изучает Балканы начала двадцатого века. Когда она узнала мою фамилию, то спросила: «Знаешь ли ты о болгарском богумильстве?».
Я ответил, что читал в словаре Даля, о еретическом толке в X–XII веках. На что она меня укорила, что я ничего не знаю о происхождении своей фамилии и богатейшей истории богомильства: «Когда я гостила у своего отца в Америке, то от нечего делать лазила по Интернету и много прочитала о Богомилах. История этого религиозного течения очень интересная, трагичная и вызывает споры в научных кругах до настоящего времени. Некоторые историки, особенно болгары, считают, что богомильство не еретическое течение, а ветвь раннего христианства возникшее в первом веке нашей эры и основывалось на учениях апостолов Павла и Иоанна». Она снисходительно пожурила меня в моём невежестве и посоветовала на досуге поинтересоваться более глубоко Богомилами. Я посадил её в автобус, следовавший в Горно-Алтайск, а сам остался озадаченный, стоять на Чуйском тракте. Хорошо ей рассуждать об Интернете, на перевале телефона даже не было. Сотовую связь подведут только через три года, я на тот период, и мечтать чем-то подобном не мог. Мне предстояло прожить в этих горах долгие пять лет.
Я думал – хорошо, что в такую глушь приезжают столь интересные люди. В Барнауле или другом городе, я бы с ней разминулся и не оглянулся бы, а здесь, в местах, где плотность населения один человек на сотни квадратных километров, удается встретить человека не просто хорошего, красивого или умного, а знающего о происхождении и истории твоей, именно твоей фамилии!
- Чудеса!

Беседуя с венгеркой, я немного лукавил. Совсем не интересоваться предысторией своей фамилии было бы странным. Конечно же, имея такую фамилию, вольно или невольно думаешь, о её содержании, истории появления, кто её носил до тебя, и кто носит, рядом или где-то в далёкой Польше, Чехии, Сербии или в Македонии. Имеют ли они к тебе отношение? Действительно моя фамилия произошла от религиозного течения - богомильства или она была сама по себе? Имя Богумил и Богумила (женское) часто встречались в титрах фильмов этих стран. Да и кто в России не знает популярного болгарского писателя детективов Богомила Райнова?
Оказавшись, на Семинском перевале, времени стало предостаточно. Заинтересовался историей, в частности работами Льва Гумилёва. Поразила судьба Гумилёва – тринадцать лет по тюрьмам и ГУЛАГам. Он не просто остался не сломленным, а сумел написать множество ярких изумительных книг, в том числе «Древние тюрки» за которую ему, в последствии, была присвоена без защиты степень доктора наук. Это очень мужественный энциклопедически образованный человек. Я был очарован теми новыми знаниями, которые поглощал сотнями страниц, читая днем и ночью.

Нашел у него упоминания и о Богомилах, но остался разочарованным негативным восприятием их учения. Мне показалось, что он отразил понимаемые им как антисистемы учения Мани, Маркиона, Павликиан, Богумилов, альбигойцев и катар поверхностно. Мне вообще очень трудно, что-либо навязать, я с детства не переношу никаких авторитетов. Как бы мне не нравился человек, если у меня возникает свое видение проблемы, то я не могу отказаться от пусть неоформленного, интуитивного противоречия. Пусть я не спорю, не доказываю, (хотя по молодости был крайне несдержан), но червь сомнения в моей голове уже зародился и грызет, и ищет, свой извилистый путь. Пройдет иногда много времени, даже несколько лет, но я когда-то вернусь к этому червю и помогу ему найти выход.
Так и сейчас – я не поверил Л.Гумилеву.

* * *
База жила своей жизнью. Рабочие будни летом напоминают пчелиные ульи. Бесконечные: приезды, отъезды, спортсмены, туристы, сборы, походы, экскурсии. Между делом воспитание и отрезвление пьяных рабочих, ремонтные работы, тушение пожаров. Дважды я чуть сам не сгорел при тушении бани и общежития. Но самая большая проблема Республики Алтай, это беспробудное пьянство местного населения. Люди хорошие, душевные и радушные в большинстве своем, но это - пока трезвые. Причем удержать от пьянства не может на долго практически ни что. Деньги не являются самоцелью и их количество только повод похвастаться перед собутыльниками, а их наличие автоматически является пусковым, стартовым механизмом для начала погружения в беспробудное пьянство: безобразное, агрессивное, продолжительное. Пьют часто семьями.
Меня всегда поражали контрасты – красота природы, которую невозможно описать: фотографии и картины не передают тот бесконечный восторг и потрясение, которое испытывает всякий посещающий Горный Алтай. Я бывал во французских Альпах, на Пиренеях Испании, на Памире, Тянь-Шане, Монгольском Алтае, на морях: Средиземном, Черном, Балтийском, видел Тихий океан, но не что не может сравниться с красотами Горного Алтая. А на фоне этой красоты - наличие в местном народе столь же неописуемого убожества, агрессивности и жестокости. Такое ощущение, что Бог специально сконцентрировал красоту и жестокость именно здесь, для лучшего восприятия.
Помню имевший широкий резонанс в местной прессе случай. Приехал молодой журналист из Омска на машине, с женой и двумя малолетними детьми. Восторженный – мечтал показать детям и жене любимый с детства Горный Алтай. Разместился в палатке у речки Туэктушки, весело сбегающей по отрогам Семинского хребта и начавшей свой бег небольшим ручейком с перевала, в трехстах метрах от «учебно-тренировочной базы «Динамо – Семинский перевал». Вечером пришел шестнадцатилетний пацан и попросил машину покататься. После отказа: застрелил из обреза сначала парня, затем его жену, потом детей. Добил камнями, расчленил, выбросил тела в речку и спокойно поехал к друзьям кататься на машине. А в это время, рядом весело журчала река, изумительно прозрачная, кристально чистая вода бурлила и омывала вечные камни и скалы. Могучие лиственницы огромными мачтами стремились проткнуть бездонно синее небо, а кое-где из глубины ущелья уже виднелись серебряные звездочки начинающейся летней алтайской ночи. Табун лошадей мирно продолжал пастись невдалеке, и только небольшой колокол на шее у вожака мерно вздрагивал, издавая печальную трель.
Красота.

Миша был алкоголик. И как всякий алкоголик не мог долго воздерживаться от принятия спиртного. Поскольку я категорически против пьянства в любом виде, то запрещал пить на базе не только на работе, но и в период отдыха. Миша мог работать; неделю, две, месяц, но наступало время, и потребность в спиртном давала о себе знать. Но, что было первичным, что вторичным трудно сказать. Может быть, монотонный труд, однообразие, отсутствие жизненных перспектив приводили его в уныние. Раздражение нарастало и искало разрядки. Лучшей разрядкой была водка: тупила и транквилизировала.
Два - три дня и снова огурец.
Он не был буйным в пьяном виде. По крайне мере я не видел его таковым. Просто был безобразен. Как сейчас помню, приехал бывший директор базы, любитель иногда выпить, а я, наоборот, на пару часов уехал в Шебалино за продуктами: должна была приехать группа детей. По приезду я обнаружил странную картину – Миша, валяющийся под кедром возле бани и не вязавший никакого лыка. Стеклянные глаза, слюнявый рот и мычание, которое с трудом можно было принять за слова: «Прости, Андреич».
Я несколько раз выгонял его за пьянку, но проходило время и Миша с неизменной виноватой улыбкой появлялся снова. Я брал его на работу, слушая, сотое обещание не пить. Наконец я выработал алгоритм поведения и предложил его Мише. Жить к тому времени ему было негде. Его, как того зайца из лубяной избушки, выселил хитрый лис - рабочий из дорожников, воспользовавшийся полной Мишиной юридической неграмотностью. Братья Миши, а их было трое, живущих в Кумалыре и в Шебалино, не захотели помочь ему отстоять жилищные права. У них в семье было принято - каждый за себя. Так вот, жить ему было негде, я дал ему комнату, и договорились: «Работаешь без пьянок, а когда захочешь выпить, даю тебе выходные. Спишь в своей комнате, чтобы я тебя не искал под кедрами. И ни шагу за порог, чтобы тебя никто не видел». С тех пор у меня стало меньше проблем, хотя были, конечно, и недоразумения, как правило, когда я уезжал на несколько дней в Барнаул. Одна из таких моих поездок закончилась трагически для Миши.

Злиться на него я долго не мог. Он был настоящий алкоголик, то есть больной. И я относился к нему как к больному. Потребность пить спиртное у него была физическая, как у нас пить воду. Я удивлялся, как он мог больше месяца не употреблять спиртное? Было видно, что он напрягает всю волю «на грани подвига». Но стоило мне уехать и собутыльники, среди которых был и его брат Степан, воронами слетались к нему и соблазняли. Миша ломался. К тому времени деньги у Миши были всегда, он хорошо стал у меня зарабатывать. Часто просил не давать денег, а держать у себя, как в банке, что бы не было соблазна все пропить или раздать собутыльникам. В пьяном виде Миша, как правило, спал. Через пару дней медленно приходил в себя, выползал из своей берлоги и начинал работать. Делать он мог практически все, но по-крестьянски был хитроват. Никогда не высовывался и не выставлялся вперед. Почти случайно я узнал, что он неплохой тракторист. Он прекрасно знал, что я рыскаю по окрестным деревням в поисках тракториста, но не заикнулся о том, что сам владеет этой специальностью.
Раз в год Миша брал отпуск. Особенно любил он период заготовки березовых веников. Утром я увозил его вниз перевала, к местам, где еще растет береза, а вечером забирал с готовыми вениками. Иногда Мишин брат Александр ездил с ним вниз, они рубили молодой березняк, грузили его на старенький грузовик и везли на базу. Как сейчас вижу Мишу, сидящего у гаража в куче березовых веток и как-то по-домашнему не спеша вяжущего веники. Он любил это занятие. Да и приработок был хороший – продавал веники спортсменам и туристам.
К бане Михаил относился с особым пиететом – был главным банщиком! Драил баню, как моряк палубу, топил её с остервенением и был очень доволен, когда спортсмены и тренеры его хвалили. Иногда он перебарщивал, и его также старательно увещевали: «Миша это же русская баня, зачем же ты топишь до 140 градусов, сидеть невозможно». Миша лишь хитро улыбался и в следующий раз все повторял снова, будто ничего и не слышал. Было ощущение, что все это он делал умышленно. Казалось, что его усмешка говорила: «Знай наших!». Он гордился, что наша динамовская баня была лучше «верхней» госкомспортовской.
Еще одним любимым занятий Миши были поездки со мной за молоком. Он всегда напоминал мне, что молоко на кухне заканчивается и надо ехать в Топучую на ферму. Тщательно готовился. У него эта процедура напоминала ритуал: собирал флягу, резинку уплотнитель, полиэтилен или какую нибудь тряпку под флягу, что бы молоко не проливалось в машине. Гордо восседал на переднем сидении и ждал когда я поеду. Обычно не очень разговорчивый, на молочной ферме Миша преображался. Становился каким-то суетливым. Рот широкий, беззубый не закрывался. Всех доярок он знал поименно и обязательно каждую подкалывал. Те, в свою очередь, с большим удовольствием отвечали ему взаимностью усмешками и колкостями. Никто не обижался, и расходились обычно чрезвычайно довольные встречей.
В горах, где малолюдно, любая встреча – свидание.
Подобное же отношение было у Миши к поездкам в районный центр Шебалино. Перед поездкой Миша брился, одевался в самое чистое и новое. Обычной одеждой его на этот случай был рабочий камуфляжный костюм. По приезду он просил высадить его в центре и, пока я ходил по своим делам, прохаживался по главной улице, встречая многочисленных знакомых и захаживая практически во все попадающиеся на пути магазины.
В Шебалино у него жили два брата, бывшая жена и уже взрослый сын. Миша иногда навещал родственников, но чаще всего стремился обратно на перевал. Длительное общение и пребывание в Шебалино утомляло и раздражало его, он чувствовал себя здесь неуютно, никому не нужным, «лишним человеком».
* * *
Был июнь 2002 года.
Июнь один из самых красивых месяцев на Семинском перевале. Снег еще не сошел с Сарлыка, а зелень уже укрыла склоны гор и долин. Ярчайший разноцветный ковер альпийских цветов. Огромные, бескрайние поляны огоньков просто завораживают своей красотой на фоне глубинно синего неба и проплывающих над головой белоснежных облаков. В июне цветет кедр сиреневыми загадочными цветами. Удивительное зрелище. Кто это видел – никогда не забудет. Настроение в июне восторженное. Ни что не предвещает беды и неприятностей.

Начало туристического летнего сезона, ожидание встреч с новыми людьми со всех концов земного шара. Кого только не увидели мы на перевале за пять лет: французов, поляков, шведов, венгров, немцев, датчан, голландцев, англичан, американцев и даже новозеландцы нас посещали. Но интереснее всех для меня все равно были наши – русские. Они самобытные, ищущие, мужественные и в то же время безалаберные и понятные. У меня сложились хорошие, и даже дружеские отношения со спортсменами и тренерами со всех концов России. Наиболее тесные с ребятами Камчатки, Хабаровска и Новосибирска. Я всегда с нетерпением ждал сезона спортивных сборов, чтобы встретиться с ними.

В июне я стал помогать Мише, построить небольшой дом на территории базы. Мы нашли в Шебалино подходящий сруб и начали строительство. Миша отнесся к этому событию очень серьезно. Тщательно все взвешивал и продумывал. Он как-то весь подтянулся, стал более солидным. Выбрал площадку, просчитал, как будет выглядеть фундамент, в какую сторону будет дверь, окно и т.д. Когда вывели более половины дома, стало ясно, что бревен не хватит. Тогда мы поехали в село Кумалыр и нашли старый сруб, который годился для продолжения строительства. Я договорился с владельцем КамАЗа о доставки сруба, заплатил за это, проинструктировал Мишу и уехал на два дня в Барнаул по делам.
25 июня я с нетерпением ожидал матча чемпионата мира по футболу с участием бразильцев. Где-то около 14 часов моя дочь Полина, моя пол в коридоре, случайно задела большое зеркало. Оно с огромным грохотом упало и разбилось. Стало как-то неуютно. Плохая примета. Невольно стал думать о нехорошем. У Полины одногрупник по университету, сын наших близких знакомых, лежал в краевой больнице в коме. Я подумал, не случилось ли чего с ним?
Около пяти часов вечера мне неожиданно позвонил из Шебалино Михаил Маргунов, отдыхавший на нашей базе: «Александр Андреевич, Миша умер».
Меня это известие ошарашило. Как так? Информация не укладывалась в голове. Вчера мы расстались в полном здравии, а сегодня такое известие. Коротко проинструктировав Михаила, как найти брата Миши Александра, как вызвать в милицию из Онгудая, я выехал обратно на перевал. Ехал быстро и в десять часов вечера был на месте.
Миша лежал в своей каморке на боку. Тело застыло, лицо изменено гримасой – не возможно узнать. Запекшая кровь на голове стянула в редкие косички седые жидкие волосы. На губах желтая высохшая пена. Милиция уже осмотрела тело, забрала вещественные доказательства, побеседовала с работниками базы на предмет, что же произошло, и уехала, предложив самим доставить труп в морг. Родственники Миши уехали искать в Шебалино машину, а я остался на базе.
Всю ночь бродил по ставшему разом ненавистным Семинскому перевалу. Выпил полстакана спирта, но уснуть не смог. Рядом лежал мертвый Миша, а у меня не укладывалось в голове, что это может быть действительностью. Я сожалел, что не вовремя уехал. Бродил как заведенный по освещенным дорожкам базы и не находил себе места. Хорошо еще, что на перевале был Михаил Маргунов со своим другом Юрой. Одному мне было бы совсем невыносимо. Он очень по сердечному воспринял ситуацию и провел со мной часть ночи. Мы беседовали. Видимо, стресс сказался на нас обоих, да и ночь сняла дневные ограничения. Михаил лежал на уличном столе и, глядя на звезды, много и откровенно говорил. Зная Михаила несколько лет, я как бы по-новому взглянул на него. Искренность во время нашей беседы, готовность и способность Михаила к сопереживанию, действенной помощи, душевная чистота, проявившаяся в эту ночь, заставили в корне пересмотреть мое отношение к нему.
Михаил в переводе – «богоизбранный» или «богоподобный». Чем не «Богумил», подумал я. Будущее показало, что именно эта ночь определила на последующие годы наши взаимоотношения. Потеряв одного Михаила, я нашел другого.

Со спутанных слов сотрудников базы воссоздал картину происшедшего.
Когда я уехал, Миша занялся транспортировкой сруба из Кумалыра на Семинский перевал. Камазист не подвел, приехал вовремя. Миша попросил помочь в погрузке бревен брата Степана и еще одного алтайца, работника нашей базы. После успешной доставки сруба на перевал, брат Степан и алтаец стали уговаривать Мишу обмыть доставку сруба, Миша упирался, но, в конце концов, согласился. В пьяном виде возник конфликт Миши и алтайца. Миша был физически сильнее и когда он ушел спать, алтаец взял колун и нанес ему спящему удары по голове. Свидетелей этого не было. Алтаец сам в последствии рассказал об этом рабочим. Никто не обратил внимания, что Миша не выходит из комнаты. Думали, что он просто долго спит после употребления спиртного.
Миша прожил ночь и умер где-то около 14 часов, то есть когда разбилось зеркало у меня в квартире в Барнауле. Мистика?
Похоронили Мишу в Шебалино рядом с Чуйским трактом, на котором он прожил всю жизнь. Когда я проезжаю мимо кладбища, то всегда подаю автомобильный сигнал, так я приветствую Мишу, лежащего невдалеке, под скромным деревянным крестом. Мне кажется, что он чувствует и слышит меня. Я как бы слышу в ответ его привычный, невнятный шепот: «Прости Андреич!»
* * *
Иногда я думаю: «Зачем я это все вспоминаю?».
Я просто не могу отделаться от навязчивых воспоминаний о тех днях, прожитых на Семинском перевале. Не было дня, когда бы разряды маленьких молний не сверкнули и не прожгли во мне оконцем картинку из прошлого…
Мне кажется, что каждый человек достоин памяти о себе. Если тебя хоть кто-то помнит - ты прожил не зря. А мне бы не хотелось, что бы Миша прожил зря. В этом есть, какая-то несправедливость. Мне трудно объяснить это.
Прожив жизнь, ты оставил след, а не наследил, размазав грязными сапогами бесформенные лужицы. Пусть след почти невиден, его заметает снегом, затем ветер снова освобождает его от слипшихся снежинок и он проглядывается неглубоким протектором на обледенелой дороге нашей памяти.
Так и Миша. Он оставил след в моей душе, и мне хотелось высказаться о нем; несуразном и неуклюжем, прожившем всю жизнь на суровом, заснеженном Семинском перевале, с беззубым лицом «Старика Хотабыча», длинными мозолистыми руками и в неизменных резиновых калошах, которые он носил и летом и зимой.

Умер Миша

Шорох бегущих шин
Семинский, Семинский, Семинский
Сколько погибших машин?
Семинский, Семинский, Семинский
Покорял я тебя много раз
Семинский, Семинский, Семинский
Ненавижу тебя сейчас
Семинский, Семинский, Семинский